Сердце женщины

В виде последнего ресурса, он побывал в банке, где лежали деньги Эверарда, но для того лишь, чтобы узнать, что его кузен взял свой вклад обратно. Ивонна с тревогой ждала его возвращения. Когда он вошел, она быстро поднялась, уронив ножницы и катушку ниток, и сразу прочла на его лице весть о неудаче.

— Что же теперь делать? — спросила она, когда он рассказал ей все подробно.

— Не знаю, — искренно ответил Джойс. И уставился на нее, растерянный, убитый.

— Продайте мебель, возьмите себе, сколько вы мне дали, и отпустите меня.

— Куда же вы пойдете?

— Не знаю, — в свою очередь ответила Ивонна.

При виде ее огорченного и растерянного личика Джойс расхохотался.

— Как вы можете смеяться, когда я должна вам такую уйму денег! — выговорила она, вся в слезах.

— Я рад, Ивонна, что сама судьба заставляет меня и дальше опекать вас.

— Но как же это может продолжаться? Не могу же я быть вам в тягость!

— Не говорите так. За то немногое, что я дал вам, я вознагражден вдвое.

— Но мебель не стоит столько!

— Причем тут мебель?

— Да ведь она же ваша!

— То есть как: моя?

— А запродажная запись!

— Ах, вы, глупенькая! Неужели же вы думаете, что я продам за долг вашу мебель?

— Почему же нет? — раз вам нужны деньги. Эта мебель теперь ваша собственность.

— Как же моя, когда я не предъявляю на нее никаких претензий.

Ивонна покачала головой. Обыкновенно очень податливая, она иной раз не поддавалась никаким убеждениям. Она забрала себе в голову, что мебель ее, по законам Англии, перешла во владение Джойса, и никакими доводами нельзя было переубедить ее. Он объяснил ей, что вексель можно переписать. Она чисто французским жестом отмахнулась от него.

— У меня нет никакого имущества, кроме того платья, которое на мне надето.

— Ну, в таком случае, ваше положение еще хуже теперь, чем тогда в больнице.

— Ну, да! — с отчаянием воскликнула она. — Как это странно — нуждаться в деньгах! Раньше я никогда этого не испытывала.

Трагическое выражение ее лица растрогало его.

— Подбодритесь, маленькая женщина. Наверное, потом окажется, что дело не так уж плохо.

Приятно, разумеется, было слышать успокоительные слова, но они не меняли положения. Необходимо добыть денег. Но откуда?

— Придется, должно быть, мне самой написать Эверарду. Ваше письмо, очевидно, не дошло.

— В наше время письма не пропадают — даже в романах, — возразил Джойс. — Но все же лучше напишите. Как бы я хотел, чтоб вам не нужно было этого делать!

— И я хотела бы.

— Нам придется разъехаться, как только он переведет каблограммой деньги.

— О, как мне этого не хочется! Здесь, с вами, мне жилось так счастливо!..

— В таком случае, давайте бороться вместе и одни, — решительно воскликнул Джойс. — Вы скоро оправитесь настолько, что сможете давать уроки пения, а я найду себе какое-нибудь место — ну, хоть носильщика на железной дороге, или что-нибудь в этом роде, и мы как-нибудь пробьемся — до лучших времен.

У Ивонны заблестели глазки.

Вы не знаете, как я рада это слышать. Так было бы гораздо лучше. Если б только я способна была что-нибудь зарабатывать, а не висеть у вас камнем на шее. Вы же знаете — я лучше готова жить совсем-совсем скромно и бедно, только бы не брать денег от Эверарда.

— Да, но здесь, в этой квартире, мы не можем жить, — мягко заметил Джойс.

— Конечно, нет. Мы переедем в другие комнаты, подешевле, и будем жить, как живут рабочие. Я умею делать многое — разводить огонь, делать паштеты…

— Пожалуй, это нам не по карману. Придется довольствоваться оладьями.

— Ну, что ж, и оладьи могут быть превкусные.

— И тогда, я думаю, вопрос о мебели разрешится сам собой. Я сегодня же пойду искать более дешевых комнат.

