Пленница былой любви

Раз в году в один и тот же день все в Иране отправляются в баню.

Происходит это по случаю персидского Нового года, Навруза, длящегося две недели. Это праздник, во время которого все женщины приводят свои дома в относительный порядок. Навруза с нетерпением ждут владельцы обувных магазинов, потому что все тогда покупают новую обувь. На протяжении этих двух недель мало кто работает: семьи собираются на праздничные ужины и чаепития. В соответствии с семейной иерархией родственники в порядке очередности предоставляют свои дома для праздничных торжеств.

Навруз выпадает на 21 марта, первый день весны. В тот вечер мы сели вместе с Резой, Маммалем и их семьями вокруг хафт син (семь «с»), или софры, заставленной блюдами с символическим значением, название которых начинается с буквы «с». Внимание всех было приковано к яйцам, положенным на зеркало. Персидская легенда гласит, что Земля покоится на роге быка. Этот бык каждый год переносит свою тяжесть с одного рога на другой. Точный момент прихода персидского Нового года можно установить, наблюдая за разложенными на зеркале яйцами. Когда бык перебрасывает земной шар с одного рога на другой, яйца подпрыгивают.

Все считают минуты, отделяющие старый год от нового, совершенно так же, как в Америке. Наблюдая за яйцами, мы ждали момента, когда солнце окажется в знаке Барана.

Внезапно в комнате стало темно, а вой сирены предупредил о появлении самолетов. В ту ночь яйца определенно подскакивали.

И хотя налеты вселяли ужас, жизнь как-то двигалась дальше, а бомбежки иракской авиации не помешали Ирану праздновать Навруз. Цикл приемов начался уже на второй день, и мы направились в дом патриарха и матроны рода. Реза, Эссей, Мариам, Мехди, Маммаль, Насерин, Амир, Муди, Махтаб и я втиснулись в машину Маммаля и поехали в дом Амми Бозорг. У меня, конечно, настроение было далеко не праздничное.

Длинноносая сестра Муди выбежала нам навстречу, как только мы вошли в дом. В радостном крике она бросилась к брату, осыпая его поцелуями. Потом она повернулась к Махтаб и нежно обняла ее. Прежде чем она поцеловала меня в щеку, я инстинктивно обтянула платок, чтобы избежать прикосновения ее губ.

У Амми Бозорг были уже приготовлены праздничные подарки. Она подарила Муди дорогой письменный стол и книжную полку с задвигающимися стеклами. Махтаб получила сшитое портнихой платьице из натурального шелка, привезенного из Мекки. Амми Бозорг, счастливая, крутилась все время и раздавала подарки всем, кроме меня. Муди не заметил, что меня обошли вниманием, а мне было безразлично.

Печальным был для меня этот день. Никто не утруждал себя (или не хотел) тем, чтобы поговорить со мной по-английски. Махтаб прижалась ко мне, боясь остаться рядом с Амми Бозорг.

Каждый день повторялись эти изнурительные церемонии.

Однажды утром, когда мы собрались навестить несколько домов, я надела коричневый шерстяной костюм с удлиненным жакетом, который мог вполне сойти за плащ. Надела толстые носки и на голову платок.

– Надо ли мне надевать манто на этот костюм? – спросила я Муди.

– Нет, конечно, нет, – ответил он. – Нужно присмотреться очень тщательно, чтобы увидеть, что это не плащ.

Маджид обвез нас по домам многочисленных родственников, где мы должны были показаться. Затем он нас оставил, у него были другие дела, и мы втроем поехали на такси в дом Хакима.

Когда мы вышли от них, было уже почти темно. Нам пришлось пройти несколько перекрестков, чтобы добраться до главной улицы и поймать такси. Машины с шумом проносились мимо, но свободного такси не было.

Внезапно возле нас затормозила полугрузовая машина, а за ней легковая. Из «ниссана» выскочили четверо бородатых пасдаров в оливково-коричневых мундирах. Один из них поймал Муди, а другие направили в него карабины. Меня окружили четыре стража революции в черных чадрах и начали что-то орать прямо мне в лицо.

Я знала, что причиной явился коричневый костюм. Мне нужно было надеть манто.

Пасдары тащили Муди в «ниссан», но он упирался, крича им что-то по-персидски.

«Заберите его в тюрьму! – умоляла я их в душе. – Возьмите его себе!»

