Поцелуй Валькирии (СИ)

Ее часы показывали четыре утра.

Когда в соседней комнате Ясы зазвонил будильник, Адель осилила «Записки у изголовья». Она встала, долго чистила зубы, потом разминалась кувырками на матрасе.

— Где все? — спросила она, спустившись в гостиную — свежая, с идеальной прической, в отглаженном костюме.

— Доброе утро, — кивнул ей Кен. — Яса в школе, Томико в магазинах, Уэдзаки у себя. Чай будешь?

Адель устроилась напротив, присев на пятки у низкого столика. Да, этот мужчина прекрасно овладел английским, одевался с европейской непринужденностью, источал уверенность в собственных силах. Но разве это могло кого-то обмануть? Стоило только поднять взор, чтобы наткнуться на раскосые щелки.

Кен достал из портсигара новую сигарету, щелкнул зажигалкой и взглянул на Адель. Голубые глаза, белые волосы… Глянцевая красота, без изюминки, вдохновения. Всего лишь расчетливо высеченный образец.

— Существует легенда о монахе Бодхидхарме, который, медитируя, задремал, — Кен затянулся, выпустил из уголка рта дым. — Когда проснулся, в презрении и гневе к себе вырвал веки. В том месте, куда он их бросил, вырос куст. Его листья стали заваривать и получили напиток бодрости.

Ни к чайнику, ни к шкатулке с чаем Кен не прикоснулся. Адель выжидающе смотрела на него.

— Попробуй, — Кен придвинул к ней бамбуковый венчик и изящную старинную чашку.

Адель вспомнила, как вела церемонию Томико, и открыла шкатулку. Само действо, совершаемое женщиной, олицетворяло роль, какую отводил ей мужчина — ухаживать, ублажать его — хозяина. Сжав губы, Адель ссыпала растолченный зеленый порошок в чашку, потянулась к чайнику… Кен знал о ее прошлом и, тем не менее, давал понять, в чем видит женское предназначение. Смешно, японец, низшее существо, решил управлять ею! Ошпарившись кипятком, Адель чертыхнулась и, не глядя на Кена, стала ритмично взбивать массу венчиком. На поверхности зеленой жижи таяли пузыри. Соприкосновение фарфора с бамбуком рождало мелодичный звук, низкого тона, приглушенный. Она вспомнила пронзительный звон серебряной ложки, размешивающей в кружке сахар, и поймала себя сосредоточившейся на тихом, непривычном для слуха дуэте. Раздражение ушло.

Поставив чашку перед Кеном, Адель отвела взгляд. За стеклом на открытой площадке балкона росли карликовые деревья, струился искусственный водопад, омывающий крошечную скалу. Над садиком, за балконной решеткой резали пространство четкие линии современных пирамид.

Кен молча затушил сигарету, обернул чашку шелковой салфеткой и пригубил.

— Зачем ты привез меня сюда? — бросила она с иронией. — Ждешь платы за спасение? Кого мне убить? Велевшего бомбить Нагасаки?

Кен поставил чашку, взял ее руку в ладони. Ему стоило чуть надавить на кожу меж тонких пальцев — кисть Адель мгновенно онемела, стала безвольной и мертвой.

— Одним прикосновением я убью человека. Как ты думаешь, я нуждаюсь в помощи женщины?

— С моей стороны было неблагоразумным поселиться здесь. Вызови мне такси, — она встала.

Кен, усмехнувшись, подошел к телефону, набрал номер.

— Сегодня в Нью-Йорк прибыли двое твоих знакомых-шведов, — и назвал диспетчеру адрес.

Он имел в виду тех европейцев, слишком тяжелых для бега по израильским улицам. Адель задумалась.

— Зачем им преследовать меня? — и тут же поймала себя на том, что возобновила диалог.

— Ты не понимаешь? — удивился Кен. — Удивительное самообладание, — и вышел.

Через полчаса такси уносило ее к Манхэттену.

— Художественная галерея, — сообщила она шоферу место назначения.

— Средневековье, ренессанс, современность?…

— Современность, — своими познаниями он вызвал ее улыбку.

Такси нырнуло в поток автомобилей, следующих вдоль набережной Ист-Ривер. Дорогу реки бороздили паромы. Тротуары затопили людские волны, гоня призрачные песчинки чьих-то жизней. Адель заметила чернокожих, латинос — через секунду их поглотила толпа. Итальянские магазины сменяли китайские ресторанчики и прачечные. Асфальтовые параллели устремлялись вглубь ущельями пронумерованных улиц. Такси медленно двигалось по их кишащему дну.

