Яд в крови

И снова она ощутила приятный холодок в низу живота и замерла, предвкушая повторение уже почти забытого ощущения ликования плоти. На этот раз оно оказалось таким бурным, что Устинья простонала и покрылась испариной. «Здесь вся атмосфера наэлектризована любовью, — думала она. — Бедная коречка, из-за меня…»

Она подумала о Маше с Толей, вдруг оказавшихся под одной крышей среди благоухания пробуждающейся природы, способной разбудить своим чувственным зовом даже очерствевшие души. Сердце заныло и забилось часто-часто. Устинья радовалась и в то же время тревожилась за Машу, зная ее незащищенность в любви.

«Она все выдержит, — убеждала себя Устинья. — Ведь я же выдержала, выжила, хоть и была незащищенной. Только зачем выживать, если внутри все мертво? Не дай ей Господь испытать то, что выпало испытать мне…»

Перед глазами Устиньи вдруг пронеслось видение освещенной лунным светом мансарды, потом комнаты окнами на север. При этом она испытала смешанное с торжеством раскаяние. И наконец в небо взмыл столб огня, пожирающего былое.

Опершись локтем о подушку, она приподнялась в кровати, осторожно спустила на пол ослабевшие ноги. И встала, держась за спинку.

За окном начинало светать. Мягко обозначилась линия холмов на фоне лохматой сизой тучи, тропинка, ведущая в овраг, где росли шиповник и боярышник. Она поразилась идентичности запечатлевшейся навсегда в ее мозгу картинки и открывшейся сейчас. Не может быть — ведь она смотрит из окна другого дома, которого не существовало в те времена!

«На дне оврага еще лежит снег, — думала Устинья. — Но его смоет дождем. Обязательно смоет. И вот тогда уж весна станет полновластной хозяйкой».

…Маша-большая лежала в гамаке, который Анджей привязал за стволы двух цветущих вишен. Она дремала, заботливо укрытая стареньким пледом. Анджей сидел рядом на низкой скамеечке и набрасывал что-то карандашом в ученической тетради. Время от времени он поднимал голову и смотрел на спящую Машу, усыпанную лепестками вишневого цвета. Завидев Устинью, выходившую из дома, приложил к губам палец.

Устинья шла в сад — нужно было сгрести в кучи прошлогоднюю траву и, когда они подсохнут, сжечь. Это была привычная для нее работа, и сад с появлением Устиньи преобразился, из дикого и запущенного превратившись в ухоженный. Повернувшись спиной к Анджею, Устинья принялась за работу, но она у нее не ладилась. Она бросила грабли, медленно повернула голову, встретилась взглядом с Анджеем и сразу опустила глаза.

Он положил тетрадку и карандаш на землю и быстро подошел к ней. Сказал шепотом:

— Все цветет, и ты словно частичка этого пира. С ума схожу от желания. Пошли к тебе.

Она молча прислонила грабли к стволу дерева и побрела к дому. Анджей вернулся к гамаку, постоял с минуту возле спящей Маши и бегом бросился за Устиньей. Он нагнал ее возле порога, и едва они вошли в сени, схватил за грудь и больно впился в губы.

В комнате он повалил ее на кровать и сразу ею овладел — грубо, почти по-скотски, но им обоим это доставило неожиданно жгучее наслаждение, и Устинья, почувствовав приближение оргазма, попыталась закрыть себе рот ладонью, иначе ее дикий крик восторга услышали бы во всем поселке. Но он все-таки раздался — громкий, отчаянный, похожий на вопль смертельно раненного зверя.

— Анджей! Анджей! — громко позвала внезапно проснувшаяся Маша. — Ты где?!

Они разом вскочили, и под Устиньей подогнулись колени. Она рухнула на пол, больно ударившись затылком о металлический край сетки кровати. Она сидела на полу, широко расставив ноги и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, и видела в окно, как Анджей бежал по саду стремительными прыжками, как, очутившись возле гамака, склонился над Машей, что-то ей сказал, потом нежно и долго поцеловал в губы. И тут Устинья потеряла сознание. Она очнулась уже на закате. Ее никто не хватился, никто, очевидно, не заметил ее отсутствия. Разве что маленькая Машка, но она последнее время днями напролет читала книжки, закрывшись на веранде. Гамак был пуст, плед валялся на земле, припорошенный снегом опавших лепестков. Устинья поднялась с пола и, поправив косынку и платье, направилась в сад. Она слышала голоса, смех Маши и Анджея — они были у себя в мансарде. По саду бегала Машка с котенком в руках. Завидев Устинью, она бросилась к ней.