Муди какое-то время спорил с пасдарами, а стражи революции выкрикивали мне в лицо персидские проклятия. Потом они все вместе вскочили в машины и уехали так же быстро, как и появились.

– Что ты им сказал? – спросила я.

– Что ты зарубежный гость и не знаешь законов.

– Ты сам мне сказал, что я могу так идти. Муди признал свою ошибку:

– Я не думал, что все так выйдет. Теперь ты должна носить на улице манто или чадру.

В конце недели пришла очередь Маммаля и Насерин принимать гостей. Мы убрали дом. Муди с Маммалем поехали на рынок. Мы заварили несколько литров чаю. Можно было ожидать, что на протяжении дня к нам заглянет не менее сотни гостей.

Вместе с другими у нас были Элен и Хормоз, когда из мегафонов на улице раздался призыв к молитве. Ежедневно три раза в день призыв к молитве входит в жизнь всех жителей Тегерана. И где бы ты ни находился, что бы ни делал, нельзя забыть о времени молитвы. В принципе молитвы можно произносить и в последующие часы, но Аллах щедрее награждает тех, кто тотчас же отвечает на призыв.

– Мне нужна чадра, – сказала Элен, вскакивая на ноги.

Остальные правоверные вместе с Амми Бозорг также занялись приготовлениями, и уже спустя минуту в соседней комнате монотонно зашуршали четки.

Позже Амми Бозорг призналась, что ей очень понравилась Элен.

– Машаллах! [7] – обратилась она к Муди. – Как вдохновенно она молится, Аллах вознаградит ее.

Во второй половине этого праздничного дня Муди разговорился с Мараши – одним из кузенов Насерин, который тоже был врачом.

– Почему ты не работаешь? – спросил Мараши.

– Вопрос с моими документами еще не выяснен, – ответил Муди.

– Я поговорю в больнице. Нам нужен анестезиолог.

Радость Муди была безгранична. Во всяком случае эта работа казалась реальной. Муди, правда, хоть и ленив, но в то же время достаточно квалифицированный врач. Для него важны были не только деньги, но и авторитет, которым пользуются врачи в Иране.

Когда я задумалась над таким стечением обстоятельств, то пришла к выводу, что мне это выгодно. Уже сейчас у меня было немного свободы, хотя и недостаточно. Со временем Муди понял, что постоянно караулить меня – это довольно трудная задача. Он вынужден был постепенно расширять диапазон моей свободы, чтобы облегчить свою и без того запутанную жизнь.

Если бы сейчас Муди пошел на работу, я бы могла передвигаться значительно свободнее. К тому же, возможно, это укрепило бы его ослабевающее чувство собственного достоинства.

Вторую неделю праздника Навруз мы провели в так называемом «отпуске» у Каспийского моря, простирающегося на север от Тегерана и составляющего часть ирано-российской границы. Брат Эссей работал в министерстве по делам исламизации, которое конфисковало все имущество шаха. Он предложил родственникам воспользоваться отдыхом на одной из прежних вилл монарха. При этом он описывал чудеса и богатства, которые окружали шаха.

Если бы я только сейчас приехала в Иран, на меня это произвело бы впечатление. Вилла шаха! Но я уже знала слишком многое, чтобы верить в россказни о роскоши в республике аятоллы.

Прежде всего мое представление о неделе отпуска начиналось с того, что я буду одной из двадцати шести человек, втиснутых в три автомобиля. И все-таки я радовалась, что появилась возможность познакомиться с окрестностями города. Я знала, что Иран – большая страна, но не имела понятия, какое огромное пространство нам с Махтаб предстоит преодолеть, пока мы когда-нибудь выберемся отсюда. Во время путешествия я на все обращала внимание, запоминала мельчайшие детали, хотя и не знала, могут ли они нам пригодиться.

По дороге, созерцая пейзаж, я испытывала все меньше желания ехать на этот отдых. Виды, правда, открывались восхитительные, но это была красота огромных горных цепей, более высоких и более изрезанных, чем Скалистые горы на западе Соединенных Штатов. Они окружали Тегеран со всех сторон, точно город был в западне. Зажатая в перегруженной машине, я часами следила за подымающимися все выше и круче обрывистыми скалами и наконец погрузилась в меланхолическую беседу сама с собой.