Кабы я была царица...

Наплакавшись, она затихла, стала смотреть, как бегут за окном расплывчато-мокрые огни города. Редкие пассажиры заходили на остановках, отряхивали от дождя сложенные зонты, и они висли брезентом, как мокрые вороньи крылья. Им, пассажирам, хорошо. По крайней мере, домой едут. А она…

Вдруг прошла по ней, будто огнем опалила, вся ее будущая жизнь. Не прошлая – бог с ней, с прошлой. Именно будущая. Как-то враз вдруг поняла – не будет у нее никакого семейного счастья. И мужикашки под боком тоже не будет. Никакого. Ни пьющего, ни трезвого. Нельзя потому что счастье свое по срокам взять и на другое время перенести. Нельзя жить и думать о предстоящем когда-ни будь счастье. Нельзя мечтать да к нему готовиться. Не любит оно, счастье-то, как Сонюшка говорит, отсроченного гедонизма…

Маета подступила ниоткуда, сама собой – незнакомая, тревожная и очень робкая. Соня гнала ее от себя, да без толку. У маеты было имя, у ма еты было красно-кирпичное бандитское лицо с неровным, можно сказать, даже безобразным шрамом, у маеты был уверенный низкий голос и спокойный, почти равнодушный взгляд маленьких, будто спрятанных под надбровными дугами глаз. А еще от маеты ей осталась бумажка с телефонами, с короткой припиской внизу – Иван… Вот уже два дня она ее преследовала, эта маета, не отходила ни на шаг, ехала с нею в поезде, заглядывала на страницу взятого в дорогу детектива популярной писательницы, смотрела с ней вместе в окно на пробегающие мимо леса и поля. И совсем в эту маету не вписывался ни один классический книжный герой – ни князь Андрей Болконский, ни чеховский нервный и ранимый Лаевский, ни тихий и загадочный булгаковский Мастер. И уж тем более любимый Сонин герой князь Мышкин в нее не вписывался. Вот же странно! Странно, потому что… Потому что не должно было так быть! Где, простите, Лаевский с князем Мышкиным – и где этот пуленепробиваемый Иван… Как бы Томочка сказала – и близко не родня. Ерунда какая-то. Привет из социума. Интересно, а вот если этого Ивана литературным языком описать, что бы получилось? Какие бы ему эпитеты на книжных страницах современные писатели присобачили? Краснорожий бандит? Квадратный амбал? Мордоворот с маленькими, глубоко сидящими глазками? Или что-нибудь еще в этом роде? И она бы, читая, морщилась от страха и неприязни? А потом, на следующей странице, обязательно появился бы нормальный герой, умный, добрый, с открытым взглядом голубых, как небо, глаз. И обязательно – с выраженными на лице признаками интеллекта. И почитывающий на ночь глядя классическую литературу. Все правильно, все в гармонии. Как и должно быть в книжках. А в этой непонятной жизни все наоборот получается. А жаль.

Хотя… Почему сразу – жаль? Помог-то ей именно «мордоворот» Иван, а не герой с голубыми, как небо, глазами! За что ему большое спасибо конечно же. Но опять – где простое «спасибо» и где «маета»? Вот же она, в ней сидит, живая, горячая, почти физически ощутимая. До того ощутимая, что даже ее любимые классические герои, будто за себя оскорбившись, отступили в тень, растворились бесплотными призраками в «промежутке между зеленью и желтизной», как хорошо сказала мама в своих грустных стихах. И ее туда с собой не позвали. Оставили здесь, наедине с непонятными, невесть откуда взявшимися земными ощущениями…

Подтянув к подбородку коленки и обхватив их тонкими руками, она не отрываясь смотрела в окно, пытаясь привыкнуть к своему новому состоянию. И дать ему объяснение. Или хотя бы определить его в себе как-то, чтоб не пугало. Может, это всего лишь неловкость перед человеком, оказавшим ей бесценную помощь? Да, наверное, это всего лишь неловкость! Она ведь толком и не отблагодарила его даже.

Да еще и жаловаться принялась, рассказывать о своих душевных проблемах… Он наверняка подумал – дурочка. Совершенно точно подумал. Еще и пожалел, наверное. Вон, и телефоны свои оставил. Зачем, зачем она ему эту истерику закатила, господи? Он же ни слова не понял из того, что она пыталась ему про себя объяснить!

Вздохнув, она махнула слабо ладошкой, перевела взгляд на лежащий одиноко на столике пакет с китайской лапшой. Последний. Съесть его, что ли? Правда, она его себе на ужин оставила – утром поезд уже прибывал к месту назначения. А сейчас еще день. Третий день ее долгого пути. Ну да ничего – вечером можно пустого чаю попить. А сейчас надо поесть. Может, удастся отвлечься от напавшей на нее маеты – такой странной, такой незнакомой, такой тревожной. А потом надо детектив, взятый с собой в дорогу, наконец, дочитать. Где ж это видано – два дня в поезде ехать и по одной книге всю дорогу глазами елозить! Впервые с ней этот непонятный казус произошел, когда глазами читаешь, а мысль на странице остается, до головы не доходит. Не пускает маета детективные страсти в голову, и все тут. Хотя детектив хороший, тепло замешанный, как на дрожжах, на любовных отношениях двух героев, и потому действие к концу взбухает, как тесто из кастрюли, и само по себе в печку просится. И стиль у писательницы очень хороший. Емкий и легкий, и вовсе не надсадно-старательный, как у других. Очень съедобный текст, в общем.

– Что ж это вы, Сонечка, всю дорогу одну лапшичку кушаете? – сердобольно подсунулась к ней пожилая соседка по полке. – Давайте я вам колбаски сырокопченой порежу иль банку тушенки открою… Хотите?

– Нет-нет, спасибо, не надо! – отчаянно замотала головой Соня, улыбнувшись просительно. – Правда не надо! Я очень китайскую лапшу люблю и с удовольствием ее ем!

– Ну уж… – недоверчиво скосила глаза соседка на выпростанный из хрусткой обертки вьющийся спиральками сухого теста квадратик. – Чего уж там любить-то… А то поели бы нормально, а, Сонечка? Какая-то вы совсем уж квелая… Вон какие круги под глазами образовались! А царапинка на щеке откуда? Свежая еще совсем… Вас, наверное, обидел кто-нибудь, да? Я ж вижу, всю дорогу сидите, вздыхаете… А то рассказали бы, облегчили душу…

Соня улыбнулась ей благодарно, прикрыла глаза, чуть мотнула головой. Хорошая женщина, простая и добрая, наверное, только очень уж настырно-любопытная. Конечно, от колбасы да тушенки она б сейчас точно не отказалась, но тогда придется остаток пути дружить с этой теткой, то есть «облегчать душу», рассказывать ей что-то… А что она ей расскажет? Про маету свою начнет откровенничать? Нет уж. Спасибо. Не хочется.

Да и вообще, разве про нее словами расскажешь? Как она ей объяснит, например, что и сама толком не понимает, отчего этот человек с бандитским лицом и твердокаменным подбородком, о который можно орехи колоть, занял в ее голове то самое романтическое место, предназначенное… предназначенное… А кому, собственно, предназначенное? Тому, кто так же, как и она, завис между небом и землею, меж зеленым и желтым? Тому, кто так же, как и она, живет в книжном и бесплотном мире? Так не поймет этого соседка, хоть трижды ей про это пооткровенничай. А может, наоборот, поймет? Хотя… Не стоит, пожалуй. Пусть эта маета в ней поживет еще маленько. Сама по себе, неприкаянная. Не стоит ее выносить на чье-то судилище. А вдруг она испугается да исчезнет? Нет уж, пусть поживет. Пусть создаст ей временную иллюзию, что она в этом вопросе такая, как все. Абсолютно нормальная. Нигде не зависшая. И что будто бы даже немного влюбленная…

Растянувшись на своей полке, она закрыла глаза, сглотнула противное химическое послевкусие, оставшееся от китайской лапши. Гадость несусветная эта лапша – права соседка-то. Надо отвлечься от него, вернуться к недочитанному детективу… Там как раз у героя с героиней наметился всплеск любовной чувственности, особенно трогательный на фоне грозящей им смертельной опасности. Где-то рядом, в двух шагах, бродит убийца с пистолетом, а у них любовь. Настоящая, земная. И нигде они меж зеленым и желтым не висят, и будет у них к концу повествования полный хеппи-энд со свадьбой, бриллиантовыми колечками и беременностью. Хорошо. Отлично. Обзавидоваться можно. Нет, правда можно. А у нее на данный момент вместо всех этих прелестей – лишь маленький клочок бумажки с телефонами, по которым даже позвонить нельзя! Он, который «маета», ей же ясно сказал – звоните, мол, Соня, когда у вас еще что-нибудь плохое случится. Вот так вот. И никак иначе. Ждите, Соня, когда к вам еще какая-нибудь беда нагрянет.