Всем глупышкам посвящается (СИ)

- Давно ты куришь, па?

Он пробежался глазами по оживленной улице, прикурил и медленно-медленно выпустил ядовитый дым изо рта:

- Два месяца, - протянул папа, задирая голову к небу, - начал, а теперь никак не брошу.

- Ты всегда говорил мне, как вредно курить, а теперь сам...

- Когда-то в твои пять лет ты спросила меня: "Папа, а человеки бывают только плохие и хорошие? ". Человеки, - мечтательно улыбнулся он. - Я говорю: "Да". А ты болтала ножками, крошечная такая, и дальше: "А, ты хороший?". И я так уверенно: "Да, конечно, мама и папа самые хорошие на свете!". Уже тогда я собрался сказать тебе, чтобы ты не особо верила родителям, но ты так обхватила меня маленькими ручками, верила еще во все, кричала со звонким смехом: "Папа, папочка!". Так я тебе никогда и не объяснил, какие взрослые лгуны.

Я совсем не помнила этого всего. В детстве все говорят о какой-то ерунде, но приятно, что он помнит такие мелочи.

- Да ладно па, кури - один раз живем!

Он потушил сигарету об урну, так потрепал меня по щеке и говорит:

- Скорее "Да ладно, па, не кури - один раз живем!"

- Пап, ты больше не приводи их, пожалуйста, ладно?

Глаза его тут же поникли, он опустил свои руки с моих плеч, бесследно поблекла улыбка:

- Да, я и не надеялся...

Будь папа тверже, он бы высказал мне все, что думает - давно пора. Всю жизнь он только и делал, что потакал моим капризам. Может, по этому и ушел. Ну знаете, от большой любви. Любовь к дочерям делает мужчину слабым, значит, папа слаб вдвойне. Видимо, нельзя заставить любить себя больше того, кто пусть и появился позже, но тоже имеет право на жизнь. Ну вот опять, я думаю о Джеке.

- Папа, как думаешь, я правильно делаю?

Он воспрянул вновь:

- Да, конечно да.

- Это такое же "конечно, да", как в мои пять лет? - мы улыбнулись друг другу.

- Нет, теперь по-настоящему. Моя девочка становится старше, как бы странно это для меня ни было. Максим тебя любит. А ты его нет. Сейчас это называется "удачно выйти замуж". Так что делаешь ты правильно. Я тебе так скажу: сейчас главное - это понять, кому ты нужна больше, Максу или Джеку.

Я, словно ребенок, прижалась к папе:

- А разве не понятно?

- Нет, - погладил он меня, - пока понятно только, кто больше нужен тебе.

Я прошептала ему:

- Эх, па, если б он только позвал...

Перед уходом он сжал меня секунд на десять в тишине:

- Позовет, вот посмотришь. Я же папа - я знаю.

Папа ушел, оставив некий холод блуждать по голым ключицам. Переулки становились все тише, все темнее. Из-за угла вот-вот норовили появиться ночные твари и утащить меня в свои жуткие огненные царства, где монстры испепеляют глупцов раскалёнными прутьями. Я обернулась ко входу в клуб и увидела там иных ночных тварей - тусовщиков. Среди пьяных подростков, немногочисленных друзей Макса, чьих-то родственников и дыма вырисовывались родные лица. В одном углу, одной делегацией сидели одни очень веселые уже люди. Да, да, пол класса вновь собралось вместе. Они облюбовали три дивана в левой части зала. На столе с кальяном в руке сидел Даня, под столом искала сережку Мира (знать не знаю, кто ее сюда позвал), Миша сидел с книгой по квантовой физике, отпивая поочередно бутылку с ромом и виски, К и К вместе с С и С смеялись над дикими танцами некого парня на танцполе и т.д. и т.п. Как много их было, как мало мы общались. Веселье завьюжило нас с Владой в странном танце, пока посреди танцпола не возникла фигура, кого бы вы думали, Сережи. Он подошел вместе с Джеком, и они разделили нашу пару подруг на пары "парень-девушка". Влада тогда так и не успела мне ничего о нем рассказать, обсудить. Все стало слишком скомканным и глупым, на скорую руку. Я потеряла давно счет пребывающим гостям, пребывающим бокалам и убывающим беседам. Школа только-только закончилась, но я уже не имела никакого представления о жизни своих лучших-прелучших, об их успехах, о новостях. Единственное, что я тогда видела - все остались при своей паре. Радостно было, что они держатся, но ностальгия не давала мне покоя. Боже, полгода назад, каких-то полгода назад мы умирали от волнения при воспоминаниях о зачатках отношений, о мелких событиях-интригах, пропускали через десять призм каждый задержанный взгляд, имели все, а главное, друг друга. Я смотрю на них, увлеченных друг другом и понимаю: что-то очень важное потерялось в эти дни, что-то, чего будет дико не хватать, что-то, что держало нас вместе. Неужели эти помолвки, встречи одноклассников раз в пять лет и будут тем единственным, ради чего мы будем видеться? Нет, я еще не готова... Но теперь у меня есть пара, сопли в сторону. Мари, дай же людям жить своей жизнью, навечно ничего не удержишь, глупая!

Заговорилась сама с собой, закрытая громкой музыкой. Вдруг открыла глаза, и рядом все те же Катя, Костя, Влада, Света все все все. Они что-то кричат и хлопают. Я выхожу из ступора и слышу их надрывающееся "Горько!". Да, все уже выпили лишнего. Мы целовались, они считали, музыка затихла, и на двадцать четвертый счет, когда остановились мы, стали зажиматься все остальные. Вновь раздались ритмы - они бросились в пляс. Мы с Джеком поднялись на второй этаж, к выходу на балкон, чтоб убежать от них. Кажется, хозяева остались единственными трезвыми персонами на этом празднике жизни. Коридор окрашен в темные тона, повсюду коричневый, отделка деревом, одинокая китайская роза в уголке - совсем не к месту. Мы открыли балконную дверь, вышли, захлопнули. Нас обдуло потоком морозного ветра. Джек накинул на мои плечи свой пиджак и стал отрешенно оглядываться на город:

- Какой он маленький, - заговорил он, - маленький, а такой грязный.

- Все они такие, - подхватила я.

- Только появился на свет - а уже несет смогом, мусором.

- Только ночью легчает.

- Угу, - промычала в ответ.

- Зато, - продолжал рыжий, - город живет, наполняет тебя. В них никогда не чувствуешь себя таким одиноким, как в деревне, например.

- Ты думаешь?

- Да. Я часто бываю и там и там, могу сравнить. Эта тишина, звуки, тишина, время, пространство, тишина... А в городе все роднее.

- Просто некогда остановиться.

- Ты о чем? - повернулся он ко мне.

- В городе все очень быстро, монотонно, каждый день одно и тоже. Нам не нужно думать, переживать. Все завтра, завтра, завтра. А как много людей. Везде они. Каждый шаг, каждая минута - это наполненная людьми капля. Их становится все больше, и, годы спустя, ты уже не можешь спокойно пройтись без зонтика, ты обнаруживаешь себя в вечном дожде из людей, от которых теперь нужно защищаться. Не лучший расклад, но все говорят, что так правильно, так круче. А потом тебе и самому этот дождь нравится, и за солнцем уже не особо скучаешь, втягиваешься. Как-то попал в погожий денек, а сам весь мокрый, липкий. Не высохнуть теперь никак. Делать нечего - бежишь обратно под дождь.

- Из этого бы вышла неплохая статья, - улыбнулся Джек. - Назовем ее "восемнадцатилетние и их философия".

- Так еще не восемнадцатилетние.

- Три дня - не срок, - он обнял меня, пошатываясь в такт музыке.

- Ну да, - поникла я. - Прощай детство.

- Прощай, - шепотом вторил мне, целуясь, - прощай.

Откуда ни возьмись появился Сережа, а за ним и все остальные:

- Ребят, мы, конечно, все понимаем, но без вас совсем не то, - усмехнулся он.

- У вас еще будет куча времени, - отозвалась Влада, обнимая его руку, - идем веселиться.

Вам когда-либо было трудно заставить себя танцевать? Только не в такой день. Больше мы вообще не говорили. Помню только, что в один момент вечера люди потеряли лица. Мне стало казаться, что Света обнимает Костю, что Катя прижимается к Сереже, а Влада целуется с Сашей. Настоящая вакханалия! Сознание так часто подводит меня. Более всего, когда мне хорошо с Максом, когда я обнимаю его и целую в шею, когда он гладит руками мою талию, сползая вниз, когда тихо шепчет на ухо, когда я вижу этот прямой взгляд потерявших цвет глаз. Тогда оно говорит мне, что я держу в руках не его торс, но Джека, что не Макс все это время со мной, а Джек, что не Макс любит меня безумной любовью, не он смотрит отстраненно, не он, не он...Вечер, перетекший в ночь норовил перечеркнуть черту утра. Друзья расходились, обнимая нас, еле держась на уставших от танцев ногах. Ровно в шесть мы вновь стояли одни у того самого клуба. Растрепанные, бледные, сонные, мы с Джеком все так же держались за руки, словно все, что было - сон, и праздник только начинается. Вообще, я за это и не люблю праздники: готовишься много, а само действие исчезает бесследно, в секунду.