Самое ценное в жизни (СИ)

Он с трудом ответил сквозь судорожно сжатые зубы:

– Да, да, конечно! Я скоро!

Выскочил во двор, бросился к УАЗику, не замечая удивленно уставившихся на него управленцев, и погнал к дому, выжимая скорость далеко за сто километров.

Вспомнив, с какой радостью Таня кинулась вчера ему на грудь, скрипнул зубами. А он оттолкнул ее, дурак! А надо-то было просто прижать ее посильнее и радоваться, что она здесь, с ним! Пусть он был уверен, что она увлеклась новыми возможностями, новыми знакомствами, но ведь она вернулась! Вернулась к нему!

А он поддался дурацкому чувству ревности, помноженному на обиду и гордость, и устроил идиотскую разборку! Зачем? Ну, потерпел бы денек, и всё бы выяснилось! Таня извелась от неизвестности так же, как и он, а вместо утешения получила еще горшие обвинения в том, чего никогда не делала. И, как венец всему, приказание убираться из дома, это же надо было такое ляпнуть! Что она теперь о нем думает? Ничего хорошего, это точно. Единственная надежда, что она поймет его и просит. Если надо, он на колени встанет, черт с ней, с этой дурацкой гордостью!

Через десять минут подлетел к крыльцу. Толкнул дверь – закрыта. Куда же она пошла? На всякий случай открыл дверь своим ключом, стремительно заскочил внутрь.

– Таня, Танечка!

Тихо. Не снимая грязных ботинок, побежал в комнату и рванул на себя дверцу шифоньера. Пусто. Схватился за сердце и поспешил во двор, чтобы перехватить ее на автобусной остановке. Он не даст ей уехать. Далеко с такой поклажей она всё равно уйти не смогла. От понимания того, что история повторяется, ему стало так плохо, что он на секунду остановился в дверях, не в силах вынести презрение к самому себе.

Как он мог допустить, чтобы его нежная, хрупкая любимая таскалась по селу с такими тяжеленными сумками? Да еще односельчане, для которых это будет очередной бесплатный спектакль! Он будто наяву услышал громкие насмешливые слова:

– Смотрите, и эта туда же, вслед за первой женой! Городские все одним миром мазаны!

Выскочил во двор, оставив дверь нараспашку, копаться с замками было некогда. Прыгнул в машину, опустил взгляд вниз, собираясь развернуться и гнать в село, и вдруг заметил глубокую колею от довольно большой машины, ведущую к сараю. Почувствовав, что волосы на голове становятся дыбом, выпрыгнул из машины и прошел по колее на негнущихся ногах к приоткрытым воротам.

Заглянул внутрь, и, не сдерживаясь, застонал от животного ужаса. Пусто. Ни картин, ни мольберта. Горло сжал спазм такой силы, что он несколько минут стоял, ни в силах двинуться, с сипением загоняя в себя ставший вдруг колючим воздух. Теперь ее ничто не связывает с его домом. И виноват в этом исключительно он сам…

Присев на корточки, рассмотрел четкие следы. Протекторы новые, импортные, в их селе таких нет, он знал все машины наперечет. Рядом небольшие отпечатки женских сапожек, протоптавшие небольшую дорожку к сараю. Больше следов рядом не было. Представив, как она, такая хрупкая и утомленная после тяжелой поездки, таскает тяжеленные вещи, рванул на себе ворот. Две верхние пуговицы, оторвавшись, исчезли в небольшом сугробе.

Значит, она приехала на машине. И видимо, вела ее сама. Он вспомнил, какая вчера была погода: гололед, снег, темнота, и ему стало страшно. Как же она рисковала! Ясно, что поехала прямо сюда, без отдыха, не дожидаясь утра, к нему, в его «нежные» объятья. Он вспомнил ее отчаянно измученный вид, и сердце остановилось. Спешила, до безумия устала, и всё для того, чтобы пораньше узнать, какая же он бесчувственная свинья!

Он поднял голову к небу и протяжно застонал. На глазах закипели безнадежные слезы. Медленно, проклиная себя последними словами, добрел до дома и прошел в большую комнату. Поднял взгляд повыше и поразился, – картина с домом по-прежнему висела на стене. Он замер, не понимая. Забыла? Или не смогла снять?

Он смотрел на картину, чувствуя, как сердце истекает кровью от боли и вины, упал на колени, уткнулся лбом в краешек дивана, и из глаз потекли незнакомые прежде жгучие слезы.