— Нет моря, которое нельзя было бы переплыть, — философски заметил водитель в поисках фарватера.

Адель закрыла глаза и очнулась только, когда шофер окликнул ее, указывая на стены Музея современного искусства. Она попросила дождаться ее. Таксист с любопытством глядел ей вслед — на футляр, болтающийся на плече. Ему понравились ее часы — водонепроницаемая «устрица». И пусть недавно появилась новинка — «субмаринер», старенькая «устрица» осталась легендарной.

Спустя час пассажирка вернулась и небрежно бросила футляр на сиденье — видимо, тот был уже пуст.

— Куда-нибудь перекусить, — оповестила она.

По пути Адель обнаружила художественную лавку, маленькую священную пещеру для адепта. И не могла не заглянуть туда. По углам громоздились большие и складные мольберты, со стен свесились трубочки холстов, овалы палитр и подрамники. На прилавках — номерные кисти: мягкие колонковые, беличьи, из хорька — для акварели, плоские с белой щетиной — для масла. Здесь витал дух творца, манил к тюбикам красок, к темпере, коробкам нежной пастели. Свет и полутень будоражили воображение тайной и волшебством. Мел, известь для грунта, резцы для дерева и глиптики, штихели, валики для линографии казались магическим инструментарием.

Полки заполняли искусствоведческие тома с черно-белыми репродукциями и книги по ремеслу. Почетное место среди них заняли трактаты по анатомии и альбом Дюшена, посвященный человеческой мимике. Основной материал исследователя составляли результаты опытов на сумасшедшем: чтобы добиться мимической реакции, к определенным мускулам его лица ученый прикладывал электроды. Труд Дюшена пестрел фотографиями, где физиономия бедняги под воздействием тока искажалась выражением удивления, радости, боли или презрения.

— Дюшен необходим в библиотеке художника, — хозяин лавки в бархатном пиджаке, с живописной бородой и носом-клювом поманил ее к себе и взял за руку. — Ваши пальцы следует писать, мадемуазель. Писать ценителю. Насколько я понимаю, это пальцы художницы… Какие ноготки! — улыбаясь, он медленно склонял хищную голову к ее руке. Адель быстро выдернула ладонь и выскочила на улицу. Казалось, еще секунда, и он откусит ей палец.

Какие глупые посещали ее временами фантазии, попробовала Адель успокоить себя. Поблизости продавали сэндвичи с копченым лососем и плавленым сыром, стакан наполняли сладким байховым чаем — многим лучше смертоносной фугу и жидкости болотного цвета. На прилавке газетчика свежая пресса пестрела фотографиями убитого Фольке, статьи воспевали его заслуги и благородное происхождение. «Шведская королевская семья в трауре», «Бердатотты оплакивают своего знаменитого родственника», «Весь мир возмущен преступлением израильтян». Адель купила одну из газет — на память.

С едой она вернулась на заднее сиденье такси и сделала неопределенный жест водителю:

— Через час нужно вернуться к музею. — Закончится экспертиза, можно будет забрать чек.

Лицо таксиста выдавало в нем славянина, с гадкой примесью хазарской и монгольской крови. Тем не менее, он прилично управлял машиной, не бранился и не расспрашивал. Странное дело, водитель будто наслаждался — ездой, солнцем, шумом, легкомысленная улыбка блуждала на его губах. Над лобовым стеклом Адель заметила приклеенную фотокарточку с белоснежной яхтой.

— Нью-йоркские таксисты много зарабатывают? — спросила она, надменным изгибом брови скрыв интерес.

— Вы о яхте? — на курносой физиономии засияла щенячья радость. — Мечта! Когда накоплю деньжат… Эх! И айда — в море!

— Как вас зовут? — Адель развернула бумажный пакет с сэндвичем.

— Жердин. Николай. Ник.

— Русский… — усмехнулась Адель. — Я так и подумала.

В музее она пробыла без малого час, а когда появилась, распорядилась:

— Банк «Чейз Манхэттен».

— Я вас разбужу, — пошутил водитель, но пассажирку не тронуло его веселое расположение духа. Плечо ныло, и Адель поморщилась.