Все или ничего

Она бродила по саду, окружавшему гасиенду, стараясь понять, может ли цветок или дерево одарить ее тем же чудом схваченного мгновенья, которое она познала этим утром. Миновав сад, она прошла к конюшням и амбарам, в этот час пустым, поскольку все были на пастбищах, и принялась изучать в объектив пони, собак, бродивших вокруг конюшен, ряд старых железных грабель, висевших вдоль стены, и те самые строения, которые, еще новенькими, фотографировал ее прадед. Она расходовала пленку экономно, боясь, что она кончится раньше, чем вернется домой отец, и она не сможет сделать его портрет.

К концу дня Джез решила, что лучше всего снимать все-таки людей. Власть, обладание определенным отрезком жизни, новое волнующее открытие, испытанное ею, когда она сделала первый снимок матери, в неодушевленных предметах ускользали, а животному не прикажешь, как себя вести.

Она так и бродила с фотоаппаратом все лето, досаждая Сьюзи, пастухам, фермерам, арендовавшим у них землю, их детям, молочнику, почтальону, любому торговцу, появлявшемуся в поле ее зрения. Этой участи не миновал никто. Она заставляла позировать добродушных жителей Сан-Хуана и их детей, своих одноклассников, едва только въезжала в городок верхом на своем верном пони и с неизменным фотоаппаратом за плечами.

Методом проб и ошибок она научилась работать спокойнее и точнее, начала постигать азы освещения. Чувство композиции, а также чутье, в какой момент лучше нажимать на спуск, были заложены в ней от природы. Первая фотография, сделанная Джез, – мать с книгой в руках – оказалась настолько удачной, что была удостоена особой чести: занять в увеличенном виде место на ночном столике отца.

Сильвия тщательным образом обследовала все магазины Сан-Хуан-Капистрано, Лагуны-Бич и Сан-Клемента, пока не обнаружила папку для фото и негативов, один к одному с той, в которой хранились фотографии прадеда. Джез сложила их в конверты, тщательно надписывая каждый и ставя на нем дату. Отец заказал еще один ключ от архива и торжественно вручил его дочери, и девочка, продев в него шнурок, повесила драгоценное сокровище на шею, пока Сильвия не убедила ее, что куда надежнее хранить его в комоде.

– Интересно, это у нее надолго? – поинтересовался Майк, обращаясь к жене.

– Я начала разучивать роли, когда мне не исполнилось и восьми лет, – ответила Сильвия. – Хотя по чужому опыту трудно судить. Что до меня, я уже в первый момент поняла, чем стану заниматься в жизни, и больше не сомневалась.

– Когда мне было семь, я выиграл соревнования по бросанию лассо, – задумчиво проговорил Майк. – Победил всех пастухов-вакерос и даже отца.

– Ой-ой, – насмешливо протянула Сильвия, – так ли уж всех?

– Честное слово. Тут дело ведь не в силе или росте, а в том, насколько хорошо ты умеешь бросать. Есть определенный угол, под которым лассо захватывает копыта, и животное останавливается.

– Не семья, а сплошные таланты. Хорошо хоть, что она предпочла фотографию, а не арканила животных все лето, – рассмеялась Сильвия, целуя мужа в губы.

– Любовь моя, тебе и вправду необходимо...

Майк запнулся, стыдясь того, что не сумел удержаться. Он поклялся давным-давно никогда не просить жену остаться, не сниматься в кино, но Сильвия в это лето так долго была с ними, что он на мгновенье забыл о строгом запрете, делавшем возможной их совместную жизнь. Сильвия по голосу мужа догадалась, о чем он хотел попросить.

– Я сказала тебе вчера, что созрела, – мягко и нежно и в то же время неумолимо проговорила она. – Сегодня утром я звонила агенту.

– У него есть для тебя интересное предложение?

– Масса. Завтра утром он высылает мне с курьером сценарий.

– Почта для него слишком медленна?

– Похоже, что так. Для него, а не для меня.