Таким образом, на время заботы спали с плеч Ивонны. Теперь, когда она решила не обращаться больше к Эверарду, но попробовать снова самой зарабатывать себе кусок хлеба, у нее стало гораздо легче на душе. Она так привязалась к Стефану, так уютно чувствовала себя под его крылышком, что мысль об утрате такого друга очень ее огорчала. Одинокая жизнь пугала. Невзгоды, через которые она прошла, и в особенности потеря голоса, сломили ее. Вначале она была так слаба, — и после долгой болезни, и от того, что не владела рукой, — что присутствие Стефана было несказанным для нее утешением, и она не задумывалась о том, как необычайно в глазах общества их положение. А к тому времени, как она оправилась, она так привыкла жить с ним под одной кровлей, что это уже казалось ей в порядке вещей. И было очень приятно. К тому же, видя ежедневно Стефана, она научилась глубже вникать в его психику. И поняла, что он такой же обломок крушения, как и она сама, и что, если с ее стороны есть зависимость материальная, то с его — не меньшая зависимость духовная. И это будило в ней новое и восхитительное чувство гордости — от сознания, что она имеет на него влияние, что она может быть полезной мужчине.

Прежде она могла петь, забавлять, с кроткой пассивностью подставлять свои губы, удовлетворяя непонятные ей чужие желания. Когда она серьезно задумывалась о своих отношениях к мужчинам, она печально говорила себе, что она для них только игрушка. Словно флейту, они брали ее в руки, перебирали клавиши, извлекали звуки, какие кто умел, и затем откладывали ее в сторону, когда наступало время заняться более серьезными делами.

Но Стефан подошел к ней совсем иначе. Он любил ее не за ее голос; он не кидался устало в кресло и не говорил ей: «расскажи что-нибудь, позабавь меня»; не смотрел на нее глазами, ищущими ее губ. Но и он нуждался в ней, хоть и не так, как другие, и с течением времени ей стало ясно, что именно ему нужно от нее. Она поняла, что гордость его сломлена, уважение к себе подорвано, что он глубоко чувствует свое унижение и страдает от этого и жаждет сочувствия, поощрения, какой-нибудь облагораживающей цели в жизни.

Сильный мужчина шел к ней, Ивонне, у нее искал бодрости и исцеления своих душевных ран; и она открывала в своей душе новые, ей самой неведомые источники силы и находила лекарства для его недуга и подкрепляющие слова в минуты слабости. Самой себе она смутно начинала представляться в новом свете, и это наполняло ее душу великим, ясным счастьем; и бессознательно вся ее душа расцветала.

Таким образом, инстинкт вдвойне подсказывал ей, что ей необходимо соединить свою судьбу с Джойсом.

Он провел несколько очень тревожных дней. Казалось, ему суждено было повторить свои былые горькие и бесплодные поиски работы. А подходящих комнат все не находилось. «Боюсь, что нам останется только пойти в рабочий дом», — уныло шутил он, рассказывая ей о своих неудачах.

— Нет, это не годится, — воскликнула Ивонна. — Там разлучат нас.

Ей больше повезло. Две-три из ее бывших учениц, которым она написала, ответили, обещая рекомендовать ее другим. С осторожностью, восхитившей Джойса, она пользовалась адресом бывших своих антрепренеров, которые охотно пересылали ей письма. Но вид знакомой конторы, куда она пошла просить об этой милости, вызвал в душе ее прилив горьких сожалений об утрате голоса. Всю дорогу домой она проплакала и потом испуганно гляделась в зеркало, боясь, как бы Джойс не заметил этого. Она мужественно силилась развеселить и поддержать его в его неудачах.

Наконец, Джойс заглянул к своему приятелю, букинисту в Ислингтоне, с которым он виделся реже с тех пор как поселился вместе с Ивонной. И здесь, к великому своему изумлению и радости, все его затруднения неожиданно уладились. Старик стал так часто прихварывать, что уже не мог один вести дело. Ему нужен был помощник.

— Но где же я возьму его? — жаловался старик. — Ведь мне не нужен болван, который не сумеет отличить Эльзевира от Катнаха.

— Хотите взять меня? Я бы пошел. С радостью даже пошел бы…

— Вы? Да разве вы пойдете? Ведь вы джентльмен, ученый…

— Тем лучше, — засмеялся Джойс. — Это пахнет средневековьем.