Корсар и роза

— Что ты пьешь? — спросил Тоньино.

— Воду, дорогой мой. По возможности, марочную, хорошего урожая, — усмехнулась Лена.

— Выходит, мы едем на одном и том же горючем, — с довольным видом заметил он.

Пока Пьеро наполнял фужеры, Лена огляделась вокруг.

— Какое чудо, Тоньино! Вот так, по-моему, должен выглядеть рай, если он вообще существует. Даже Спартак никогда ничего подобного для меня не делал, — призналась она, понизив голос.

— Именно это я и хотел тебе преподнести в тот день, когда мы поженились, — пояснил Тоньино. — Но, увы, на нашу долю выпали только нужда и лишения. Когда я разбогател, ты уже не была моей женой, а Спартак стал куда могущественнее меня. Жаль, что я не смог дать тебе того, чего ты заслуживаешь. Эта мысль не дает мне покоя.

— Ты вернул мне мою розу. Как ты узнал, что она мне так нужна?

— Ты же всегда любила все то, что тебе дарил Спартак. В том числе и эту розу. А ведь это я ее нашел тогда в стогу соломы. — Тоньино решил раскрыть давний секрет.

— В стогу соломы? Что ты такое говоришь? — Лена была поражена.

— Правду, которую утаил от тебя тогда. Эта брошка принадлежала графине Сфорца. В то время вся округа знала, что графиня и Спартак поехали кататься верхом и укрылись в сарае во время грозы. Там была сложена скирда соломы. Вот на этой самой соломе я через несколько дней обнаружил брошку и передал ему.

— Так вот как она к нему попала! — Лена весело рассмеялась и тут же подумала, что, доведись ей узнать эту новость шестьдесят лет назад, она пришла бы в бешенство, а кое-кому очень и очень не поздоровилось бы.

— Спартак пытался вернуть ее законной владелице, но прекрасная графиня отказалась взять обратно и оставила ему на память. Ну и тогда он подарил ее тебе.

— Я все еще была твоей женой, когда он мне ее дал. Ты все знал, но ничего мне не сказал.

— Это могло бы что-то изменить?

— Честно говоря, думаю, нет, — ответила Лена после минутного молчания.

— Вот видишь, — грустно усмехнулся Тоньино. — Ну а я продолжал тебя по-прежнему любить и очень страдал, когда ты меня бросила. Однако то, что в молодости представляется драмой, в старости начинает казаться просто историей, вроде бы и не с тобой приключившейся.

— А я иногда вспоминаю, какой была в молодости. Смотрю на себя сегодняшними глазами и вижу другого человека, почти незнакомого. Даже не знаю, что за мысли бродили в голове у той девчонки. Во мне ничего не осталось от той Лены, что когда-то вышла за тебя замуж. И я иногда говорю себе, что не будь я такой идиоткой, то разделила бы свою жизнь с тобой, — задумчиво проговорила Лена.

— Судьба выбирает свои пути, уму человеческому непостижимые. Я вовсе не уверен, что только мы сами решаем, каким должно быть наше будущее, — сказал Тоньино, словно размышляя вслух.

— Может, ты и прав. Но уверяю тебя, Спартака я выбрала сама. Я всей душой рвалась к нему, — призналась она.

— Ты в этом уверена?

— Так же, как и в том, что тебя я тоже любила, Тоньино. Клянусь тебе.

— Этого ты мне никогда раньше не говорила.

— Зато теперь я тебе даже больше скажу. Я не раз была готова оставить Спартака, чтобы вернуться к тебе. Ты что, не веришь мне, старый дуралей? — Она наклонилась к нему и провела рукой по его лицу.

— Почему же ты этого не сделала?

Лена не ответила. Вместо этого она сказала:

— Я тебя и вправду любила, бедный мой Тоньино. Знаешь что? Мне хотелось бы пройтись с тобой по бульвару заходящего солнца, рука об руку, как будто нам снова двадцать лет. И еще одно хочу тебе сказать: теперь, когда моя брошь вернулась ко мне, она больше не кажется мне такой уж важной. Единственное, что действительно важно, так это ты.

Тоньино бережно поднес к губам протянутую ему руку. Из его здорового глаза выкатилась слеза и поползла вниз по щеке.

— Стоило прождать всю жизнь, чтобы наконец услышать это, моя маленькая Лена, — прошептал он.

Пьеро наблюдал за ними, укрывшись в своем уголке. Он, разумеется, не слышал слов, которыми они обменялись, но понял, что является свидетелем развязки самого волнующего и трогательного любовного романа. Потом директор ресторана потихоньку выскользнул за дверь кухни, чтобы оставить их наедине. Двум удивительным старикам было что сказать друг другу.

«Сегодня вечером, — подумал он, — у меня вряд ли найдутся достойные слова, чтобы описать в дневнике эту необыкновенную встречу. Наверное, придется просто нарисовать розу».

ЖИЛИ-БЫЛИ…

Глава 1

Поля побелели от инея. Комья земли со скрипом крошились и рассыпались под тяжестью телеги, в которой Антонио Мизерокки ехал к дому управляющего. Сгущались ранние вечерние сумерки. Завернувшись в утепленный черный плащ и надвинув на лоб шляпу, Тоньино натянул еще и рукавицы, сшитые из кроличьих шкурок. Его дыхание и пар, валивший из ноздрей кобылы, застывали белыми облачками в ледяном воздухе.

Пронизывающий до костей ветер задувал с севера. Джинетта, тягловая кобыла, ускорила шаг, почуяв близость стойла, и Тоньино пришлось хлестнуть ее, чтобы заставить отклониться от привычного маршрута и вместо этого направиться к дому Серджо Капорали.

Со Спартаком он повстречался на рассвете. Помощник управляющего мчался как ветер, оседлав мотоцикл, которым с недавних пор заменил свой старый велосипед. Завидев друга, Спартак замедлил ход и крикнул:

— Жду тебя в конторе сегодня вечером. Есть разговор.

Прошло уже больше двух лет с тех пор, как Тоньино перебрался вместе с Леной на жительство в поместье графа Сфорцы. Это были нелегкие годы, омраченные губительными для урожая весенними заморозками, ураганом, обрушившимся на поля в тот самый момент, когда хлеб только и ждал жатвы, летними дождями, не позволявшими вызреть винограду. И все же, когда пришел черед подводить итоги, результаты оказались не такими плачевными, как ожидалось. Знания Спартака, объединенные с опытом Тоньино, предотвратили худшее.

Тоньино трудился в поле с рассвета до заката. Управляющий увеличил ему зарплату, поэтому Лена смогла возобновить занятия в школе. Его молодая жена окончила начальные классы с отличными оценками и теперь посещала в Луго вечернюю среднюю школу для трудящихся. Тоньино гордился ее успехами и, когда Лена падала духом из-за того, что другие женщины на подворье косились на нее, неизменно возражал:

— Пускай болтают. Тебя всегда считали непохожей на других, и тебе было все равно. Что же ты теперь принимаешь это так близко к сердцу?

— Потому что теперь я замужняя женщина, и мое поведение бросает тень на тебя, ведь ты мой муж, — отвечала она.

Крестьянки были беспощадны в своих суждениях, и такая женщина, как Лена, не вписывающаяся в привычные схемы, вызывала у них праведное негодование.

— Ей нужен муж, который поставил бы ее на место, а не этот бедолага, пляшущий под ее дудку, — говорили о ней соседки.

Не обращая никакого внимания на сплетни, Тоньино шел своей дорогой и не собирался с нее сворачивать. Он был счастлив тем, что женат на такой красивой и умной девушке, как Лена. Однако в этот день он получил глубоко его опечалившее письмо от отца.

Они не виделись со дня ссоры в родном доме в Котиньоле. Время от времени Тоньино посылал матери небольшой подарок с ласковой запиской. Она, в свою очередь, передавала какой-нибудь гостинец и ответное письмецо с благодарностью. Однако в то утро из Котиньолы пришло письмо, нацарапанное скверным почерком на вырванном из тетради листке:

«Дорогой сын, с тех пор, как ты нас оставил, дела пошли из рук вон плохо. Земля наша больше не родит так, как прежде. Мы с матерью остались одни-одинешеньки на старости лет. Смотрим друг на друга, а сказать-то и нечего. Почему бы тебе не вернуться домой со своей женой? Отвечай поскорее. Твой отец

Мизерокки Помпео».

Эти слова звучали у него в голове часами, сердце ныло, словно в нем открылась кровавая рана. Отец протягивал ему руку, и Тоньино понимал, что должен взять ее и крепко сжать, чтобы старик не чувствовал себя таким одиноким. В письме, которое явно далось отцу нелегко, сквозило отчаянное одиночество брошенных родителей. Это был крик о помощи, и Тоньино не мог сделать вид, будто не слышит его. Видимо, настал момент оставить усадьбу графа Сфорцы и вернуться домой, чтобы вновь начать трудиться на своей земле. Такое решение должно было понравиться Лене: она так и не сумела прижиться в Луго. Тоньино никак не мог понять причины ее недовольства. Всякий раз, когда он пытался добиться от нее объяснения, она ощетинивалась, как еж, отделываясь одним и тем же замечанием: