Одиль

– По правде говоря, я вас не совсем хорошо понимаю, – ответил Саксель.

– Мне следовало бы привести примеры.

– Наверное, это сложно.

– Нет, совсем нет. Есть один пример, который приводят всегда, это алгебраические уравнения с одним неизвестным.

– Уравнения, тьфу, – сказал Саксель.

– А, – поддразнил я, – вы юноша с кружкой, вероятно, из тех, кто хвастается, что ничего не смыслит в математике, кто гордится тем, что не смог одолеть простейшей теоремы о квадрате гипотенузы.

– Это мое дело, – сказал Саксель.

– И это вас не огорчает?

– А должно огорчать?

– Ну, наверно. Какое удовлетворение можно испытывать от того, что чего-то не понимаешь?

– Ладно, вернемся к вашим уравнениям.

– Вам это не слишком претит?

– Я преодолею свое отвращение.

– Вы знаете, что такое решить уравнение?

– Кажется, знаю.

– Тогда скажите.

– Гм. Это значит найти величину неизвестного.

– Как?

– Произведя вычисления.

– Но какие?

– Ну, сложение, вычитание, умножение, деление.

– А еще?

– Их больше четырех?

– Думаю, что так.

– А, да, действительно, есть еще извлечение корня, чем занимался ученый Косинус. [2]

– Это действие, обратное возведению в степень.

– Можно отлично поиграть всеми этими выражениями.

– Вы строите каламбуры?

– Что вы хотите: современное мышление. Вернемся к вашим чертовым уравнениям, юноша с кружкой.

– Сколько действий вы произведете, чтобы найти свое неизвестное?

– Как сколько?

– Ну да, сколько?

– Откуда же мне знать?

– Конечное или бесконечное число действий?

– Бесконечное число – вы шутите, разве на это есть время?

– Вот он, непробиваемый здравый смысл. Но признаюсь вам, что в анализе величин, например, постоянно рассматриваются выражения, которые предполагают бесчисленное число действий.

– Вы меня сразили.

– Но поскольку речь идет об алгебраических действиях, мы не будем выходить за пределы алгебры и рассмотрим только решение уравнений с помощью конечного числа алгебраических действий и особенно действий, связанных с радикалами.

– Банда мерзавцев, эти радикалы.

– Что?

– Ничего. Это становится ужасно интересным. Прямо-таки ужасно. Продолжаем?

– Продолжаем. Итак, на что будут обращены эти действия?

– Нетрудно ответить! На то, что известно.

– На известные величины.

– Как раз это я и сказал.

– Очень хорошо. Теперь, когда мы ясно представляем себе, что значит решить уравнение, рассмотрим решение уравнений первой степени.

– Детский сад, – воскликнул Саксель, – нужно просто произвести деление. Знаю я этот фокус, я выучил его у одного пьянчуги-учителя, от которого всегда несло вином, тьфу! Это отвратительно. К вашему сведению, в лицее я всегда был первым по математике.

– Значит, вы добрались до второй степени?

– Добрался ли я до второй степени! Минус в плюс или минус квадратный корень из в два минус четыре ас на два а, хлоп, и готово! У них неплохое пиво.

– А что показалось вам примечательным в этой формуле?

– Я превосхожу самого себя: квадратный корень. Квадратный корень, вот что примечательно. И теперь я вижу, куда вы клоните: это ясно, это просто, это красиво. Для уравнения третьей степени нужно извлечь кубический корень, для четвертой степени – корень четвертой степени, для пятой – корень пятой степени, для шестой – корень шестой и так далее. Это логично, не так ли? Логично и просто, разве нет?

– Нет. Уже с пятой степенью ничего не выйдет.

– Не может быть!

– По законам алгебры невозможно решить уравнения выше четвертой степени, исключая очень частные случаи. Обычные уравнения – нельзя.

– За них просто не умеют браться.

– Это доказано.

– Но это возмутительно.

