Странные женщины

— Нет.

— А что вы мне сказали, помните?

— Нет.

— Вы сказали, что я… Ну, что прекрасен я.

— Именно так?

— Да. Что я прекрасен и вообще… Как Аполлон. Ну и… На столе. Вы меня с ума свели. Я с тех пор только о вас и думаю. То есть я и раньше думал, а теперь вообще. А вы все говорите, что надо подождать, что вы не хотите так, что, может быть, с мужем разведетесь, станете свободной, а там посмотрите, как жить.

— То есть я ничего тебе не обещала?

— Нет.

— Значит, скорее всего я просто водила тебя за нос. Динамила, так это у вас называется?

— У кого — у нас?

В самом деле, подумала Лиза, кого я имею в виду?

— Вы сказали… Можно я повторю дословно?

— Можно.

— Вы сказали: я тебя обожаю, миленький мой, но надо подождать. И вот я жду. А вы вдруг… Значит, вы меня обманывали?

— Не помню.

— Но сейчас я вам нравлюсь?

— Нравишься. Но так как-то… Спокойно.

— А когда память вернется, вы вспомните, как вы ко мне относитесь?

— Я думаю.

— Потому что если не вспомните, — сказал Виталик, — то я не знаю, как жить. Потому что я вас… как в рыцарские времена. Я жизнь за вас… Понимаете?

— Понимаю. Надо подождать.

— Опять?

— Но тебе же не впервой ждать.

— Это точно! — печально усмехнулся Виталик.

Глава 9

А врач-психиатр Акимычев Роберт Иванович изо всех сил старался проникнуть в загадку болезни Лизы. Конечно, он подробно расспрашивал ее о детстве, о юности и вообще о всей ее жизни. Просил и даже требовал (мягко, но с профессиональной настойчивостью), чтобы она ничего не скрывала, ибо это ей лишь повредит.

Что ж, Лиза не противилась, она доверяла этому человеку. Он слушал ее, делал какие-то пометки. Да и что она могла скрывать, если практически ничего не помнила, а о себе рассказывала со слов других людей!

Правда, возникали иногда туманные картины: вот она видит какой-то лес, она с кем-то идет, она девочка совсем, она выходит к реке, бежит к воде, жарко, хочется как можно быстрее искупаться, всплеск — и жуткий холод, это омут тут такой, говорят ей, здесь всегда холодная вода, а на дне вообще лед лежит и никогда не тает, а под корягой спрятался огромный сом, который уже троих детей утянул и съел. Лиза визжит от страха и выскакивает на берег…

— Очень хорошо! — восторгался Акимычев. — Какие мощные образы! Бездонный таинственный омут. Таинственный лед на дне. Таинственный сом, который скорее всего выдумка. Детский страх, навсегда оставшийся в подсознании. Замечательно! Вы боитесь воды?

— Нет. И хорошо плаваю.

— Ага! Вспомнили! Откуда вы знаете, что хорошо плаваете? Вспомнили? Вспомнили?

— Нет. Мне успели рассказать, что я люблю плавать. В бассейн ходила раньше, потом некогда стало.

— Ладно. А темноты боитесь?

— Нет.

— А чего боитесь вообще?

— Даже не знаю. Сейчас такое ощущение, что ничего. Ну, смерти, может быть. И то так… Абстрактно.

— Само собой, вы слишком молоды и здоровы, чтобы думать о смерти конкретно. Одного не понимаю. Чаще всего такие явления результат шока или стресса. Или долгого напряжения, от которого организм человека спасается подобным образом. У вас было что-то в этом роде?

— Нет.

— Это вы помните или вам сказали?

— Мне сказали. Ничего особенного не было. Ну, обычные неприятности. А так все нормально. Хорошую роль получила, и вообще…

— Мужа любили?

— Да. Говорят, что да.

— Сложный случай. Сложный, — задумался Акимычев. — Пожалуй, если брести с вами от прозрения к прозрению, мало чего достигнешь. Ну, вспомните еще один омут и еще одного сома… Пожалуй, все-таки нужен шок.

— А без шока никак нельзя?

