Осенняя женщина

Только теперь Кристина заметила, что юбка надета на ней задом наперед и ночная рубашка выглядывает из-под кромки.

На пол полетели чашка с блюдцем, стоявшие на краю полки.

Кристина подхватилась, чтобы помочь.

— Не стоит! — остановила ее Анжелика Федоровна жестом. — Чашка плохо вымыта. Зойка совсем обленилась. Даже чашку за собой помыть не удосужилась как следует. Наука на будущее. — Неожиданно ее лицо просветлело, словно она вспомнила о чем-то приятном. — Я выглянула сегодня в окно и увидела, что там совершенная осень. Знаешь, у Тютчева есть прекрасные строки! Дай вспомнить… Ах, вот!

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь,

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле…

Чудно, правда? — засияв улыбкой, спросила старуха. — Ты любишь стихи, деточка? Стихи надо любить, потому что они возвышают душу.

— Да, Анжелика Федоровна, конечно. Давайте я помогу вам прилечь, — Кристина взяла ее под руку.

— Я всегда любила стихи. Знала наизусть многих поэтов. Мы с Михаилом Степановичем часто устраивали у себя вечера. Ах, какие это были вечера! Теперь уже и память не та… Подожди, — старуха остановилась посреди коридора. — Что-то я хотела тебе сказать?.. Запамятовала. Но что-то определенно хотела… сказать. Важное. Что поделаешь? Годы выдавливают память, как пасту из тюбика. Скоро в этой голове ничего не останется. Берегись старости, деточка. Она всех делает несчастными калеками. Сначала отнимает легкость в теле, потом крадет зрение, лишает слуха, выковыривает зубы по одному, а уж после принимается за память. Это для нее сладкий десерт. Воспоминания всегда сладки, как детские ручки после шоколада. Как запах майской сирени. Как вкус земляники в июле.

Кристина вздрогнула.

— Воспоминаний, вот чего мне не хотелось бы лишаться. Потому что все остальное, деточка, — несчастное заблуждение. Этот дом, эти полы, которые Зойка трет каждые выходные, эти шкафы, эти книги, эти руки. Я ничего этого не возьму с собой. Лишний груз, таскаемый за собой всю жизнь и не нужный только старикам и детям. А вот воспоминания… Это дорого. Дороже сокровищ земных и морских. Это клад.

— ОНА, она их хочет отнять, — зашептала старуха, указывая на дверь, после чего захныкала: — Помоги мне, деточка, вернуть их. Помоги мне…

— Что вернуть, Анжелика Федоровна? — спросила расстроенная Кристина, пытаясь увести старуху в комнату.

— МОИ воспоминания. Она их спрятала куда-то, эта корова. Не зря ждала столько лет. Дождалась. Ничего не тронула, а самое ценное забрала — сына и фотографии. Я боюсь ее, деточка. Она со старостью моей заодно. Сговорились две ведьмы. Как в «Макбете». Или где-то еще. Ты читала что-нибудь из Шекспира? Возьми почитай обязательно.

— Хорошо, хорошо, только давайте ляжем. Вот так, осторожно… — Кристина отколола камею и расстегнула ворот ее блузы. Прятавшаяся старость полезла из всех морщин.

— Да, да, хорошо. Устала я что-то. Спала плохо. Старики ночью плохо спят. Как совы. О чем я говорила, деточка? Я же говорила о чем-то важном. «Макбета» приплела к чему-то… Может, ты мне почитаешь немного. Возьми на столике Александра Прокофьева.

Кристина открыла книгу и начала читать:

— Будь всегда со мной, мое горенье.

Жар в моей груди, не остывай!

Будь всегда, мое терпенье,

Не бросай меня, не отставай!

Она читала под шум неистовой уборки, когда Зойка нарочито громко передвигала стулья и ворчала, лила воду и гремела посудой.

Что-то таинственное скрывалось в этой квартире, что-то странное происходило между этими двумя неуживчивыми женщинами, что-то непонятное рождало вопросы, которые Кристина не решилась бы пока задать. На этих стенах с пустыми квадратами от когда-то висевших то ли картин, то ли фотографий затаилось давнее семейное дело. Какие-то не распутанные узелки висели в воздухе. Нечто несчастное и сиротливое витало вокруг, заставляя испытывать тревожное любопытство.

