Поздняя любовь

В вечер сочельника все здание гостиницы было соответственно украшено, а в холле стояла чудесная елка. Доната подумывала о том, чтобы поставить еще маленькую елочку у них в гостиной, но потом решила обойтись без этого. Ведь они с Тобиасом уже не дети.

Она долго размышляла, какой бы подарок ему преподнести, чтобы не обидеть. Во всяком случае, не ручные часы и не украшение. Наконец, ее выбор пал на роскошный том с изображением великолепных лайнеров, тех океанских гигантов, которые сделали возможными путешествия между Европой и Америкой, когда не было воздушных сообщений. Эту книгу она приобрела еще в Мюнхене и привезла сюда на дне одного из своих чемоданов.

Переодевшись для рождественского приема (он — в смокинг, она — в вечернее платье), они встретились в своей гостиной, чтобы вручить друг другу подарки. И здесь их ожидал сюрприз. Она держала большую книгу за спиной, прежде чем, улыбнувшись, вручить ее ему. В ответ он передал ей свой подарок, по всей видимости, тоже книгу, такой же величины, только в другой упаковке. Они поблагодарили друг друга, поцеловались, развязали оба подарка, развернули оберточную бумагу, выяснили, на момент онемев, что выбрали одну и ту же книгу, и разразились радостным хохотом.

— Я могу ее поменять, — предложил он, когда наконец отсмеялся, — у меня чек сохранился.

— Ни в коем случае, — ответила она, — я хочу ее оставить у себя. Для меня это доказательство того, как хорошо мы понимаем друг друга.

— Как будто и без того неясно!

— Ты прав, — признала она. — Хочешь, я сделаю тебе одно признание? Я не помню, чтобы была когда-нибудь так счастлива, как с тобой.

Он посмотрел на нее голодными глазами.

— Ты, конечно, знаешь, чего мне сейчас хочется?

— Так приступай, — весело отозвалась она, — я лично не возражаю, если мы на прием не пойдем; пусть летит в тартарары. Ты ведь знаешь, что я ко всяким трапезам совершенно равнодушна.

— Ведьма ты!

— А что я такого сделала?

— Хочешь ввести меня в искушение, хотя знаешь, что у меня пустой желудок.

— Не везет тебе! Тогда нечего было и разговор заводить!

Они выпили по рюмке аперитива и в отличном настроении поехали вниз на лифте.

После праздничных дней Доната стала скучать. Она тосковала по работе, но не хотела принуждать Тобиаса к отъезду, который ей самой сейчас пришелся бы более всего по душе. Они заранее решили оставаться в горах до встречи Нового года, а если понравится, то еще и после нее. В Баварии царила звенящая стужа, на строительных площадках делать было нечего, а для экстренных ситуаций в офисе сидел Гюнтер Винклейн.

Как раз в тот момент, когда она решила, несмотря на прежние планы, откровенно признаться Тобиасу, что хотела бы уехать, объяснив свою растущую нервозность тягой к работе, одна случайность способствовала перемене обстановки. Однажды она вскоре после обеда зашла в гостиничный бар, думая заказать себе чашку кофе, и увидела двух мужчин за игрой в карты. Во всем уютном, отделанном деревом помещении больше никого не было, да и освещался в основном лишь тот стол, где сидели игроки. В это время молодые жители гостиницы занимались спортом, а те, кто постарше, лежали на солнце или отдыхали в своих номерах. Оба господина были музыкантами оркестра, и Доната об этом знала, да и они уже не раз видели ее в ресторане, так что оба из вежливости встали, когда она проходила мимо. Дородный лысый был контрабасистом, а маленький непоседа — ударником.

— Сидите, пожалуйста, — быстро сказала она, — не надо из-за меня беспокоиться!

За стойкой бара стоял подросток, совсем еще мальчик, видимо, заменявший основного бармена. Она попросила чашечку кофе.

Шапку и перчатки, в которых была на улице, Доната положила в висевшую на плече сумку. Когда она собралась снять свою подбитую ватой куртку, контрабасист поспешил ей помочь.

После стольких изъявлений вежливости ей не хотелось просто поворачиваться к мужчинам спиной, и она села боком к стойке бара рядом с шипящей кофейной машиной.

