Не могу без тебя

— Подожди, Маша, ты всё свалила в кучу, хрустали, политинформации, некомпетентность.

— Не в кучу, всё связано, Ваня, — храбро врёт она. — Хрустали — внешнее в жизни. Ты видел когда-нибудь, как умирает человек? — перескочила она. И поняла: не надо ничего выдумывать, когда пишешь. Человек умирает, а в это время идёт собрание о принятии обязательств, и Галина, нет, Владыка тост произносит. Не тост — речь, длинную, демагогическую. И никаких больше рассуждений. Читатель сам увидит главное и неглавное. Марья засмеялась.

— Ты что? — удивился Иван.

— Встретились мы с тобой, я разболталась и кое-что уразумела. В главвраче нашем разобралась. В последнее время стал являться на все конференции, восседает в президиуме и ежедневную свою речь начинает словами: «Мы людьми не дорожим. Не старое время. Сейчас врачами пруд пруди. И медсёстрами!» Врёт и не краснеет. Представляешь, медсестёр не хватает, а санитарки и вовсе перевелись. Наша Сиверовна — архаическое явление. Правда, есть такие, что ради прописки в Москве готовы на всё. — Марья говорит, а видит пустую страницу, быстро заполняющуюся под её рукой.

Наконец-то Владыка получается живой: «Пег. Почти поседел, но серебра седин не получилось — волосы желтоваты. Кто знает, лицо и могло бы случиться, да не случилось: все черты выражают лишь чувство собственной неповторимости. Подушки щёк, подушка подбородка, плоская пластина лба. По этим подушкам и по гладкому лбу легко читаются его нежные привязанности к мучным и острым блюдам, к спиртным напиткам, к безмятежному сидению на одном месте».

— Ну, как тебе, Ваня, подать, чтобы ты увидел его. Он всегда идёт первый, не оглядываясь, идут ли за ним, знает: идут. Никого не видит, никого не слышит, он себя показывает: как много места он занимает, и какие у него модные брюки торчат из-под халата, и какие модные ботинки! Истории болезней тоже не читает и не вникает в то, что говорят палатные врачи о больных. Если же больной осмелится обратиться к нему с просьбой или жалобой, отмахнётся, как от назойливого комара, словцом «Разберусь!». И, конечно, разбираться не подумает. Почему, Ваня, все воспринимают это как должное? Кто слуга, а кто — властелин? Помнишь, Колечка говорил об этом?

— Слушай, у тебя драмы потрагичнее моих! У нас не стоит вопрос, жить или умереть. А у вас стоит именно этот, вернее, только этот вопрос. Довольно неуютная ситуация.

Параллели Иван не провёл. Наоборот, разрубил их жизни: у тебя — своё, у меня — своё, но ведь это не так, у них как раз одно и то же.

— Владыка похож на Меркурия, — сказала Марья. — Один к одному. Так же окружил себя неталантливыми людьми, так же равнодушен к человеку, так же — завистлив, тщеславен, коварен, хитёр. Знаешь, он вызвал меня сразу после конференции и сказал, что в медсёстрах не нуждается.

Иван резко поднялся.

— Погоди, а ты ещё медсестра? Ты так и не поступила в институт?

На лице брата было такое искреннее, такое детское удивление, что Марья рассмеялась:

— Не достойна. Проваливаюсь три года подряд.

В этот миг раздался пронзительный долгий звонок в дверь — оба вздрогнули и недоумённо уставились друг на друга. Но звонок звонил, и оба пошли открывать.

Перед ними стояли трое мужчин в белых халатах.

— За тётей Полей, — прошептала Марья испуганно.

Они оба начисто забыли про тётю Полю. К радости Марьи, тёти Поли дома не оказалось. Она исчезла, даже позабыв запереть свою дверь.

— Извините, ради бога, — весело сказала Марья. — Больная исчезла. Как объявится, позвоним.

Разгорячённая собственной исповедью перед братом, счастливая оттого, что он слушал её, что так расстроился из-за её провалов в институт, Марья будто снова стала девчонкой — впору бежать наперегонки или прыгать на одной ножке.

— Вернись к Алёнке, — сказала Марья, когда за врачом и санитарами закрылась дверь. — Прошу тебя, пока не поздно, отдай подарки обратно тестю, вернись к Алёнке. Зарастает…

— Что «зарастает»? — машинально спросил Иван, не успевший переключиться с одной темы на другую.

