Сторож сестре моей. Книга 2

— В райском саду проблемы, — предупредил Бенедикт Луизу на Пасху, когда Блайт не появилась на традиционном пасхальном ленче «Тауэрс фармасетикалз». Во время этого мероприятия, проводившегося ежегодно в главном офисе компании, Бенедикт весьма торжественно объявлял об огромном финансовом пожертвовании городским больницам и разбивал пасхальное яйцо, добытое в Центральном парке. Присутствие на приеме было обязательным для всех членов семьи, и на него явились Сьюзен и Дэвид с двумя детьми — Кристофером, или, как его теперь все называли, Киком, и Фионой; Леонард и Марлен со своей пухленькой дочерью Зоей, только начинавшей ходить; а также избранные среди кузенов, нянюшек и слуг — и, конечно же, Чарльз.

Он около часа беседовал наедине со своим отцом после того, как все разъехались, пребывая в разной степени восторга и изнеможения; Чарльза не пришлось долго уговаривать, чтобы он поехал в апартаменты на Парк-авеню на пару стаканчиков отменного бренди из личных запасов Бенедикта. Луиза почувствовала, что о Блайт лучше не вспоминать. Потом Чарльз, нетвердо державшийся на ногах, сел в лимузин «Тауэрс», и его отвезли домой, в район Семьдесят третьей улицы. Бенедикт даже похвалил Луизу за то, что ей удалось развеселять Чарльза и отвлечь его мысли от семейных забот.

И она постоянно отвлекала Чарльза от невеселых размышлений. Сегодня, собираясь отдать последний долг Мадам, она попросила его сопровождать ее, и он ждал в центральном холле «Кемпбелл», когда она вышла из лифта, бледная, красивая, печальная.

— Я даже не представлял, как много она значила для тебя, — сказал он, когда в машине она сняла очки, и он увидел то, чего не видел почти никто и никогда — слезы, блестевшие на глазах Луизы Тауэрс.

Чарльз тоже казался несчастным. Он похудел, но выглядел лучше, чем когда-либо, все больше напоминая своего отца, его более мягкую, добрую, молодую копию. Он ласково и сочувственно смотрел на нее, подумав, что она оплакивала Мадам. И это было так, но еще она оплакивала и себя. Все осталось по-прежнему. Как только она встречалась с Чарльзом наедине, а такое она теперь позволяла себе нечасто, ее охватывало все то же странное желание. Ей хотелось прислонить голову к его плечу и забыть обо всем на свете. Ей хотелось, чтобы его сильные, молодые руки прижали ее к груди. Ей хотелось… Она не разрешала себе думать о том, чего ей хотелось.

Она вложила свою руку в замшевой перчатке в его и сказала:

— И я тоже не осознавала, как много она значит для меня. Мне очень, очень грустно, что она так и не дала мне возможности поблагодарить ее.

Она изумленно уставилась на Чарльза, когда он расхохотался. Точно так же она изумлялась, когда Бенедикт начинал смеяться над чем-то, чего она не понимала.

— Извини, Луиза, не смог сдержаться, но меня позабавило, как ты могла ожидать, что мадам Рубинштейн охотно примет твою благодарность за то, что ты отняла у нее стольких покупателей? Ей не за что было благодарить тебя, и она тоже явно не желала твоей благодарности. — Чарльз, удивляясь, покачал головой. — Вот это и делает тебя совершенно особенной. Ты на самом деле думаешь не так, как большинство людей. Мне кажется, ты даже не понимаешь, как необходима ты стала женщинам. Елена Рубинштейн умерла, сознавая, что Луиза Тауэрс представляет самую большую угрозу делу ее жизни. Держу пари, она думала о тебе каждый день.

— А ты думаешь обо мне?

И как только вырвались у нее эти слова? Это произошло потому, что сегодня она была особенно уязвимой, слишком близко соприкоснулась со своим горьким прошлым. Чарльз произнес совсем не те слова, которые она хотела услышать от него.

— Я? Ты, наверное, шутишь. Я работаю, как ненормальный, для «Луизы Тауэрс», компании и женщины. — Он стиснул ее руку. — Ты для меня — все на свете. Я говорил отцу. — Он захлебывался словами, точно ребенок. — Как раз на Пасху я говорил ему, как искренне я надеялся на такой брак, как ваш с ним, и тем глубже я чувствую свое поражение. — Он с отчаянием посмотрел на Луизу. — Уверен, Сьюзен тебе уже сказала, если этого еще не сделал отец. Блайт хочет развестись.