Ударник перемешал карты, контрабасист снял колоду и спросил:

— Вы на лыжах не ходите, сударыня?

— Нет. Я ограничиваюсь водными процедурами, массажем и прогулками.

— Вот бы не подумал!

— Почему же?

— В наше время на лыжне можно увидеть даже самые неуклюжие фигуры, — произнес ударник, глядя на нее так, что было ясно: он восхищен точеными линиями ее тела.

— Я уже сошла с дистанции, — отвечала Доната, — я не могу себе позволить сломать ногу.

Мальчик поставил перед ней чашку с горячим черным напитком, и она поблагодарила его.

— Тогда, значит, ваша ситуация похожа на нашу. Мы ведь здесь работаем по найму…

— Да, я слыхала.

— Так что рисковать не можем: нельзя допустить срыва ангажемента. — Последнее дополнение сделал контрабасист.

Доната вынула из висевшей на плече сумки пачку сигарет, но не успела еще прикурить, как контрабасист встал и поднес ей зажигалку.

— Вы играете в шестьдесят шесть? — спросила она, мельком взглянув на карты.

— Да, для ската нам, к сожалению, недостает третьего партнера.

— А я играю в скат, — импульсивно произнесла Доната.

Лицо контрабасиста расцвело.

— И вы бы оказали нам честь?

— Ой, да с удовольствием!

Так получилось, что Доната нашла себе занятие, чтобы убить время во второй половине дня. Когда она училась столярному делу и бывала на стройплощадках, да и позднее, уже студенткой, она страстно увлекалась скатом. Потом ей пришлось от этого отказаться. Но сейчас, только успев взять в руки карты, она с пылом включилась в игру. Музыканты тоже были чрезвычайно довольны, что нашли партнера, и часы за игрой пролетали буквально стрелой.

В первый же вечер она, очень довольная, рассказала обо всем Тобиасу, который, правда, не пришел от этого в восторг, но проявил достаточно ума, чтобы не обнаруживать своего недовольства. Ему пришлось признать, что такого рода времяпрепровождение достаточно безобидно. Только чуточку беспокоило (он и сам не понимал, почему) сознание того, что теперь ее день уже занят не только им одним, не только тем, чтобы дожидаться его и встречать к концу второй половины дня; то есть, произошло некоторое смещение акцентов.

— Разве ты не рад за меня? — спросила Доната.

— Ну, почему же, конечно, рад, Кисуля моя.

— Но?

— Мне кажется все же чуточку странным, что именно здесь, на курорте с горным воздухом, ты заползла в этот мрачный бар.

Она засмеялась.

— Воздухом я заправилась уже под завяз; более, чем это может быть мне полезно.

Они беседовали в гостиной. Он уже наполовину разделся, оставалось только снять надеваемое специально для лыжных прогулок нижнее спортивное белье, но, когда Доната начала свой рассказ, он присел на стул. Теперь же нежно обнял ее и посадил к себе на колени.

— Знаешь, о чем я подумал… — начал он. Она куснула его за мочку уха.

— Не сомневаюсь, что ты мне об этом расскажешь.

— В сущности, мне достаточно бегать на лыжах по утрам. Я могу с таким же успехом возвращаться и в полдень.

Она одним махом соскочила на пол.

— Что это вдруг?

— Да, Кисуля, а почему бы и нет?

— Потому что это нарушает нашу договоренность. Мы сюда приехали, чтобы ты вволю мог погонять на лыжах.

— Но теперь мне это уже совсем не так важно.

— Неправда. Как раз только что ты примчался сюда в полном восторге от очередной вылазки.

— В восторге, что ты меня обнимешь!

— Нет, от отлично проведенного на воздухе дня.

Он понял, что зашел слишком далеко; что она посчитала бы его глуповатым, если бы он по столь ничтожному поводу, как ее игра в карты, выказал себя обиженным или ревнивым.

Поэтому он отступил, промолвив:

— Ну, это было ведь лишь предложение, Кисуленька моя. Мне почему-то вдруг показалось, что ты чувствуешь себя обойденной вниманием.

— Нет, нисколько! Меня немного нервировало лишь полное отсутствие каких-либо занятий. Ну, а теперь марш в ванну! А то вода остынет.