Суть дела

— Вам станет легче, если я скажу, что работаю по расписанию? — спрашивает Ник. — Поэтому, если только вы не позвоните моему начальству и не потребуете, чтобы я взял выходной...

— А вы действительно работаете по расписанию? — говорит она, расхаживая теперь по коридору перед палатой Чарли, одновременно испытывая облегчение и чувствуя себя дурой, поднявшей такой шум из-за вечеринки. Она спрашивала себя, почему ей не пришло в голову, что он просто может работать. Кроме того, его решение пойти на праздник может быть никак с ними не связано.

— Вэл... — Она обращает внимание, что он называет ее сокращенным именем, и это не может ей не нравиться. — Я хочу там быть. Хорошо?

Тепло снова разливается в груди Вэлери.

— Только...

— А теперь прошу меня простить. Я как раз покупаю костюм Дарта Вейдера.

— Хорошо, — говорит Вэлери. Она чувствует, как глупая, неудержимая улыбка освещает ее лицо, когда она отключает вызов, изо всех сил стараясь не признаваться себе в истинной причине звонка.

ТЕССА:

глава девятнадцатая

В последующие несколько дней боги супружества покровительствуют нашему дому, и все снова кажется прекрасным. Ник ведет себя как образцовый муж — звонит с работы просто осведомиться обо мне, возвращается домой вовремя, чтобы уложить детей спать, даже готовит для меня ужин в один из вечеров. И в то же время его действия не выглядят героическими или вынужденными. Нет, он просто кажется увлеченным, он словно подключается к биоритмам нашей семьи, принимая на себя мелочи, с которыми, как мне иногда кажется, я бьюсь в одиночку. Он настолько внимателен, что я, честно говоря, начинаю винить в нашей ссоре себя, а это всегда до какой-то степени приносит облегчение, даже если всего лишь возвращает тебе контроль над твоей жизнью. Рэйчел и Кейт, которым я поплакалась, согласны: хотя бы часть моей вины в нашей нелегкой полосе есть, указывая на гормоны, скуку и общую паранойю — отличительные особенности материнства, пошутила Рэйчел.

Единственный наш рецидив случается в Хеллоуин, днем, когда Ник звонит из больницы и говорит, что скорее всего не сможет вернуться к обходу домов с детьми и, несомненно, пропустит встречу соседей у Эйприл, которая состоится до обхода. Я воздерживаюсь от напоминания о важности для детей Хеллоуина — второй по значимости ночи в году (для Руби, этой невообразимой сластены, пожалуй, даже первой), и хотя в воспитании детей я стараюсь не прибегать к разделению обязанностей по половому признаку, все же считаю, хождение с детьми по домам относится целиком к отцовской сфере. Вместо этого я акцентирую свое внимание на том, что сегодня утром он отвез Руби в школу, остался там и записал на видео костюмированный парад по коридорам дошкольного отделения, затем приехал домой и позанимался с Фрэнком до ухода на работу.

— У тебя все в порядке? — спокойно спрашиваю я, всем своим тоном выражая поддержку.

— Да-да. Просто тут много всего, — говорит он напряженно и рассеянно, но и разочарованно, что в какой-то мере смягчает мою досаду. Затем он спрашивает, справимся ли мы без него в отношении раздачи конфет.

— Да, — отвечаю я. — Я просто оставлю миску на крыльце. Мы уйдем ненадолго. Ничего страшного.

И правда, ничего страшного, говорю я себе, когда мы с Руби и Фрэнком в сумерках поднимаемся на холм, к дому Эйприл, и прибываем как раз в тот момент, когда она привязывает к своему почтовому ящику связку оранжевых и черных воздушных шаров. С первого взгляда я вижу, она уже выпила несколько бокалов вина, и внезапно мне тоже хочется выпить. Она посылает мне воздушный поцелуй, а затем принимается возбужденно, без удержу расхваливать костюмы Шарпей и Элмо, лихорадочно жестикулируя.

— Спасибо, — говорю я, думая, что, хотя дети действительно выглядят неплохо, ее комплименты, пожалуй, чрезмерны, и нет ничего настолько милого в двух купленных в магазине костюмах — один абсолютно предсказуемый, другой — слегка пошловат.