Вот и еще одна необходимая ложь, подумала Сильвия. Это она попросила прислать сценарий с посыльным. Потребность вернуться назад, к любимой работе, зрела в ней уже давно, стремясь наружу так же упорно и неустанно, как ребенок в утробе матери. Только откровенное счастье мужа и дочери удерживало ее от звонка, который она позволила себе этим утром.

Ей казалось, что на ранчо она живет под воздействием каких-то чар, блокирующих ее волю. Чем дольше она остается вне работы, тем труднее разорвать эти чары. Еще неделя, максимум две – и она начнет скучать сама и наводить скуку на других, раздражаться и раздражать. Какое удовольствие от такого пребывания дома? Но почему, с какой стати она оправдывается перед собой? Давно доказано – если уж нужны доказательства, – что слишком долго оставаться без работы для нее равносильно гибели.

Джез с радостью ожидает начала занятий в третьем классе школы в Сан-Хуане, Майк вечно занят, независимо от сезона. Да и ее время лениво валяться на солнышке, нежась, словно кухонный кот, объевшийся мясом, подошло к концу. И совсем неважно, какой сценарий она выберет, неважно, куда он ее уведет, – Сильвия знала, что можно смело обещать мужу и дочери вернуться домой на Рождество. Правда, она редко что обещала, по меньшей мере вслух, ведь обещать – значит сковывать себя, свою свободу, а то и кривить душой. Куда удобнее очередная невинная ложь.

Запершись в спальне, Сильвия Норберг принялась изучать сценарии. Обычно взыскательная и требовательная, на этот раз она находила что-то для себя соблазнительное в каждом. Здоровая простота жизни на ранчо обернулась тюрьмой в тот самый момент, когда она получила сценарии. Успокаивающий ритм неспешной, предсказуемой и здоровой жизни, по которой она так тосковала прошлой зимой, стал невыносим с приближением осени. Она всей душой стремилась вернуться к другому, которого требовало искусство. Ее единственное призвание.

При повторном чтении Сильвия выбрала только два сценария, перелистывая же их в третий раз, уже не сомневалась в том, какую роль предпочтет. Она всегда получает то, чего хочет.

Сильвия позвонила агенту, сообщив о своем согласии. Как она и предполагала, роль эта оставалась свободной. Режиссер, ее старый приятель, ждал именно ее, откладывая съемки из месяца в месяц, – настолько он был уверен, что Сильвия Норберг выберет именно его фильм. А вот подготовка к съемкам, тщательно распланированная, началась, несмотря на то, что согласия звезды еще не было, так что к концу сентября он уже сможет начать в Греции работу над фильмом. Это означало, что не позднее конца недели Сильвии необходимо уехать в Лос-Анджелес для переговоров, проб, примерок костюмов и грима, репетиций и прочей волнующей, бестолковой, снующей и галдящей, приводящей в экстаз, чарующей суеты, по которой она так скучала, сама того не сознавая.

Впервые в жизни уверенность Сильвии Норберг в том, что она всегда делает единственно правильный выбор, ее подвела. Двадцать девять лет она прожила, подчиняясь своим собственным правилам, опираясь на свои собственные, независимые суждения, стремясь к самореализации и добиваясь ее, что было ее правом. Случай, непредвиденный и непредсказуемый, не признающий ни правил, ни свободы, всегда оказывался на ее стороне. Она никогда не задумывалась над этим, просто верила, что родилась под счастливой звездой. И все же есть закон, который управляет случаем: в любовных отношениях правит именно он.

Как-то после небольшого приема в начале третьей недели декабря 1969 года Сильвия вместе с партнером по фильму возвращалась в отель, где остановилась группа во время съемок в Греции. Они рано уехали с приема, спеша вернуться в отель незамеченными, чтобы провести вместе последнюю ночь, прежде чем распрощаться и разъехаться в разные стороны: он – в Рим, она – на ранчо. Ночь выдалась темной, дорога оказалась разбитой, невозможно было ничего различить в темноте, а итальянец мчался на полной скорости. На крутом повороте машину вынесло с дороги, швырнув на утесы. И водитель и пассажиры погибли.

На Рождество 1969 года Сильвия Норберг домой не вернулась. Впервые в жизни она не получила того, что хотела.