— Не бойтесь, это не будет удар пыльным мешком из-за угла. Все произойдет с вашего согласия. Понимаете, очень простая вещь: все мы в той или иной мере живем наперекор себе. Недаром есть выражение: жить не своей жизнью. Мы постоянно наступаем на горло собственной песне. У Фрейда это характеризуется как подавление первобытных инстинктов — агрессивности, сексуальности и тому подобное. Но это довольно однобоко. Есть и другие теории. Даже Дарвина нельзя сбрасывать со счетов: в природе идет борьба за выживание, причем не только особей, но и целых видов. Поэтому иногда человек, идя сознательно на смерть во время, например, войны, чтобы спасти друзей или родину, даже преступает сильнейший инстинкт самосохранения во имя идеи сохранения вида, общности и так далее. Надо учитывать все! По моей версии вы жили именно не своей жизнью. И ваше подсознание возмутилось, воспротивилось, наступил момент, когда это подсознание стало сознанием, а сознание ушло в подкорку. И вы проснулись другой. На самом же деле — самой собой. Понимаете?

— Понимаю. Что же делать? Вообще не возвращаться в себя?

— Нет, вернуться надо. Но с опытом новой жизни. Я вам предлагаю метод отрицания!

— Что это значит?

— Это значит: вы пробуете совершить ряд поступков и прислушиваетесь к себе, нравится вам это или не нравится.

— Ясно. И делать только то, что нравится?

— Ни в коем случае! Делать именно то, что не нравится. То, что кажется вам дико, нелепо. Чтобы весь ваш организм возмутился, восстал — и в результате этой борьбы произойдет слом, шок и вы опять станете собой!

Лиза подумала.

— В этом есть логика, — сказала она.

— Еще бы! — подтвердил Акимычев. — Тут не только логика, тут вообще новые горизонты в психиатрии открываются! Но мы пока не будем никого информировать, в науке сейчас сплошное воровство. До чего дошло: если компьютер, например, к Интернету подключен, то на нем опасно уже работать, в любой момент твои мысли могут украсть, перекачать на другую сторону планеты, а потом выдать за свои, а ты ничего даже и сказать не сможешь! Поэтому мы начнем этот эксперимент в обстановке засекреченности — и вдвоем. Вы не против?

— Я готова.

— Очень хорошо! — засуетился Акимычев. — Возможно, мы уже сейчас близки к результату!

— Неужели?

— Представьте себе. Итак, вы не боитесь темноты? Это мы проверим!

И он наглухо закрыл коричневые плотные шторы на окне кабинета. Стало темно почти до кромешности.

— Я вам симпатичен? — спросил невидимый голос Акимычева.

— В каком смысле?

— Как мужчина.

— Я даже об этом не думала.

— Хорошо. А если подумать?

— Нет, извините.

— Может, даже противен? — с надеждой спросил Акимычев.

— Ну, не так уж… Мужчина как мужчина.

— Какой я мужчина?! — возразил Акимычев. — Рост метр шестьдесят четыре, глазки маленькие, нос пупочкой, не мужчина, а недоразумение! Вам даже противно представить, что такой мог бы, например, добиваться вашей благосклонности, не так ли?

— Пожалуй, — согласилась Лиза.

— Замечательно! Это нам и нужно — чтобы вам было противно. Сейчас еще противнее будет. Но мы зато добьемся своего. Итак, я снимаю штаны. Мятые неглаженые штаны с истершейся подкладкой. Я довольно неопрятен, к сожалению. Снимаю рубашку, пропахшую потом. Снимаю носки, местами влажные, местами заскорузлые, я их три дня не менял: лень. Снимаю трусы. Я ненавижу слово «трусы», не знаю почему. Отвратительное какое-то слово: трусы. В русском языке все слова, касающиеся белья, грубы и корявы. Впрочем и слова, касающиеся тела. У нас нет красивых слов для обозначения красивых изгибов. Пример: жопа, ягодицы, зад, задница. Ужас! Бедра. Кошмар! Ляжки. Аж воняет это слово! Промежность. Пупок. Лобок. Продолжать?

— Не надо!

— Хорошо! Итак, я стою перед вами: маленький, коротконогий, голый, вонючий. Вам дико представить, что вы можете не только полюбить такого человека, но и просто, так сказать, переспать с ним. Вы испытываете к нему отвращение.

— Может, если увижу, то испытаю, — сказала Лиза со смехом, считая, что Акимычев стоит, конечно, одетым, что это всего лишь его какие-то профессиональные трюки (хотя какое-то шуршание было — для правдоподобности?).

— Нет! — возразил Акимычев. — Наше воображение дает впечатления более яркие, чем зрение, слух, обоняние и так далее. Итак, я омерзителен, не правда ли?