Что связывало этих женщин столько лет? Какими цепями они прикованы друг к другу? Что заставляло их быть вместе и браниться по пустякам целыми днями?

И что это за сын, существование которого Зойка злобно отвергает, тогда как Анжелика Федоровна упорно настаивает на обратном?

Странная квартира. И странные старухи.

Кристина иногда думала о том, что в здешних шкафах прячется гораздо больше скелетов, чем в других домах.

Впрочем, что ей за дело до чужих скелетов, когда у нее самой их предостаточно? И не пора ли заглянуть в собственные «шкафы»? Она и так слишком долго избегала этого.

О родителях она в самом деле старалась не думать всю эту неделю. Иногда, особенно по ночам, в ней робко пробуждался стыд, и отчаянная жалость — к себе, к ни в чем не виноватой матери, к отцу — сдавливала горло, вынуждая снять телефонную трубку и позвонить домой. В середине недели она так и сделала, но к телефону никто не подошел.

На этот раз Кристина решила поехать снова. А там — будь что будет.

Через час она вышла из дома, перешла дорогу и спустилась в метро.

— Wake up, boy. Wake up! Go, go! [17]

Сквозь плотную вату сна Витек услышал чужие слова и не сразу сообразил, что они относятся к нему. Он с трудом разлепил глаза и увидел над собой темное лицо водителя.

— Yes, of course. Thank you, sir [18], — встрепенулся Витек, увидев за окном несколько других автобусов, припаркованных на специальной крытой стоянке аэропорта. Подхватив рюкзачок, он вышел из автобуса.

В аэропорту Кеннеди он был всего раз, но тогда мало что замечал вокруг. Смена часовых поясов вызвала легкое отупение и рассеянность. Он просто шел за Джоном Перишем, встречавшим его у терминала. Он помнил только толпы народа и громкий нежный голос, что-то объявлявший. С тех пор, казалось, ничего не изменилось. Очутившись в главном здании для пассажиров международных рейсов, Витек растерянно застыл на месте. Толпы, к которым он привык за время своих путешествий по Городу, здесь немножко ошеломили его. Это были не просто толпы. Это были люди, имевшие БИЛЕТ, приблизившиеся к основной цели своего здесь пребывания — ПОЛЕТУ У них были багаж, деньги или дорожные чеки, страховка и, возможно, встречающие в каком-то другом аэропорту. Витек почувствовал себя самозванцем, которого в любой момент могли разоблачить вопросом: «А где твой БИЛЕТ, мальчик?». У мальчика не было ни билета, ни багажа, ни денег, ни страховки, ни встречающих в каком-либо из аэропортов мира. Мальчик самоуверенно решил, что вполне может обойтись без всего этого. В какое-то мгновение он почувствовал себя так же, как и в те темные ночи, когда его подушка отсыревала от слез.

Уцепившись рукой в лямку рюкзака, Витек двинулся дальше. Он не смог пока определить свою цель, какое-то конкретное действие, ради которого он вообще здесь оказался. Он шел к огромному окну, открывавшему панораму взлетного поля, словно там — его точка опоры, единственное место, где неощутима центростремительная сила, пытавшаяся разбросать по сторонам его мысли.

Аэропорт за окном не столько поражал воображение, сколько наглядно демонстрировал простым фактом своего существования, насколько преуспел человек в собственном стремлении двигаться по своему космическому дому как можно быстрее. Вся его суть, все его стекла, железобетонные каркасы, похожие на инопланетные деревья, длинные взлетно-посадочные полосы, очереди из десятков авиалайнеров, подобных нетерпеливым птицам, ожидавшим разрешения на взлет, и даже вечный керосиновый смог над когда-то засыпанным здесь болотом — все было предназначено для осуществления желания сотен людей оказаться в Париже непременно через четыре с половиной часа или через пять часов в Лондоне. Тогда как у Колумба на такой путь ушло несколько месяцев. Это вызывало уважение.