И вдруг от картины будто пронесся нежный ветерок, успокаивая измученное сердце. Что это он? Как будто всё потеряно! Но ведь ничего непоправимого не случилось! Они оба живы и здоровы! Он приедет к ней, вымолит прощение.

Провел рукой по влажному лбу, убеждая себя – она обязательно, обязательно его простит! Ведь они любят друг друга! Жаль, что она сказала ему об этом только сгоряча, перед расставанием. Если бы он знал, что она любит его, наверняка не стал бы так психовать. Или, наоборот, было бы еще больнее? Кто знает? Он себя совершенно не понимал.

Владимир обессилено присел на диван и твердо пообещал кому-то в пространство: он сделает всё, чтобы Татьяна забыла несправедливые и обидные слова, которые он сгоряча выплеснул на нее! И впредь он никогда не будет сомневаться в своей милой, очаровательной и такой желанной любимой!

Через некоторое время заставил себя встать, и, хотя душа просилась мчаться вслед за Татьяной, заставил себя вспомнить о работе. Умылся холодной водой и поехал в контору. Фаина Генриховна, увидев его сероватую физиономию, испуганно ахнула.

– Да что такое с вами, Владимир Михайлович? Вы заболели?

Он поморщился.

– Нет, здоров! – Сурово попросил, предвкушая безжалостное, но справедливое возмездие: – Вызовите мне Катерину Ильиничну, будьте добры.

Через полчаса в кабинет впорхнула подчеркнуто беззаботная агрономша в красивом розовом свитере, подчеркивающем свежий цвет лица, и черных, в обтяжку, джинсах.

Она мило улыбалась, но в карих глазах застыло опасение.

– Звали, Владимир Матвеевич? – она кокетливо поправила чуть уклонившийся от середины груди золотой кулончик.

Он оторвался от созерцания белого плафона стоявшей на письменном столе настольной лампы, тяжело встал, и, процедив сквозь зубы:

– Звал, как не звать? – плотно закрыл двери, щелкнув внутренней защелкой.

У нее расширились глаза.

– Что это вы делаете, Владимир Матвеевич?

Он подошел к ней, крепко сцепил руки за спиной, и угрожающе объявил:

– А это чтобы нам с вами никто не помешал выяснять наши весьма странные отношения.

Сжавшись от его гневно-презрительного тона, она нервно облизала кораллово-розовые, в тон свитеру, губы.

Он подошел еще ближе, так, что она рассмотрела морщинки вокруг глаз, и сурово отчеканил:

– Почему вы лезете в мою личную жизнь? Кто дал вам такое право? Я прекрасно знаю, что вы сделали уйму пакостей, чтобы развести меня с женой!

Она по-боевому распрямила узкие плечи и бесшабашно переспросила:

– С которой?

Он понимающе протянул:

– Ага, к Светлане вы тоже свои грязный лапки приложили. Но ее я вам прощаю, а вот Татьяну – не прощу! Почему вы не передали мне ее просьбу?

Она неуклюже переспросила, слегка заикаясь, стараясь протянуть время, чтобы собраться с мыслями.

– К-какую просьбу?

Владимир понимающе кивнул.

– Ну да, их ведь было две, – сначала она просила проверить телефон, который не работал, а потом передать, что задерживается.

Катерина решительно отбросила притворство и решила идти ва-банк. Выпятила пышную грудь и откровенно объявила:

– Да, я не передала ничего, что просила эта ваша очередная нахлебница! Почему? Да очень просто – я давно вас люблю, только вы не хотели это замечать! Посмотрите на меня внимательно! Я гораздо лучше всех этих иждивенок, которых вы неизвестно где подбираете!

Владимир понял, что ей хотелось употребить гораздо более крепкие эпитеты, но не хотелось шокировать своего потенциального возлюбленного. Он сжал кулаки и с нескрываемой угрозой спросил:

– Телеграмма и телефон тоже ваших рук дело?

Агрономша довольно повела плечами, ничуть не раскаиваясь, наоборот, гордясь своей предприимчивостью.

– Ну, при желании ничего невозможного нет. На телефонной станции работает моя хорошая подруга. Это было нетрудно, тем более, что там меняют оборудование.

Молитвенно подняла к нему напряженное лицо, положила руки на грудь и успокоительно проворковала: