Потрясающий мужчина. Книга 2

— Это фламинго. Они тоже много пережили. Ноябрьская страница особенно драматична. Два летающих ящера над морем, небо затянуто черными тучами, перерезанными вертикальным следом.

— Последняя секунда в жизни двух птерозавров. Их сейчас убьет обрушившийся в море метеор, — пояснил Руфус.

На декабрьском листе, наконец, мирная картина: стоит зверь, голова его скрыта облаками, а вокруг порхает стайка фламинго, выглядящих на его фоне маленькими, словно воробьи.

— Они тебе нравятся? — восторженно спросил Руфус.

Я нахожу их несомненно безвкусными, но не хочу обидеть Руфуса.

— Да, нравятся. Но неужели ты решишься расстаться со своими динозаврами?

— Я давно уже хотел окантовать их.

Ну ладно, на сером картоне в черной рамке они не будут выглядеть так пестро.

— Если ты не возражаешь, мы повесим по три-четыре динозавровых картины в комнаты для бизнесменов. Туда они подойдут.

Руфус счастлив.

Я снова позвонила Элизабет. Она тоже не знает, где можно достать репродукции портретов из галереи красавиц, но обещает обзвонить музеи.

— Отгадай, что сейчас стоит передо мной? — спросила она и тут же выпалила, не давая мне времени на отгадывание: — Мой канвейлеровский стол! Скидка тридцать процентов! — Она радостно хихикнула. — Вчера прибыл. Плюс восемь стульев. До чего же хорошо, просто мечта! Я тоже собиралась позвонить тебе, но мы сейчас страшно заняты. У нас есть шанс получить дополнительно еще десятипроцентную скидку, если мы предоставим фирме Канвейлера фото наших репрезентативных рабочих помещений. Они готовят проспект, в котором ведущие архитекторы-дизайнеры страны работают за их столами. Мы как раз готовимся к съемке. Петер так освещает комнату, чтобы она казалась бесконечной, а я должна напустить на себя значительный вид, будто я по меньшей мере директор музея современного искусства. А потом я сфотографирую Петера, чтобы он выглядел как директор федерального банка в своей штаб-квартире. Послать тебе проспект? Этот стол был бы неплох и для твоего фойе.

— Он слишком большой.

— В другом варианте он поменьше и круглый.

— Он слишком дорогой.

— Я устрою тебе скидку в тридцать процентов.

— Все равно дорого. И по цвету не подойдет.

— Столешницу ты можешь заказать другого цвета. Металл можно по желанию покрыть патиной.

— Но мне нужен стол, который закроет Ф. Я. на ковре.

— Тогда накройте стол скатертью до пола.

— Элизабет, — медленно произнесла я, — ты можешь мне объяснить, почему я должна покупать за несколько тысяч марок стол, чтобы потом спрятать его под скатертью?

— Я думаю, главное — иметь его. — Потом не выдержала и засмеялась. — Ты права, пожалуй. Но любовь делает слепой.

Да, это так. Но одновременно Элизабет подкинула мне идею. Можно положить на круглый стол длинную, нарядную скатерть! Тогда злосчастное Ф. Я. не будет видно. Иногда не можешь самостоятельно додуматься до простейших решений. Я пообещала Элизабет: когда она узнает, где можно достать репродукции, я вырвусь в Мюнхен, полюбуюсь ее столом, куплю репродукции и идеальную материю для скатерти у «Хагена и фон Мюллера».

Уже через полчаса у меня есть стол, который мне нужен: овальный стол вишневого дерева, который я зарезервировала для фойе, пойдет в большую восемнадцатую комнату, где будет смотреться действительно благородно, а круглый стол оттуда встанет в фойе. Решение важной проблемы обошлось в цену скатерти. И Руфус, который воспылал к ковру госпожи Футуры почти такой же любовью, как к динозаврам, страшно рад, что с ковра не упадет ни ворсинки.

В воскресенье, когда нет рабочих, мы с Руфусом для пробы поставили два розовых мраморных стола в фойе. Я домысливаю отсутствующий ряд кресел, между уже нанесенными линиями на стенах — розовый мрамор, а в центре фойе — ковер госпожи Футуры с круглым столом, покрытым — да, синей — скатертью. И тем не менее чего-то не хватает. Фойе такое высокое, что белый потолок будет, пожалуй, слишком стерильным. Может, все будет выглядеть иначе, когда стены будут раскрашены? Утром в понедельник я прошу бригадира маляров раскрасить под мрамор какую-то часть, чтобы было наглядно.

