Ты - мое дыхание

«Ага! — мысленно отметил Антон. — Значит, попадание точное, и Рябцев не соврал!»

— Подожди, куда ты прыгаешь? — он обнял ее за плечи и прижал к себе. — Ложись обратно в постель. Я сейчас схожу наберу в чайник воды, мы поедим бутербродов и спокойно обо всем поговорим… Не знаю, как тебе, а мне после всего, что сейчас было, ужасно есть хочется!

Несчастный Рябцев все еще не спал. С дурным от водки взглядом и отекшим лицом он по-прежнему сидел возле подоконника. Увидев Антона, слабо поднял руку в подобии приветствия и тут же уронил ее обратно.

— Оперативно как у тебя все, — флегматично протянул он, когда тот опустился рядом.

— А чего долго тянуть?

— Ну и что теперь делать собираешься?

— Жениться, наверное. Хотя с родителями, похоже, придется повозиться. Они наверняка из тех, кто при слове «лимита» в обморок падает. Тем более единственная доченька…

— Да нет, с петербургской мадамой что делать собираешься? — Денис тяжело помотал головой. — Она ж к тебе каждый Божий день бегает!

— Завязывать. Тем более она уже права какие-то начала качать, истерики закатывать… Только вот что я думаю: надо будет сначала раскрутить ее на энную сумму. Сказать, что хочу снять приличное жилье. Потрахаться с ней там пару раз, а потом уже и изобразить трагичное расставание… Деньги она обратно не затребует, а в квартирку можно будет поселить Лизу. Поставить родителям условие: дочь я вам все равно не верну, у нас уже есть свой дом, так что лучше дайте согласие на законный брак.

— А сама Лиза, ты думаешь, согласится?

— Естественно. Она уже влюблена, как кошка, — Антон задумчиво потеребил пальцами нижнюю губу. — Неплохо, правда, было бы, если б она залетела… Но, думаю, с этим проблем не будет, если у нее по гинекологии все в норме.

— И все-таки я не пойму, — Рябцев упрямо и пьяно стукнул кулаком по полу. — На хрена, извиняюсь, тебе вообще была нужна эта твоя…

— Петербургская?

— Да, петербургская.

— Ох, что-то подозрительно много ты о ней говоришь? Понравилась она тебе, что ли?.. Можешь не оправдываться: вижу, что понравилась! Так вот, к вопросу о том, зачем она мне была нужна… — Антон выдержал паузу и продолжил с каким-то злым удовольствием: — Ну, во-первых, тело у нее шикарное, лицо смазливенькое. В постели она — просто богиня… А во-вторых, ты что сейчас куришь?

Денис поднес к близоруким глазам докуренную почти до фильтра сигарету.

— «Парламент», «Парламент», можешь не смотреть. Мои, между прочим. Ну и чем плохо? Мелочь, а приятно!.. А еще и осетрина с ореховым соусом в ресторане, и вино восемьсот какого-то года… И все это, заметь, в приложение к красивой женщине, а не в компенсацию за то, что трахаешь какую-то обрюзглую старушку! Я, еще когда в первый раз ее в ресторане увидел, сразу обратил внимание, что глаза несчастные, а серьги в ушах — с бриллиантами…

— Так ты что, альфонс? — пьяно пробормотал Рябцев.

— Ага, — Антон недобро усмехнулся, — альфонс! Дать бы тебе в морду за такие слова, только с пьяными и придурочными я не дерусь… Ни хрена ты в жизни не понимаешь. Жизнь, она один раз дается, и прожить ее нужно красиво, не отказываясь от добровольно плывущих в руки удовольствий!

В конце коридора скрипнула дверь, оттуда показалась встревоженная и бледная Лиза. Заметив Антона, она светло улыбнулась:

— Я жду-жду, а тебя все нет. Уже подумала, может, что случилось: всякое же в общаге бывает, и драки, и поножовщина…

— Ох, хорошая моя, — он встал, стряхнув с колен невидимые пылинки, — давно уже не было в моей жизни человека, который бы так за меня волновался. Забирайся поскорее в кроватку, а то замерзнешь. Я иду…