— Папа подарил маме котенка. Смотри, какой он прехорошенький, — тараторила она. — Он будет защищать маму от злых духов. Знаешь, сегодня, когда она заснула днем в гамаке, к ней пришел странный дух и хотел отнять у нее папу. Но мама его не отдала. Молодец, правда? А котенка папа назвал Меркуцио — он будет другом того Ромео, который живет в Москве. Устинья, ты плакала, да? У тебя опухшее лицо. Иди сюда, моя хорошая, я тебя пожалею…

Машка опустила котенка на землю и, обхватив Устинью руками за талию, прижалась головой к ее животу.

…Уже совсем рассвело, и Устинья могла различить каждое дерево в саду. Те вишни, за которые был привязан гамак, давно спилили — у большинства фруктовых деревьев век еще короче человеческого. Сад был весь в прошлогодних сухих будыльях сорняков, сквозь них настырно пробивались сильные сочные листья хрупких цветов нарциссов. Некоторые уже зацвели. Дня через два зацветут все как один, и некуда будет деться от их прозрачной желтизны. Устинья тяжело вздохнула, опустила плечи и вернулась на кровать. Эту пытку прошлым она обязана вынести. Ради коречки, ради того, чтобы не омрачить ее теперешнее нелегкое счастье.

Дима приехал утром. Устинья сидела на веранде и чистила картошку. Маша с Толей куда-то уехали на лодке.

— С выздоровлением вас, Марья Сергеевна. — Дима бухнул на пол тяжеленную сумку, в которой звякнули бутылки. — А молодежь где? Я решил отпраздновать уик-энд своей нелегкой недели на лоне природы, а заодно и ваше выздоровление обмыть.

— Здравствуй. — Устинья попыталась улыбнуться, но почему-то не получилось. — Они уехали на лодке покататься. Маша с детства любит управляться с веслами.

— Понятно. А вас, значит, посадили на хозяйство. А мы-то думали вы на самом деле при смерти.

— Мне еще рано умирать, — резко сказала Устинья.

— Простите, я совсем не то имел в виду. Мы все очень за вас тревожились.

— Спасибо. Не волнуйся — они скоро приедут. Может, хочешь поесть с дороги?

— Ни в коем случае. А вот выпить хочу. — Дима склонился над своей невероятных размеров сумкой, извлек бутылку коньяка, открыл слегка дрожащей рукой и налил до половины в граненый стакан на столе. — Составите компанию, воскресшая из мертвых?

Устинья покачала головой.

— Ну да, больным пить нельзя, зато им можно врать мужьям сбежавших жен и покрывать…

— Замолчи! — выкрикнула Устинья во всю мочь своих легких. — Ты пьян с утра.

— А я и не просыхал всю эту неделю. С тех пор, как от меня по вашему зову сбежала жена. Да, я пьян, но я и прав. Или вы сейчас начнете уверять меня в обратном?

— Зачем? Если ты ревнуешь свою жену к ее брату, мне не о чем с тобой говорить. К тому же на верность может рассчитывать только тот, кто сам ее соблюдает.

— Да что вы говорите? Недаром отец считает вас необыкновенно умной женщиной. У него прямо слюнки текут, когда он вас видит. Не женщина, а мечта импотента. — Дима расхаживал по веранде с пустым стаканом в руке. Он был элегантен и очень красив, но эта его красота была чужда здешнему окружению и отторгалась им. — О’кей, я согласен с вашими доводами относительно моей неверности. — Дима остановился в дверном проеме и зашвырнул пустым стаканом в ствол росшей возле порога яблони. — Будем считать, мы с Машей квиты. Следовательно, я забираю ее домой, где мы начинаем новую светлую жизнь. Но сперва я хочу закатить веселенький пикник на лоне природы. Вы поедете в Москву с нами или останетесь утешать вашего пасынка?

Устинья повернула голову и встретилась с Диминым взглядом. Он был сосредоточенным и в то же время каким-то отсутствующим. Словно Дима, помимо этой, жил еще и другой жизнью, которая постоянно отвлекала его от текущей. «У него явное раздвоение личности, — мелькнуло в Устиньином мозгу. — Но это совсем не так, как было у большой Маши. Это гораздо страшнее, потому что Дима агрессивен по натуре, к тому же здорово пьет. Бедная моя коречка…»