– Как сказать. Возмутительно, потому что здесь есть реальность, которая сопротивляется алгебрологическому языку, потому что есть реальность, которая превыше нашего ума и которую мы не можем выразить средствами языка, изобретенного нашим разумом, потому что терпит неудачу рациональный механизм реконструирования того мира. Так же, как рациональный механизм реконструирования этого, видимого мира, как мне кажется. Но не думайте, что так все и остается и что интеллект отказывается продолжать исследования в этой области. Он натыкается на препятствия, он пытается их преодолеть, и в обход новой теории, теории групп, он откроет новые чудеса. Конечно, сильный ум постигнет эту реальность в одном озарении, мы же по своей немощности должны прибегать к ухищрениям.

– Но это же чистый идеализм, то, что вы мне тут говорите.

– Реализм, хотите вы сказать: числа – это реальность. Числа существуют! Они существуют так же, как этот стол, они реальнее, чем этот стол, извечный пример философов, бесконечно реальнее, чем этот стол! – трах!

– Вы не могли бы не шуметь, – сказал официант.

– Слушайте, вас ни о чем не спрашивают, – сказал Саксель.

– Здесь слышно только вас одних, – сказал официант.

– Вы не могли бы быть повежливее, – сказал Саксель.

– Вас просят не шуметь, – сказал официант.

– Я буду шуметь, как мне будет угодно, – сказал Саксель.

Подошел другой официант, потом еще один, потом заведующий, потом еще один официант. Мы оказались на улице и зашагали в ночь.

– Грязная забегаловка, – сказал Саксель, – просто помойка.

Он чистил свою шляпу рукавом пиджака. У меня в голове звенело. Мы пошли по бульвару Распай.

– Реальны, – сказал я, – они реальны.

Потом мы шли по улице Бак до Сены. На ее водах покачивалась луна. Передо мной сидел неподвижный араб. Я находился на дороге, которая ведет от Бу Желу к Баб Фету, я заляпан грязью: лазурь и случайное облачко.

Эта зима была очень дождливой; с ноября по февраль тепло и сыро – гнилая погода, и часто случалось так, что я гулял под дождем, то один, то с С., то с этой женщиной, которую я встретил однажды вместе с белокурой подружкой Оскара. Ты помнишь, капли воды заставляли блестеть ее черный плащ, и мы в конце концов прятались в каком-нибудь пригородном бистро, откуда возвращались на трамвае, медленном, гремящем. С первого дня, когда мы вышли на улицу вместе, я перестал удивляться тому, что могу говорить о себе и, больше того, слушать рассказы другого. Мои глаза еще моргали, глядя на мир, но я все-таки глядел на него. В ушах гудело, руки дрожали; я выныривал из этой воды, которой заведует небо, из этой земли, в которой тлеет огонь, и смотрел, и слушал, как под мостами течет Сена. В первый раз мы прошли по набережным до площади Валюбер и оттуда начали свой путь в двенадцатый раз.

– А вот здесь я стал военным, – сказал я у казармы Рёйи и поведал о своем армейском прошлом, но я не буду делать этого здесь еще раз, можете не опасаться. В другой раз я показал ей дом, в котором родился. Через улицы Парижа я вновь обретал свою память. Я должен был вновь узнать то, что хотел забыть. Так, однажды она заметила, я уж не помню по какому поводу:

– Значит, у вас нет родственников? Я ответил:

– У меня есть дядя, который выдает мне маленькую пенсию. Я выходил от него, когда встретил вас в первый раз.

Этот ответ ее не удовлетворил. Чуть позже я сказал:

– Это грустная история. Я брошенный ребенок. Была ли эта фраза похожа на шутку?

– Да, родители бросили меня на мостовой, где-то под воротами, мне было восемнадцать лет.

Я точно знаю, что в этот момент мы шли по набережной Вальми. Мы остановились поглядеть на канал, по крайней мере, я точно помню, что это было в тот раз.

– Вам кажется, что это нелепая история, ну да, мои родители выставили меня за дверь, потому что я завалил экзамен. Вы не поверите, потому что я не смог поступить в Политехническую школу. Мой отец жил ради того, чтобы я поступил в эту школу, смешно, не правда ли? А я, понимаете, не поступил. И оказался на улице в прямом смысле слова.