Авантюристка (ЛП)

Добсон исчез из моей головы, как только я увидела Калеба, который ждал меня за небольшим столиком в дальнем углу зала, рассеяно смотря на столешницу. Он подносит белую фарфоровую чашку к своим губам, и я вспоминаю, как он делал тоже самое у меня дома несколько лет назад. Мое сердцебиение ускоряется.

Калеб замечает меня, когда я нахожусь на расстоянии нескольких футов от него.

— Привет. Я заказал тебе латте, — говорит он, вставая. Его глаза одним быстрым движением оглядели меня с ног до головы. Выгляжу я неплохо. Убрав прядь темных волос с глаз, я улыбаюсь. Нервничаю, мои руки дрожат. Когда он протягивает мне руку, я долго не решаюсь пожать её.

— Калеб Дрэйк, — представился он. — Я бы сказал, что обычно говорю девушкам свое имя прежде, чем приглашаю их на чашечку кофе, но я этого не помню.

Мы нелепо улыбаемся его ужасной шутке, и я позволяю своей маленькой руке погрузиться в его. Прикосновение его кожи так знакомо. Я закрываю глаза на секунду, позволяя нелепости данной ситуации нахлынуть на меня.

— Оливия Каспен. Спасибо тебе за кофе.

Мы неловко садимся, и я начинаю сыпать сахар в свою чашку, наблюдая за его лицом. Раньше Калеб дразнил меня, будто мой кофе настолько сладкий, что от него выпадут зубы. Он пьет чай, очень горячий чай, как пьют настоящие англичане. Раньше я считала, что это очаровательно и необычно, хотя, я и сейчас так думаю.

— Итак, что же ты сказал своей девушке? — спрашиваю я, делая глоток и покачивая ногой, заставляя шлепанцы биться о ступню. Раньше, когда мы были вместе, Калеба очень раздражало, когда я так делала. Сейчас же я вижу, как его глаза устремляются к моим ногам и на долю секунды мне кажется, что он готов схватить мою ногу, чтобы прекратить все это.

— Я сказал ей, что мне нужно время, чтобы подумать. Ужасно говорить подобное женщине, не так ли? — спрашивает он.

Я киваю.

— Так или иначе, она разрыдалась сразу после того, как я сказал ей это, и теперь не знаю, что мне делать.

— Мне очень жаль, — солгала я. Клубничное личико с веснушками сегодня вечером смиряется с отказом. Это замечательно.

— Итак, — говорю я, — амнезия.

Калеб кивает, опустив взгляд на столешницу. Он рассеяно выводит пальцем узоры из кругов.

— Да, это называется избирательная амнезия

[4]

. Доктора - восемь из них - заверили меня, что это временно.

Я глубокомысленно сосредоточилась на слове «временно». Оно могло означать, что мое времяпрепровождение с ним, столь же временно, как и краска для волос или выброс адреналина. Я решаю, что согласна и на это. Я пью кофе с человеком, который раньше меня ненавидел, и «временно» не должно быть окрашено негативом.

— Как это случилось, — спрашиваю я.

Калеб откашливается и осматривает комнату так, словно пытается понять, мог ли кто-нибудь услышать нас.

— Что? Слишком личное? — Я не в силах сдержать смех в голосе. Так странно видеть, что он не решается рассказать мне об этом. Когда мы встречались, он рассказывал мне все, даже то, что большинство мужчин, смутившись, не решились бы рассказать своим девушкам. Я все еще могу прочитать его эмоции после всех этих лет, и могу сказать, что ему неприятно рассказывать о подробностях своей амнезии.

— Не знаю. Просто мне кажется, нам стоит начать с чего-то более простого, прежде чем я все-таки расскажу тебе свои тайны. Например, с того, какой у меня любимый цвет.

Я улыбаюсь. — Ты помнишь, какой у тебя любимый цвет?

Калеб качает головой, и мы оба смеемся.

Я вздыхаю и начинаю раскачивать свою чашечку. Когда мы только начали встречаться, я спросила, какой у него любимый цвет. Вместо того чтобы просто ответить мне, он затащил в меня в машину, сказав, что должен мне это показать.

— Это не смешно. Мне еще нужно решить тест, — жаловалась я, а он ехал в течение 20 минут, включив ужасный рэп, который любил слушать, и наконец, остановился неподалеку от Международного Аэропорта Майами.

— Вот мой любимый цвет, — сказал он, указывая на огни, очерчивающие взлетно-посадочную полосу.

