Жиголо

– Выходит так. Там и еще кроме завода кое-что есть. А вы мне так и не сказали, кем на телевидении работаете?

– Не работаю я ни на каком телевидении, – взмахнул рукой Федор, – откровенность за откровенность. Я на проценте у этого художника портретиста сижу. Клиентку ему сосватаю, двенадцать процентов мои. И вас мы сегодня с утра поджидали.

Аглаида расхохоталась.

– Я так и думала. Видок у этого художника Трески дюже подержанный. Пьет, небось, безбожно. Навидалась я таких еще в молодости.

Федор понял, что переиграл с откровенностью и поспешно дал задний ход.

– У него в состоянии легкого опьянения только вдохновение и появляется. Членов Политбюро не начинал рисовать, пока пятьдесят грамм коньячку не примет на грудь. А мастерство, сами знаете, не пропьешь. Вот вы, Аглая, по выставкам ходите, а спроси я вас, что такое искусство, ответить мне внятно вы и не сможете. И не потому что мало по залам ходите, а потому что вам голову задурили.

Собеседница несказанно обрадовалась.

– Так вы критик? Слава Богу, хоть лекцию умную послушаю. А то так скучно одной разбираться во все этом. Не поймешь, кто прав, кто виноват.

Федор мысленно чертыхнулся, ибо сам был в искусстве ни ухом, ни рылом. За высшее откровение он решил выдать тот взгляд, что исповедовал на стройке его бригадир доморощенный философ. Вслух сказал:

– Не обессудьте, если вас зацеплю. Я просто как крестьянин на мир смотрю с практической точки зрения. Для меня современное искусство, особенно живопись – это красивая цацка для богатых людей. Согласитесь, любой художник работает по наитию, часто как обезьяна неграмотен, но имеет отменный собачий нюх на бабло и такое собачье чутье на хозяина с сахарной косточкой, что куда нам простым смертным до него. Вот здесь он гениален.

Мне говорят, есть высокое, элитарное искусство – я спрашиваю, для кого оно? Мне говорят – магический квадрат, я смеюсь – это чушь собачья. Мне говорят, человек – венец природы, я утверждаю – он свинья.

Аглаида его перебила:

– Это все слишком сложно для меня. Нельзя ли ближе к земле?

– Принимаю ваше замечание, – невозмутимо пожал плечами Федор. – Козел на крыше подобрался слишком близко к звездам, пора, спустимся в людской загон. Итак, мы с вами исповедуем два разных вида искусства. Я считаю искусством то, что мне нравится, что радует глаз, что требует мастерства, школы и виртуозности. Я – патриций по своим взглядам.

– А я?

– А вы горшечница, плебейка. У вас как у собаки Павлова выработан уже устоявшийся рефлекс на картины и имена. Если я скажу Сальвадор Дали, Пикассо, Малевич, вы завизжите от восторга. Если я скажу Владилен Треска, вы в лучшем случае подожмете губы. А из этих четырех фамилий только Треска умет рисовать. Он собаку рисует, прямо как живую. Да такую, что с бодуна глянешь на нее и думаешь, сейчас стерва тебя за ногу цапнет. А от мазни остальных тошнит, хотя их признают гениями. И знаете в чем они гении?

– В чем?

– Они смогли себя преподнести. Они раскрутились, как сейчас говорят. Где они, там скандал, экстравагантная выходка, развод, скабрезности, драка. То есть полный набор рекламных трюков. И вокруг агенты, эксперты, выставки, приемы и постоянный ажиотаж и эпатаж.

– Что такое эпатаж?

Федор чуть не упал на ровном месте.

– А это сверхнаглое поведение, когда плюют и сморкаются художники на свою публику. Они их, этих тонких знатоков живописи за кретинос держат, и правильно делают. Я ехал на выставку и газету «Коммерсант» купил.

Врал он насчет газеты. Ему ее подсунул Купец перед выездом.