Он выпустил руку Луизы и уставился прямо перед собой, с горечью поджав губы.

— Она обвиняет «Луизу Тауэрс», говорит, что ни один брак не выдержит такого графика поездок, как мой, но дело совсем не в этом. Она встретила другого, тоже теннисиста, племенного жеребца, ничтожество…

Эти слова будут преследовать ее потом много месяцев, но сейчас Луиза сказала:

— Что ты намерен делать?

— Не знаю. Отец говорит, что я не должен сдаваться, если все еще люблю ее. Что я должен увезти ее куда-нибудь на пару месяцев, если хочу все поправить.

— А ты?

— В том-то и дело. Я не знаю. Я скучаю в разлуке с ней — ужасно. Я хочу ее — ужасно.

Луизе захотелось заткнуть ему рот. Было невыносимо слышать от него подобные вещи, и она все надеялась, что он поймет — она не хочет, чтобы он продолжал, но он ничего не заметил.

— А потом, когда мы встречаемся, наши отношения становятся такими натянутыми, столько между нами напряжения, скорее, ненависти, что мне хочется вырваться на свободу. — Он закрыл лицо руками, и в его приглушенном голосе послышались слезы. — Я не хочу потерять ее, но не думаю, что мы и дальше можем жить вместе.

— Почему бы тебе самому не уехать на пару дней? Забудь о делах, поезжай куда-нибудь и все хорошо обдумай. — Когда Луиза так говорила, она не переставала убеждать себя, что Чарльз на самом деле не любит Блайт — страдает его гордость. Они никогда не подходили друг другу; Блайт была бесчувственной; его всегда интересовало только имя Тауэрс. Она никогда не была ему настоящей женой, вечно уезжала на какие-то теннисные турниры, хотя ни разу даже не приблизилась к успеху.

— Нет, я пытался вести независимый образ жизни. Я даже… — Чарльз откинулся на спинку сиденья с закрытыми глазами. — Мне не стоило бы говорить тебе об этом, но я даже спал с другой женщиной, когда в феврале поехал кататься на лыжах после заключения исследовательского соглашения в Женеве. Это был один из редких случаев, когда Блайт поехала со мной в деловую поездку. Именно тогда я узнал о том теннисисте. Я сходил с ума, я настолько обезумел, что мне хотелось застрелить его или еще кого-нибудь. Я бросил Блайт в отеле, поднялся в ту маленькую деревушку высоко в Альпах и просто… просто переспал с первой же попавшейся мне хорошенькой девушкой.

Сошел с ума? Она тоже сходила с ума, только выслушивая его. Он переспал с другой женщиной… только и всего… с первой встречной хорошенькой девушкой. Машина подъехала к главному зданию «Тауэрс». Она забыла, что должно состояться совещание по вопросам новых исследований и разработок, где она обещала присутствовать, раз уж вернулась в Нью-Йорк. Она чувствовала себя опустошенной, больной, и никогда еще она с такой ясностью не осознавала, что они с Чарльзом воспринимают друг друга совершенно по-разному.

Чарльз, словно желая еще лучше довести это до ее сведения, сказал с невеселой ухмылкой:

— Извини, мамочка! Не сомневаюсь, что шокировал тебя, но, знаешь, мне стало легче оттого, что я просто поговорил об этом с тобой.

Они направились к дверям здания, но Чарльз вдруг остановился, взглянул на часы и сказал:

— Ловлю отца на слове. Для разнообразия я точно знаю, где Блайт. Я намерен сейчас же увидеться с ней и раз и навсегда выяснить, есть ли у нас шанс на будущее.

— Но, Чарльз…

Чарльз не слышал ее. Он повернулся и побежал в сторону Парк-авеню.

Когда Луиза добралась до дирекции фирмы «Луиза Тауэрс», она была в трансе.

— Я не желаю, чтобы меня беспокоили, — сказала она своей секретарше, не обратив внимания на слова девушки, что только что приехал мистер Ример и хотел бы открыть совещание.

Луиза закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь удержать слезы. Что с ней происходит? У нее есть все, что душе угодно. Бенедикт, кажется, доверяет ей и любит по-прежнему. Она гордилась его любовью, гордилась тем, что была его женой, и была полна решимости стать вслед за мадам Рубинштейн ведущим мировым авторитетом в области косметики. И все же приходилось признать, что она жаждала получить то, что было и всегда будет недоступным. Она хотела своего пасынка.