— Где Ник? — спрашивает она, оглядываясь вокруг, словно Ник может неожиданно выскочить из-за кустов.

— Ему пришлось поехать на работу, — сообщаю я с обычной смесью гордости и сожаления, вытекающей из брака с хирургом.

— Какой облом, — сочувствует она.

— Да. Но ничего не поделаешь, — пожимаю я плечами и осматриваю ее дом, восхищаясь, с каким размахом он украшен — пугала вдоль подъездной дорожки, с деревьев свисают маленькие привидения, а на переднем крыльце теснятся искусно вырезанные из тыкв фонари. Я говорю ей, что все выглядит великолепно, надеясь сменить тему, хотя бы ради Руби и Фрэнка, не видя смысла привлекать их внимание к отсутствию отца.

— Спасибо! На заднем дворе художник — можно разрисовать лицо. А я не могу решить — устраивать или нет ловлю яблок в воде. Как по-твоему, не слишком холодно? Не слишком много хлопот?

— Да. Давай попроще, — говорю я и понимаю, что с таким же успехом можно советовать Мадонне держаться поскромнее или Бритни Спирс — быть осмотрительнее в отношениях.

Я сообщаю об этом Эйприл, и она смеется, берет меня под руку и объявляет о своей радости видеть меня. На самом деле, я думаю, это означает, что она соскучилась по разговорам о чем-то еще, кроме драмы Роми.

— Мне тебя не хватало, — отвечаю я и с приятным чувством иду рядом с ней по подъездной дорожке. С удовлетворением, рожденным успешным выстраиванием дружеских связей своих детей, мы наблюдаем, как Руби и Фрэнк здороваются с Оливией, преувеличенно горячо обнимаясь.

Мое хорошее настроение не покидает меня и в следующий час, пока я общаюсь с подругами и обмениваюсь последними новостями с соседями, обсуждая обычные темы — как быстро летит время, насколько детям нравится и школе и необходимость в ближайшее время устроить свидание в песочнице. Но все это время, даже когда меня спрашивают, где Ник этим вечером, я старательно не думаю о бросающемся в глаза его отсутствии в группе отцов, которые толпятся отдельно, рядом со своими красными тележками, в которых находятся пакеты сладостей для детей и бутылочное пиво для них самих. Я чувствую, что многие думают о Роми, но только Карли Брюстер имеет смелость открыто поднять этот вопрос. Карли — одна из наиболее скандально известных и наименее любимых женщин в нашем районе. Бывшему консультанту со степенью магистра управления бизнесом (она закончила Уортон-колледж), Карли, похоже, до предела наскучила ее роль сидящей дома матери четырех мальчиков, и она компенсирует это тем, что сует нос в дела всех и каждого, затевает ненужные баталии в родительском комитете и на собраниях местной ассоциации. А прошлой весной она даже предлагала узаконить выгуливание кошек на поводках.

Во всех случаях свои расспросы она начинает как бы между делом, умело укачивая своего младшего в кенгурушке от Бьорна.

— Как дела у того маленького мальчика? — спрашивает она, как будто имеет смутное представление об этой истории. — Который получил ожоги у Крофтов?

— Отлично, — отвечаю я, не сводя взгляда с демаркационной линии между ее пепельными волосами и темными корнями.

— Ваш муж сегодня с ним?

— Точно не знаю. Я не спрашивала, — подчеркнуто говорю я, зная, что она не поймет намека.

И точно, она театрально вздыхает, оглядывается и понижает голос до свистящего шепота:

— Мой муж работает с его матерью. С Вэлери Андерсон. Они в одной юридической фирме. — Ее глаза загораются, когда она продолжает. — И он говорит, что она не ходит на работу уже несколько недель...

Я уклончиво мычу, а затем стараюсь перевести внимание Карли на ее собственных детей — это единственная тема, от которой она гарантированно получает больше удовольствия, чем от сплетен о других людях.

— Как мальчики? — спрашиваю я.

— Сумасшедшие, — закатывает глаза Карли, глядя на второго своего сына, одетого Винни-Пухом и методично срывающего хризантемы на клумбе Эйприл. Карли придерживается позиции «мой ребенок не может сделать ничего плохого» и спокойно позволяет ему истреблять цветы со словами: «Да. Они все такие».