Тут начинается катастрофа. Три дня он и его коллеги по очереди малюют на стене. Якобы существует много способов изобразить мрамор — но факт тот, что они не владеют ни одним. Все выстраиваются вокруг и несут жуткую чушь. Господин Хеддерих знает одного молодого человека, тот так рисует мрамор, что специалисты не могут отличить его от настоящего… Потом мы узнаем, что молодого человека сорок лет назад, на следующий день после помолвки, переехал трактор и он скончался на месте. Маляры также вспоминают об умерших мастерах, умевших рисовать мрамор с закрытыми глазами. Но все, что они сами в состоянии изобразить, выглядит как размазанный по стене клубничный сливочный торт. В конце концов все сходятся на том, что во всем виновата я. Нынче стены облицовывают только настоящим мрамором. А нарисованный никогда не будет выглядеть как настоящий.

На третий день я сижу около клубнично-тортовой стены и реву. Если это будет выглядеть так, с фойе можно проститься. Руфус успокаивает меня. С завтрашнего дня он поищет другого маляра. Днем в четверг он приходит с известием, что на днях прибудет самый крупный специалист в этом деле, какого только можно сыскать.

Руфус настроен оптимистически. Я смотрю на вещи скептически. Но клубничный торт закрашивается белой краской.

В этот вечер после долгого перерыва зашла Таня вместе с новым другом, ювелиром Вернером. Скоро они уезжают в отпуск и решили повидать нас на прощание. На Вернере белый льняной костюм. Он загорелый, и когда смеется, кажется, что рекламирует лосьон после бритья. На Тане черное льняное платье, и она тоже выглядит так умопомрачительно, что я не решаюсь подать им руку. В Таниных ушах я разглядела большие матовые золотые шары, унизанные бриллиантами.

— Это от Вернера?

— Само собой.

Вернер приветствует Руфуса как старого приятеля, а меня тут же спрашивает:

— Это естественный цвет твоих волос или пыль?

— Вы этим летом хоть раз видели солнце? — поинтересовалась Таня.

— Да, периодически, когда ходим по двору к мусорному баку или к контейнеру со строительным мусором.

— На этой стройке сразу жажда одолевает, — сказал Вернер.

Руфус принес бутылку шампанского. Я прошу гостей занять места в нашей театральной декорации под названием «Закрыто на ремонт».

— Выпьем за прогресс в вашей работе, — предложила Таня. — Уже что-нибудь есть готовое? Хотелось бы посмотреть.

— Да, наверху.

Вернер моментально вскочил, но мы слишком измучены, чтобы демонстрировать комнаты.

— Подождите, пожалуйста, когда будет готово побольше.

— Вы оба уже абсолютно готовы, — сочувственно сказал Вернер и сел снова. Он поднял за меня бокал. — Ну улыбнись же, не смотри так печально.

— Я жду того, кто рисовать умеет мрамор, — сказала я подавленно.

Вернер согнулся пополам от смеха.

— Потрясающе! Какой ритм, это нужно положить на музыку: «Я жду того, кто рисовать умеет мрамор…» — Он вскочил. — Раньше я был ударником. — Вернер нашел в углу пустые ведра из-под краски и две кисти, перевернул ведра, ударил в них и запел. — Давайте ждать того, кто рисовать умеет мрамор, е-е.

Очень весело, если хочешь веселиться, а не ждешь человека, который рисовать умеет мрамор.

Вернер варьирует мелодию и текст:

— Она мужчину ждет, он мрамор нарисует, и жизнь тогда начнет она совсем другую! Скажи, скажи, скажи, умеешь ли ты мрамор рисовать…

— Мы едем на две с половиной недели в Грецию, — сказала Таня, — в клуб для любителей приключений. Вернер любит экшен.

Излишне говорить об этом, достаточно посмотреть на него за барабаном из ведер. Теперь он только барабанит и уже не поет, но его вопрос кажется мне продолжением песни:

— Скажи мне, Виола, довольна ли ты моим разбитым сердцем?