Сердце женщины

— По крайней мере, выздоравливайте поскорее, — сказал он, исполняя ее просьбу.

Она грустно посмотрела на него. — Боюсь, что и этого я не смогу. Все говорят, что это очень, очень длинная история. Вы мне лучше расскажите про себя. Как вы попали сюда, то есть в Англию? — продолжала она уже более веселым тоном. — Я так поражена была, когда сестрица принесла мне утром вашу записку. Почему вы уехали из Африки? Я весь день умирала от любопытства.

Джойс вкратце изложил события, приведшие его назад на родину, — рассказал о смерти Нокса и о последующем годе безнадежной апатии, о том, как издательская фирма купила его книгу и как он затосковал по цивилизации.

— Ну, я и продал свою часть и приехал в Лондон. Я здесь уж две недели, — заключил он свой рассказ.

— Воображаю, как вы были огорчены утратой своего друга! Какая ужасная вещь — смерть, не правда ли? Вы когда-нибудь думали о ней? Сегодня человек живет и ощущает жизнь, как мы с вами, а завтра, глядишь, — исчез, ушел неведомо куда — и уже не увидишь больше.

Голос ее упал до шепота; в широко раскрытых глазах застыл ужас.

— Я тоже потеряла дорогого друга — и совсем недавно. Вам сказали?

— Да. Я написал ей, чтоб узнать ваш адрес, а мне ответила ее сестра сообщением о ее смерти.

— Не правда ли, как это ужасно? Такая сильная, смелая, всегда веселая! Я никогда никого так не любила. Я узнала об этом уже когда ее похоронили и так жалела, что я не умерла вместо нее. От меня ведь никому никакой пользы — а я вот живу. Почему она ушла, а я живу? Какая это страшная тайна.

На минуту Стефан потупил взор перед ее детски-настойчивым, пытливым взглядом. И она смолкла. Потом он протянул руку и взял ее ручку, лежавшую на одеяле. Там, где женщина найдет слова, мужчина нередко инстинктивно стремится выразить свое сочувствие прикосновением.

Не сразу, но все же она тихонько отняла руку, словно для того, чтобы нарушить течение своих мыслей.

— Я все думаю, какая в вас перемена? Вы отрастили бороду?

— Да.

Она даже засмеялась, так неожидан был этот переход.

— Да. В Южной Африке трудненько было бриться, вам так не нравится?

— Не то, что не нравится, а вам не идет.

— В таком случае, я сегодня же сбрею ее.

— Неужто мне в угоду?

— Ну, конечно. Это будет новым ощущением.

— Сбрить бороду?

— Нет, доставить вам удовольствие, Ивонна.

Ее глаза благодарно улыбнулись ему.

— Вы мне скажите, когда мне пора уходить, — попросил он. — Я не хочу утомлять вас. Притом же, у вас могут быть другие гости.

— Посидите еще. Больше никто ко мне не придет.

— Почему вы знаете?

— Вы первый и единственный, навестивший меня с тех пор, как я здесь, — был грустный ответ.

Джойс недоверчиво смотрел на нее.

— Неужто же вы все время лежали здесь одна, среди чужих?

— Да. Но сестра добра ко мне, и вообще меня здесь все балуют.

— Когда человек болен, его должны окружать любящие друзья, Ивонна.

— У меня их так мало. Я никому не сказала, что я здесь. Не могла. Да и кому было сказать?

Джойс не мог понять. Так странно было видеть Ивонну одинокой, без друзей. Но деликатность не позволяла ему расспрашивать.

— Вы знаете, — начала она рассказывать, — у меня была куча всяких неприятностей. Вот уж два года я почти ничего не вижу, кроме неприятностей. Я ведь вам писала, что случилось… После этого я уехала и стала жить с Джеральдиной Вайкери. И опять начала выступать в концертах. Но горло у меня стало часто болеть; оно меня постоянно подводило — пообещаю петь в концерте, а потом, оказывается, не в силах выступить — так что и ангажементов было уже не так много, как прежде. Кому же охота приглашать певицу, которая в последний момент может подвести, не правда ли? И Джеральдина в дурную погоду не позволяла мне выходить из дому, из опасения, что это может повредить моему голосу. А деньги все же надо было зарабатывать. И я все-таки поехала в концерт, хоть и чувствовала себя не очень здоровой, — ну, и простудилась, горло распухло; потом я опять простудилась, и пошло все хуже и хуже… а там этот дифтерит. Бедная Дина заразилась от меня, и за мной уж некому было ходить. Нельзя же было ожидать, чтоб ее сестра стала особенно возиться со мной, ведь она меня почти не знала. Вдобавок, подошел срок контракту на квартиру, я, разумеется, не могла оставить ее за собой — ну доктор и посоветовал мне лечь в больницу. И вот j'y suis, j'y reste [27]. Невеселая история, не правда ли?

Джойс озабоченно наморщил лоб.

— Очень даже невеселая. Хотелось бы мне хоть чем-нибудь порадовать вас, Ивонна.

— Вы уже это сделали, придя ко мне, — возразила она с ясной улыбкой. — Как это мило было с вашей стороны вспомнить, вы так давно не писали, — я думала, вы уж совсем забыли…

— Простите меня, Ивонна, — на меня напало какое-то скотское отупение — я не в состоянии был писать.

— А я тоже не могла, после того письма, которое написала вам — из Фульминстера — о моих неприятностях. Вы не ответили на него, и я думала… Но ведь вы же не потому не ответили, что презирали меня?

Этот второй намек уже нельзя было оставить без ответа.

— Я не получил этого письма, Ивонна. Мне говорили, что одно мое письмо потерялось в дороге — должно быть, это было то самое. Я потом вам объясню. Я думал, что вам живется хорошо и счастливо в Фульминстере, зачем же мне было докучать вам своими вечными жалобами.

— Так, значит, вы и не знаете, что случилось? — спросила Ивонна, широко раскрыв глаза, и губы ее дрогнули.

— Я узнал недавно. Поехал в Фульминстер разыскивать вас, так как почта вернула мне мои письма обратно. Я решил разыскать вас, но мне и во сне не снилось найти вас здесь. Я сегодня утром получил письмо, сейчас же и бросился сюда.

— Значит, у меня остался еще один друг.

— И всегда будет, если только вы сами захотите. Вы у него — единственный.

— Бедненький! — сказала Ивонна.

Надломленный нежный голос звучал хрипло, но в словах были те же нежные нотки жалости, как четыре года назад, при первой встрече их после выхода Стефана из тюрьмы, когда она тоже произнесла эти слова.

— Какие мы с вами одинокие, — прибавила она.

— Постараемся же сделать все возможное, чтобы утешить друг друга.

Приемные часы близились к концу, и палата опустела. Сестра подошла к койке Ивонны и поправила подушки.

— Ну, будет с вас на сегодня болтать, — ласково сказала она. — Вы даже раскраснелись, но, все-таки, пересаливать не следует.

Джойс поднялся и начал прощаться.

— Так вы разрешите мне прийти опять, в следующий приемный день? — спросил он.

— Вы придете! Правда? — Ивонна подняла на него загоревшийся взгляд.

— Конечно, приду — и завтра, и послезавтра, и каждый день буду приходить, если только мне это можно, — горячо отозвался он.

И, пожав ей руку, отошел. Но, дойдя до конца палаты, обернулся — на дальней подушке виднелась масса черных волос и яркие пятнышки на щеках Ивонны; лица ее не было видно. Стефану страшно обидно было оставлять ее на попечении чужих людей, в общей палате городской больницы. Разве тут может быть за нею хороший уход? К его обиде на судьбу примешивалось какое-то странное чувство личной виновности перед Ивонной, казалось низостью с его стороны оставить ее здесь.

Он вернулся к своей работе, ободренный и повеселевший, но его взгляд на жизнь с этого дня стал еще мрачнее. Что он страдает — это справедливо. Это хорошо. Это кара за его поступок. Но за что же страдать Ивонне? Чем провинилось это кротчайшее, невиннейшее существо, что судьба гнет его в три дуги? Что за неумолимая жестокость! И тень от этих мрачных мыслей омрачала страницы, которые он исписывал изящным косым почерком.

Прошло две недели, в течение которых он навещал Ивонну каждый приемный день, принося ей цветы и разные мелочи, насколько это допускал его тощий кошелек. Каждому пустяку она радовалась, как ребенок. В своих скитаниях по Лондону он заметил на одной из людных улиц лавочку букиниста, специально торговавшего дешевыми подержанными французскими романами. Обидно было, что нельзя пойти в хороший магазин и взять все новинки, вышедшие в Париже, но бедняк должен довольствоваться тем, что ему доступно. Восторг Ивонны вознаградил его за уязвленную гордость. Она тут же, при нем, перелистала все их, заглядывая в последнюю страницу, чтобы узнать, чем кончится. И неряшливый вид, который придавали чистенькой больничной койке все эти томики в грязно-желтых обложках, забавлял их обоих.