Дестини

Медленно, осторожно она опустила руки в коробку и начала считать. Она раскладывала на полу аккуратные пачечки – пятерки в одну, однодолларовые бумажки – в другую. Через минуту она откинулась, не вставая с корточек. Потом пересчитала для точности.

Нет, она не ошиблась. Денег стало меньше, а не больше. В коробке лежало чуть больше полутораста долларов.

На сто пятьдесят долларов двое в Англию уехать никак не смогут.

Элен смотрела на деньги, пока лицо у нее не стало горячим и не защипало в глазах. Она поняла, что если и дальше будет смотреть на них, то заплачет. Тогда она собрала их, положила назад в коробку, а коробку засунула назад под кровать. Куда они делись? Она не могла понять. Израсходованы на учебники? На одежду? Пожалуй, на одежду. У мамы порой появлялись новые платья, и она никогда не объясняла откуда. Говорила только, что купила их очень дешево, что это была большая удача. А сама она растет так быстро! Мама покупала материю и шила ей новую одежду. Да, наверное, в этом все дело.

Элен выпрямилась и посмотрела в окошко. Господи, подумала она. Ну, пожалуйста, господи! Если я и дальше буду так из всего вырастать, мы никогда не уедем в Англию!

Ее мать вернулась около шести. На ней было розовое платье – Элен прежде его не видела и подумала, что оно ей идет. И Элен сразу заметила, что мама в хорошем настроении. Она напевала, готовя ужин, и задавала Элен всякие вопросы про школу, про домашние задания – ну совсем так, как по вечерам, когда не слишком уставала. Однако Элен подумала, что ответы она не слушает – такие мечтательные и рассеянные были у нее глаза. Элен не обиделась, потому что чувствовала себя очень виноватой перед мамой за все, в чем мысленно ее упрекала. Ведь не вина мамы, что она говорит так, как говорит. И она правда очень хороша собой – вот сейчас глаза у нее сияют, и выглядит она почти такой же красивой, как раньше.

Может быть, спросить ее о Касси Уайет – про то, как Касси что-то напутала с часами, когда она работает днем? Но, хотя мама как будто была в хорошем настроении, Элен побоялась. Мама не терпела, когда ее спрашивали, куда она идет и когда вернется. Называла это шпионством. И вместо этого она рискнула рассказать про Присциллу-Энн – про то, как зашла к ней по дороге домой. И все получилось отлично – мама только кивала, улыбалась и ничего не говорила.

Осмелев, Элен продолжала – рассказала про шипучку, про говорящих кукол и про розовую спальню в оборках и фестонах.

– Такая красивая, мамочка, ну просто прелесть! Да, и еще у них новая ванная – знаешь, тоже вся розовая. Настоящий душ со стеклянной дверью. И розовая плитка – такая блестящая. И ванна тоже розовая, и раковина – нет, ты только представь себе! И даже…

– Розовые? – Дуги бровей чуть-чуть приподнялись. – Деточка, немножко вульгарно, ты не находишь?

Элен опустила глаза.

– А мне понравилось, – сказала она, и вновь на нее нахлынула жуткая неуверенность. Опять она ошиблась.

Вот она думала, как все это красиво, а оказалось, что вовсе нет. Мама сказала, что это вульгарно. Прямо так и сказала. Она медленно подняла глаза и посмотрела матери в лицо. Почему мама настолько уверена?

Наступило молчание. Ее мать откинулась на спинку кресла.

– А потом? – спросила она наконец. – Что ты делала потом? Надеюсь, что ты не очень меня заждалась?

Она спрашивает по привычке, решила Элен. Прежде она действительно волновалась, когда задерживалась. А теперь как будто бы перестала. Элен чертила ногтями по клеенке, собираясь с духом.

– Да так, ничего. – Она пожала плечами. – А потом… потом я начала думать… – Она сглотнула. Ей все еще было страшно заговорить об этом прямо. Если мама узнает, что она пересчитала деньги в коробке, то рассердится. А когда она сердилась, Элен пугалась. На ее щеках проступали пятна, на висках вздувались жилки, фиалковые глаза вспыхивали, и она вся тряслась.

– Знаешь, я вот вспомнила… Мы еще копим деньги, чтобы вернуться в Англию?

Ее мать сразу села прямо, глаза у нее утратили туманность. Казалось, она хотела что-то сказать, но удержалась. Лицо у нее стало хмурым и злым. Но тут же смягчилось, и она улыбнулась. Долгой и медленной, странной улыбкой, чуть-чуть загадочной.

– Конечно, деточка моя, – сказала она. – Ну, конечно. Ведь я тебе много раз говорила, верно? Как я могла бы забыть? – Она помолчала. Элен не спускала глаз с ее лица. – Но просто… Ну, мы ведь живем здесь уже давно, и тебе нравится твоя школа, и вот иногда мне кажется, что остаться было бы лучше.

– Остаться? – Элен почувствовала, что щеки у нее горят. – Здесь? На трейлерной стоянке?

Ее мать засмеялась.

– Нет, деточка, ну, конечно же, нет! Оставаться здесь, если у нас появится возможность уехать? Нет, деточка, я о другом. Но если бы… наше положение изменилось. Очень изменилось. Тогда было бы не так плохо остаться в Америке, и даже в Алабаме, как по-твоему?

– Изменилось? Как так изменилось? – Элен повысила голос, но ее мать только улыбнулась.

– К лучшему, деточка, естественно, к лучшему. Если бы, например, у нас стало больше денег, намного, намного больше. И мы могли бы поселиться в хорошем доме. Если бы у нас был автомобиль… и красивые платья, сколько бы мы ни пожелали. Если бы мы навсегда могли забыть про экономию и покупать все, ну, почти все, что нам захочется… – Она неопределенно пошевелила пальцами. – Если это случится, я, мне кажется, охотно тут останусь. – Она поглядела на покрасневшее, скептическое лицо Элен. – Деточка, такое упрямое выражение! Оно очень непривлекательно. В конце-то концов, в Алабаме есть немало очень красивых мест. Есть красивые дома – и чудесные сады, почти английские. – Она просительно улыбнулась. – Газоны и цветы. Весной камелии. И садовники. Здесь еще можно найти слуг. Да, в Алабаме некоторые люди живут так, как и в Англии теперь мало кто может себе позволить, и…

Элен встала. У нее не было сил слушать дальше. Наверное, мама сходит с ума. Одни мечты и фантазии. Как их возвращение в Англию.

– Где? – крикнула она и отчаянно указала рукой на окно. – Где? Сады? Слуги? Камелии? Ты их видишь на трейлерной стоянке?

– Нет, конечно. Не здесь! – Мать тоже повысила голос. – Я не об этом говорила, ты знаешь…

– Так где же?

– В самых разных местах. Ты сама же видела! – Она замялась. – Например, у Калвертов. У Калвертов есть чудесные камелии…

– Есть? У них есть? – Элен знала, что кричит почти истошно, но ничего не могла с собой поделать. Она вскочила из-за стола и бросилась к открытой двери. Она чувствовала, что должна убежать, скрыться, спрятаться. Ни секунды дольше она не останется в этой душной комнатушке. Не станет смотреть на изменившееся лицо мамы – померкшее, но все-таки теплящееся надеждой, на внезапный испуг в фиалковых глазах. У двери она обернулась. Горло ей сдавила такая спазма боли, любви, гнева, что ей было трудно говорить. – Кому нужны Калверты? – сказала она. – Ну кому? Что ты еще теперь придумала, мама? Купить дом Калвертов за сто пятьдесят долларов?

Она бежала, бежала, не думая куда, желая только остаться одной. Она бежала, а по ее лицу катились слезы. Потом остановилась. На краю заброшенного хлопкового поля. И поняла, куда ее влечет. Вниз к заводи. В прохладную бурую воду.

Ни разу не замедлив шага, она перепрыгнула канаву, нырнула под проволоку и побежала между кустами. Она не задержалась, чтобы поглядеть на дом, на газоны или даже на беседку. Если кто-нибудь ее увидит, пусть их! Через минуту она была уже в тени тополей и, спотыкаясь и соскальзывая, сбежала по склону к воде.

На краю заводи она остановилась, чувствуя, как прохладный ветерок высушивает слезы на ее лице. Потом она разделась, небрежно бросая все в общую кучу, и постояла нагая под деревом, где на ее кожу ложился узор солнечных пятен и теней. Потом она нырнула.

Билли был хорошим учителем, и она поплыла быстро и уверенно, но заводь была куда меньше, чем казалось ей в детстве, а потому она просто плавала вперед-назад, вперед-назад, упорно, ни о чем не думая, пока совсем не запыхалась, а злость, стыд и смятение не исчезли без следа.