— Значит, синий, — сказала я. — И что?

— Это не просто синий, а аэропортно-синий, — ответил он. — И никогда не забывай это.

Я повернулась к взлетно-посадочной полосе, чтобы внимательнее изучить огни. Цвет был жутким, похожим на пламя, когда то разгорается до самого горячего состояния и синеет. И где мне прикажите искать рубашку такого цвета?

Я взглянула на него сейчас, прекрасно помня то, что так усердно пытался вспомнить он. Какого это, забыть свой любимый цвет? Или девушку, разбившую тебе сердце?

Аэропортно-синий преследовал меня. Он стал брендом, торговой маркой наших разбитых отношений и моей неспособности двигаться дальше. Гребаный аэропортно-синий.

— Твой любимый цвет - синий, — говорю я, — а мой - красный. Теперь мы лучшие друзья, так что рассказывай мне, что случилось.

— Синий, — повторяет он, улыбаясь. — Это была автомобильная авария. Я с коллегой был в командировке в Скрантоне

[5]

. Шел сильный снег, а нам надо было добраться на встречу. Машину вынесло с дороги прямо на дерево. Я получил серьезные травмы головы.... — он пробубнил это так, словно это была очередная скучная история. Полагаю, он рассказывал её уже сотни раз.

Мне не нужно спрашивать, кем он работает. Калеб - инвестиционный банкир. Он работает в компании своего отчима, и да - он богат.

— А твой коллега?

— Он не выжил, — его плечи резко упали. Я закусила губу. Признаюсь, я не очень хороша, когда нужно, как предполагается, что-нибудь сказать для поддержки. Когда моя мама умерла, люди говорили такие глупости, которые меня злили. Мягкие, пушистые слова, совсем не имеющие веса: «мне жаль» - когда всем понятно, что это не их вина, или «есть ли что-то, что я могу сделать» - когда нам обоим понятно, что ничего уже сделать нельзя. Я меняю тему, чтобы не говорить пустые слова. — Ты помнишь аварию?

— Я помню, как очнулся после того, как все это случилось, но ничего до.

— Даже свое имя?

Он покачал головой.

— Хорошие новости в том, что доктора говорят - я вспомню. Это лишь вопрос времени и терпения.

Хорошая новость для меня заключается в том, что он меня не помнит. Мы не разговаривали бы сейчас, если б он все помнил.

— Я нашел обручальное кольцо в своем ящике с носками. — Его признание было настолько неожиданным, что я подавилась своим кофе.

— Прости, — он похлопывает меня по спине, пока я пытаюсь прокашляться. Глаза слезятся. — Мне, правда, нужно было рассказать кому-нибудь об этом. Я собирался сделать ей предложение, а теперь я даже не знаю, кто она.

Вау...вау! Я чувствую себя так, словно кто-то включил меня в розетку и бросил в ванную. Знаю, что он продолжал жить своей жизнью, ведь я шпионила за ним, чтобы знать, что с ним происходит, но брак?! Это объявление заставило меня думать только об этом.

— Что твои родители думают о случившемся? — спрашиваю я, направляя разговор в более мирное русло. Мысль о Лии в белом платье пробудила во мне желание засмеяться. Ей бы лучше пошло распутное нижнее белье и шест стриптизерши.

— Моя мать смотрит на меня так, словно я предал её, а мой отец продолжает похлопывать меня по спине, говоря: «Ты скоро все вспомнишь, дружище, и все будет прекрасно, Калеб». — Подражает он своему отцу, и я улыбаюсь. — Знаю, что это звучит эгоистично, но просто хочу, чтобы меня оставили в покое, и я мог сам со всем разобраться, понимаешь?

Не понимаю, но киваю в ответ.

— Я продолжаю задаваться вопросом, почему не могу вспомнить. Если моя жизнь была столь прекрасной, как все твердят мне, почему ничего в ней не кажется мне знакомым?

Я не знаю, что сказать. Калеб, которого я знала, всегда все держал под контролем. Я всегда думала, что он был привязан к роскоши, был чувствителен к моде и слишком крут, чтобы беспокоиться о чем-либо. Этот же Калеб опустошен, сломлен и изливает душу, как он думает, совершенно незнакомому человеку. Я хочу поцеловать его и разгладить морщинки смущения на лбу. Вместо этого, я сижу замороженная в своем кресле, борясь с тем, чтобы рассказать ему все, что разлучило нас в первый раз.