Природа плакала в тот день...

Еще один порыв ветра. И его тело рассыпается на белой простыне ворохом прошлогодней листвы, который тут же подхватывает вихрь. Пахнет землей… Смертью…

— Да проснись же ты, дьявол! — звонкая пощечина и острая боль.

— Том!!! — хрипло просипел Билл, выгибаясь, как будто ему в спину пытаются вбить осиновый кол. Распахнул наполненные ужасом и слезами глаза. Часто заморгал.

Адель прижалась к нему, обвивая руками и ногами. Гладит по голове, по рукам, по груди. Целует мокрое от слез лицо.

— Все хорошо, мой хороший. Все хорошо. Это сон. Всего лишь сон. Все хорошо.

— Том… — выдохнул Билл беспомощно.

— Он дома. С ним все хорошо. — Адель устало откинулась на спину и закрыла глаза. — Ладно, хрен, что ты орал, как полоумный… Но на кой ты ногами размахивал при этом, а? Я теперь вся в синяках.

— Мне надо ему позвонить, — поднялся парень.

— Угу, в четыре утра. Очень актуально, — отвернулась она к стене, натягивая одеяло. — Свет только выключи потом.

Билл вернулся через несколько минут. Злой и недовольный. Забрался к девушке под одеяло, прижался животом к голой спине.

— Напомни мне, чтобы я завтра Йосту позвонил. Эта сволочь опять отключила телефон.

Она взяла его руку, положила себе под щеку и постаралась побыстрее заснуть, пока Каулитцу опять не приснился кошмар и он не начал брыкаться или не полез трахаться. Еще не известно, что хуже.

Билл проснулся в одиночестве ближе к вечеру. От страшного сна на душе осталось плохое настроение, а в памяти — лишь мысль, что надо не забыть что-то сделать. Что — помнила Адель, но ее рядом не было. Поэтому и мысль вскоре растворилась где-то в другом мире, окончательно похоронив дурные воспоминания раннего утра. Если бы что-то случилось, ему бы уже сообщили. Если не сообщают, то все нормально.

Адель нашлась в гостиной, она ела маленькие круассанчики, пила какао и читала толстую книгу.

Билл почесал пузо, зевнул и уютно устроился на диване, положив голову ей на колени. Девушка, не отрываясь от процесса, одной рукой пощекотала его за ушком, расправляя всклокоченные волосы.

— Ты б хоть трусы надел, — улыбнулась.

— Угу, — мурлыкнул он. — Снимай их потом… — Подставил шею под проворные пальчики, закрыл глаза от удовольствия. — Что ты читаешь?

— «Как строилась китайская стена».

— Бред… А зачем тебе знать, как ее строили?

— Идиот. Это Кафка. Рассказы и новеллы.

— Он скучный. Мне не понравился.

Билл какое-то время понежился, то так, то этак подставляя голову и шею под ласку. Потом сам аккуратно начал поглаживать голые бедра, стараясь забраться пальцами повыше, чуть царапая нежную кожу. Когда Адель с легкой ухмылкой позволила ему попасть к вожделенному месту, Билл встал на четвереньки, потянулся, как кот, и резко дернул ее за ноги, опрокидывая на спину и подминая под себя.

— Скажи, кого ты любишь больше — меня или Кафку? — аккуратно толкнулся бедрами.

— Я люблю Кафку, — подалась она навстречу. — Он отлично пишет. Чудесные образы. Очень красивый язык. Но ты все равно лучше. По крайней мере, трахаешься ты гораздо круче. Во время секса вот о Кафке разговариваешь… Чудо, а не мужчина!

Билл зарычал и легко укусил ее за нижнюю губу…

Час отличного секса, и размякший Билл, больше похожий на сливочное масло, которое кто-то положил на батарею, сладко дремал, обняв ногу девушки и используя ее живот в качестве подушки. Живот урчал и ворчал, поэтому полноценного сна никак не получалось — парень то и дело хихикал, но глаза открывать ленился.

— Слушай, чучелко, я есть хочу, — пихнула она его в плечо.

— Ты так много жрешь, — поморщился Билл, устраиваясь поудобнее.

— Я? — Адель даже подскочила от возмущения. — Ты считаешь, что двести грамм сдобы и два бокала какао за два дня — это много?!

— Я вот вообще не ел, между прочим.

— Правильно, ты либо дрыхнешь, либо трахаешься. Зачем тебе, поэту, есть? Ты и так жирный, вдохновением питаешься. Вон как ребра торчат! Скоро в мумию превратишься. А мне фигуру надо поддерживать.