– Хотите, прочитаю вам выдержки из нее. Прямо к нашему разговору о современном искусстве.

– Хочу!

– Тогда слушайте. Итак: «Галерея Тейт – это крупнейший государственный музей Великобритании.

Галерея Тейт пополнила свою коллекцию современного искусства – за 22.3 тысячи евро. Она приобрела баночку экскрементов итальянского художника Пьеро Манзони. В письмах друзьям Пьеро Манзони высказывал надежду, что заветные баночки станут предметом охоты коллекционеров… аналогичные экспонаты есть в любом уважающем себя музее мира, в Центре Помпиду в Париже или Moden Art в Нью-Йорке».

– Все?

– Да!

– Я ничего не поняла! – простодушно заявила Аглаида.

Федор патетически вознес руки к небу.

– О мамма мия! Пьеро Манзони супергений рынка. Он наш факелоносец. Он освещает нам путь. Зачем сейчас мольберт? Техника художника нынче, разбрасывание краски по холсту из банки, без помощи кистей. Это – живопись действия или живопись пятнами. Прав он. Живопись дерьмом колоритнее! Поэтому я вам, как истинной ценительнице всего высокого, предлагаю вырастить клиента, вырастить картинную галерею, вырастить модель и не покупать произведения, а продавать их. Надо сформировать у публики определенный вкус, как у собаки Павлова условный рефлекс, чтобы при имени художника Трески геморрой рассасывался. Треска большой мастер кисти. Он…

– Я согласна с вами, – сказала Аглаида. Федор сурово глянул на Аглаиду и та почтительно замолкла. Он продолжил:

– Вот поэтому я и говорю, что искусством можно объявить сегодня что хочешь, хоть стилиста и его прически, хоть модельера, хоть сапожника. Можете представить себе, что художник, который не может толком разворот головы или торса нарисовать, признается гением. И платят ведь огромные бабки за такой поп-арт. А последний писк «боди-арт»? Художник сажает себя голого на цепь и бросается с лаем на зрителей. А затем в лучах скандальной славы продает свои картины. Представьте он успешный художник. А мы с вами чем хуже?

Аглаида его перебила.

– Согласна с вашей первой мыслью. Все люди свиньи и только мы человеки. Потому что только мы можем познать сами себя, но не художника. Голой, я еще согласна позировать. Но зачем на цепь?

Поговорили. Федор удивленно посмотрел на собеседницу, потом вежливо спросил:

– Вы Треску считаете посредственностью или гением?

Ни минуты не раздумывая, она ответила:

– Посредственностью! Рупь ему цена в базарный день.

И в это время перед Федором предстала красавица Эдит. Она элегантно смотрелась. Подчеркивающее фигуру облегающее платье, туфли на высоком каблуке, великолепная прическа.

– А вот и я, Федор. Как я рада, что вас встретила. Я не помешала вашему разговору? Вы так увлеченно спорили, что мне даже завидно стало. Думаю, подойду сама. Представь, пожалуйста, меня своей спутнице.

Федору ничего не осталось, как представить дам друг другу.

– Аглая Зауральская. Покровитель непризнанных талантов. Сегодня ее можно будет по телевизору лицезреть в программе «Культурная Москва».

Аглаида не заметив в словах Федора скрытой иронии растеклась в благодарной улыбке.

– Эдит Генеральша! – представил Федор вторую даму.

Женщины обменялись рукопожатиями и оценивающими друг друга взглядами. Аглаида с провинциальной непосредственностью сразу спросила:

– А муж где служит?

– Работает в министерстве внутренних дел!

– Ой, скажу своему, вот будет потеха.

– И о чем вы спорили? – сменила тему разговора Эдит.

– О современном искусстве, – ответила польщенная Аглаида, – Сальвадор Альенде, Пьер Мацони, про поп-арт и биде-арт. Федор такой умный! Мы с ним даже поспорили.