В сегодняшние планы Бориса совсем не входили никакие визиты. Утром должна была вернуться из Петербурга Поля, и вернулась, наверное, но почему-то не позвонила и не заехала. Его все больше тревожило ее нынешнее состояние: то, что совсем недавно казалось чисто дамским неврозом, временной депрессией, капризом обидчивой женщины, в конце концов, начало по-настоящему пугать. И самое неприятное, он пока не знал, что с этим делать. При малейшей попытке вывести ее на откровенный разговор Поля пряталась, как мышка в норку, и вытащить ее оттуда не было никакой возможности. Дошло даже до того, что она спряталась в буквальном смысле этого слова. Просто закрылась в ванной. И он, стоя у двери, долго еще слышал сдавленные рыдания, пробивающиеся сквозь шум воды. А потом она сказала, что ей нужно в Петербург. Просто нужно — и все! Собственно, она поставила его перед фактом, уже взяв билет и сложив в сумочку необходимые вещи.

— Скажи мне честно, зачем ты едешь туда? — спросил Борис, стоя в прихожей и наблюдая за тем, как Поля застегивает на щиколотках ремешки белых туфель. — Тебе просто нужно какое-то время побыть от меня на расстоянии? Или здесь что-то другое?

— А тебя, что, волнует мой отъезд? — Поля усмехнулась, неестественно и зло. — Ты, что, хочешь меня удержать? Устроить романтический ужин? Провести и этот вечер, и последующий вдвоем? Только честно: ты этого хочешь?

— Нет, ну если ты… — начал он, а потом вдруг подумал, что она на самом деле устала, что удерживать ее сейчас и глупо, и непорядочно. Будет только хуже, если они сейчас останутся вдвоем. — Нет, — он мотнул головой. — Я хочу, чтобы ты поехала…

И вот сегодня она должна была вернуться, однако домашний телефон молчал. Зато ближе к вечеру отчаянно и тревожно, будто предвосхищая то, что ему предстоит услышать, затренькал рабочий. Звонила Надя. И из ее сумбурных, невнятных слов четко он понял только одно: она просит о помощи… Надя кричала, что она совсем одна, что она сойдет с ума. Он, не зная, буквально ли понимать это ее «совсем одна», осторожно осведомился, где Олег. Она только расхохоталась сухо и страшно, будто закашлялась. Тогда он спросил, где Кирилл, и услышал, как Надька в трубку всхлипнула. А потом поникшим, бесцветным голосом произнесла, что сын у свекрови. «Пожалуйста, приезжай ко мне! — просила она и тут же сорвалась на истеричное: — Нет, не надо никуда ехать. Прости и забудь про этот разговор!»… И фоном к ее бессвязным словам то ли магнитофон, то ли телевизор наигрывал развеселую мелодию.

Борис понял, что надо ехать, — никуда от этого не денешься. Оставил все дела на Игоря Селиверстова и уже в половине девятого вышел из офиса, где собирался проработать до позднего вечера. Теперь, остановив машину перед домом Сергеевых, он понял, что приехал не зря.

Все три окна их квартиры выходили во двор. И на всех трех были плотно задернуты тяжелые гардины. На первый взгляд, в этом не было абсолютно ничего странного: ну задернуты шторы — и все… Ничего странного, если не знать о Надькиной любви к хорошему освещению. Как страдала она, бедняжка, когда во время беременности у нее вдруг начали болеть от солнца глаза! Даже тюль она всю жизнь покупала с самым редким рисунком и украшения носила солнечные, янтарные… А еще ему вспомнился университетский курс общей психологии и рассказ в рамках этого курса о тяжелых депрессиях, при которых человек прячется от окружающего мира, запирается в темной комнате, накрывается с головой одеялом… «Господи, и год-то вроде не високосный, и ни о каких особых магнитных бурях не говорят! — подумал Борис, еще раз скользнув взглядом по зашторенным окнам, похожим на глаза слепого в темных очках. — Что же это тогда с девчонками творится? И с Надькой, и с Полей…»

Печальный и тяжелый запах валерьянки он почувствовал даже через дверь. Сам не зная — зачем, прислушался. В квартире было тихо. Тогда он несколько раз подряд коротко и сильно нажал на кнопку звонка. Слабые, почти неслышные шаги раздались спустя минуту или две. Борис услышал, как в замке завозился ключ, а потом Надя открыла дверь.

Сказать, что она была на себя непохожа, — значило ничего не сказать. Волосы ее, почему-то мокрые, темными прядями облепляли лицо. Глаза, вдруг запавшие и от этого ставшие просто огромными, сияли лихорадочным блеском. Губы дрожали.