— Загривок и позвоночник закостеневают. Мозг заплывает жиром. Необратимый процесс, Ваня.

— Почему ты не выходишь замуж? — оборвал её Иван.

5

Первое время, когда Игорь после новой её попытки заговорить о ребёнке «сматывал удочки», Марья плакала. Сядет на пол, привалится спиной к двери и прислушивается: не заскрежещет ли ключ, не возвращается ли Игорь? Ей казалось, жить без Игоря невозможно. Но с каждым разом всё легче переносила она разлуку, а в последний месяц даже радовалась: наконец ушёл, можно сесть за письменный стол. Больничная тема исчерпала себя. То ли в самом деле Игорь повлиял, то ли Марья выросла и поумнела, мучиться из-за Галины ей теперь в голову не придёт. А разговаривать с Игорем стало не о чем. Вся Москва гудит, а он «Мастера и Маргариту» не читал. Правда, песни Окуджавы, Высоцкого, Галича может слушать часами, они, — считает он, — жизнь народа, к литературе же относится с улыбкой: несерьёзное дело. У них сложились ровные тёплые отношения. Хорошо, что есть встречи. Но уже можно и без них. Игорь не выдержал первый.

В тот день он вошёл к ней в дом с мимозами. После долгой зимы, когда все привыкли к белому и серому цвету, низким сырым небесам и запаху холода, жёлтые, солнечные, пушистые горошины, сидящие тесно, жадно обхватившие ветки и издающие необыкновенный запах свежести, — нечаянное чудо.

Игорь, на него это совсем не похоже, робко замер у двери. Он был непривычно бледен, хотя все они после дежурства в «Скорой» бывали бледными, и показался Марье бесплотным.

По обыкновению, она хотела подставить ему губы, но незнакомая бледность, и мимозы в руках, и неуверенность, с которой он замер у двери, остановили её — как стояла с кастрюлей супа в руках, так и продолжала стоять.

— Маша! — произнёс он её имя бережно, точно на губах подержал, и только теперь Марья поняла: он пришёл прощаться.

В глубине души давно призналась себе — Игоря она больше не любит, он лишь спасение от одиночества, лекарство от одиночества, она не зависит от него внутренне, и не кружится у неё голова, когда он обнимает её, и не прислушивается она больше к повороту ключа: пришёл, не пришёл? Почему же сжалась, как от удара? Подступило одиночество вплотную — никто не обнимет!

— У меня, Маша, очень испортились отношения с женой. Дело в том, что я… — он замялся, — я излишне привязался к тебе. Нет, не понимаешь. Ты не можешь привязаться к кому-нибудь, ты сама по себе, тебе с самой собой не бывает скучно, а я всё время — с тобой, всё — о тебе…

Марья совсем испугалась — уж не делает ли он ей предложение? Мгновенная радость — тогда она сможет родить ребёнка! И страх — как же дети Игоря, как же замуж — не любя?!

— А вот мальчишки не могут без меня. Понимаешь? У нас с ними настоящая лодка, каждое лето ездим в Сартавалу, это на границе с Финляндией, — объяснил зачем-то. — Мне кажется, нельзя предать их. Вот я и…

— Я тоже так думаю, нам пора расстаться. Ты мешаешь мне увидеть других мужчин, попробовать построить жизнь. Ты ведь знаешь, я очень хочу ребёнка. Я бы вырастила его сама! А ты не захотел! — Марья храбро помогала Игорю. И себе помогала. Ей, совершенно неожиданно, стало очень больно.

Игорь подошёл, положил цветы и ключи от её квартиры на стол и стоял, опустив руки, как после тяжёлой работы, когда руки сильно устали.

— Не бойся, Игорь, иди. Ты правильно решил. Ты сам говорил, у тебя хорошая жена. Не нужно обижать её.

И он пошёл. Не взглянул на неё, не сказал: «Прощай!». Тихо вышел, очень тихо прикрыл за собой дверь. Глухо щёлкнул замок входной двери.

— Женатый он оказался, Ваня. — Она помолчала. — А потом… встретился человек. Это особый случай. Он открыл мне… — Марья не решилась произнести вслух громкие слова: «смысл жизни». Слова, которые она говорила, получались корявые.