— Господи, вот ты зануда. Закажи что-нибудь. Нашла из-за чего скандал устраивать. Могла б и приготовить, пока я спал.

— Я могу приготовить сейчас только одно блюдо.

— Вот его бы и приготовила. Какое?

— Намылить веревку. У тебя в холодильнике как раз зачем-то кусок мыла лежит. И это все, что там осталось.

— Закажи пиццу и что-нибудь к пицце. Возьми вина. Почему я должен тебя учить?

— Почему я? Кто тут хозяин?

— Дело мужчины — зарабатывать деньги. Дело женщины — их тратить. Вот возьми деньги и потрать их на прокорм мужчины.

— А потом этот гадкий мужчина будет спрашивать меня, почему я отказываюсь быть его девушкой, — проворчала она, скидывая нечесаную голову со своего тела и выпутываясь из его объятий.

— Адель, — жалобно протянул он и состроил самую несчастную физиономию.

Она обернулась

— Одеяло с подушкой принеси. Холодно.

— Не инвалид, — пошла прочь.

— Я поэт, сама говорила! — крикнул Билл убитым голосом. — К тому же певец! А певцов беречь надо, у них горло слабое!

— Зато другое место весьма сильное, — захохотала она.

— Должно же у меня быть хоть что-то сильное, — хихикнул парень. — Ну принеси, ну будь человеком.

Она вернулась через минуту. Кинула в друга подушками и одеялом и ехидно сообщила:

— Если бы я была твоим близнецом, то убила бы тебя еще в утробе. Маленький, капризный эгоист.

— Не правда. Том меня любит. Ему без меня скучно.

— Да он от счастья скачет, что ты слез с его шеи!

— Ах вот ты какая?! — с обидой воскликнул он. — Да я с тобой больше разговаривать не буду!

— То есть на тебя пиццу не заказывать?

— Шантажистка!

Адель рассмеялась, показала ему язык и ушла.

Билл полазил по дивану в поисках пульта, обнаружил его в кресле. Заставил себя сползти на пол на руках, оставив ноги на диване. Кое-как, едва не навернувшись, дотянулся до заветного «ленивчика» и радостно включил телевизор, вернувшись обратно на диван.

— Вот тебя от лени корячит, — скептически произнесла Адель, наблюдая все его телодвижениями.

Билл улыбнулся и подвинулся, освобождая для нее место.

Они смотрели телевизор и лениво целовались. Ласкались, обнимались. Губы девушки уже немного раздражены от неприятной щетинки парня. А ему все мало. Мысли, что вот-вот опять тур, что снова не спать, мучаясь от смены часовых поясов, черте чем питаться, улыбаться через силу, видеть кислую мину брата… Одно он знал точно — больше никаких жалобных поскуливаний, заглядываний в глаза, никаких попыток примирения, ни-че-го. Точка. Ни он рушил эти отношения, ни ему и восстанавливать. К тому же Билл и так старался их восстановить. Если Том не пошел на контакт, если счел нужным отвергнуть все его попытки к примирению, то отныне это проблемы Тома, а не его. Тому надо — пусть мирится. Биллу больше не надо. Есть определенный рубеж, так называемая точка невозвращения, и Том ее уже преодолел. И хотя Билл не хотел уходить и очень старался остаться, зацепиться хоть за что-нибудь, сам напрашивался на это злосчастное «стой», так у него хотя бы останется нормальная память о близнеце, хоть какие-то иллюзии нужности, глупые никчемные фантазии необходимости. А если бы остался, если бы помог… Для чего? Чтобы в очередной раз об него вытерли ноги, и не осталось уже ничего кроме ненависти и обиды…

— И последняя новость этого часа. Поклонники группы Tokio Hotel могут вздохнуть с облегчением — жизнь Тома Каулитца вне опасности.

Билл оторвался от груди девушки и нахмурился, уставившись в бубнящий телевизор, где за спиной женщины-диктора неопределенного возраста возникла фотография его брата. Он сразу же вспомнил и сон, и мутный взгляд Тома, и безвольно откинутую голову, когда тряс его за плечи. Кончики пальцев закололо, словно назло ему возвращая воспоминания прикосновений к обжигающей коже. Он даже вспомнил цифры, которые показывал термометр — 40,3…

— Сделай погромче, — попросил он, хотя Адель и так уже прибавляла звук, мягко отодвигая парня в сторону, чтобы было видно.