Страх полета

Адриан рассмеялся и, запустив руку под подол платья, принялся ласкать мою задницу. Без малейшего преувеличения, это была целостная, полновесная задница. Даже полторы задницы, если начистоту. И только с Адрианом я могла гордиться своим внушительным задом. Ох, если бы мужчины только знали! Все женщины думают, что они уродливы, особенно хорошенькие женщины. Мужчина, понявший это, сможет оттрахать больше женщин, чем сам Дон Жуан. Все мы создаем себе комплексы неполноценности; нам кажется, что наша промежность — отвратительна, а в нашем теле всегда что-то не так: то зад слишком велик, то грудь слишком мала, то бедра слишком узки, то колени недостаточно стройные. Даже фотомодели и актрисы, даже женщины, которые кажутся достаточно прекрасными, чтобы не иметь никаких поводов для беспокойства, только и делают, что волнуются.

— Мне нравится твоя толстая задница, — сказал Адриан. — Как подумаю обо всех лакомствах, которые тебе пришлось съесть, чтобы отрастить такой зад… Ам! — И он впился зубами. Просто людоед…

— Все упирается в твое замужество, — сказал он моему заду. — Вамхоть было здорововместе?

— Будь уверен, что было… эй — больно!

— Ну и когда же? — сказал он, садясь. — Расскажи, когда вам было особенно здорово.

Я пораскинула умом. Перепалка в Париже. Поломка машины на Сицилии. Перепалка в Паеструме. Перепалка из-за квартиры. Перепалки из-за моих психоаналитиков. Перепалка из-за катания на лыжах… Одним словом, борьба ради борьбы.

— У нас было многорадостей. И тебе не обязательно злить меня.

— Лгунья. Должно быть, твои психоаналитики испортили тебя вконец, если ты обманываешь сама себя, не переставая.

— Нам было прекрасно в постели.

— Только потому, что я не удовлетворил тебя полностью, можешь мне поверить.

— Адриан, думаю, ты больше всего хочешь разрушить мой брак. Это твоя любимая игра, правда? Это — твой конек, то, на чем ты зациклился. Возможно, я зациклилась на комплексе вины. А Беннет — на терминологии. Ты же — на треугольниках. Это — твоя специализация. Ведь именно сожители Мартинсделали ее столь привлекательной для тебя. Ну, а любовники Эстер? Ты — разрушитель семей, ты — стервятник.

— Да, когда я сталкиваюсь с комплексами и предрассудками, то стремлюсь их уничтожить. Кстати, это сказала ты, а не я. Сравнение со стервятником прелестно, утенок. А мертвечина — это и ты, и Беннет.

— Думаю, ты походишь на Беннета даже больше, чем тебе бы этого хотелось. Думаю даже, он прекрасно дополняет тебя.

— Пока что не замечал за собой таких странностей, — сказал он, усмехаясь.

— Клянусь, это так.

— Ну, а прикинь, на что похожа ты, утенок. Нечто, стремящееся ускользнуть от настоящей, полнокровной жизни. Нечто, стремящееся к страданиям. Знаю я этот тип. Ни дать ни взять — иудейская мазохистка. Да уж, у меня есть кое-что общее с Беннетом, вот только он — китайскиймазохист. Ему пойдет на пользу твой уход. Это наконец-то покажет ему, что так больше жить нельзя; нельзя жить, все время страдая и призывая Фрейда в свидетели!

— Да, но если я так сделаю, то потеряю его навсегда.

— Ну, значит он и не стоит того.

— Что ты хочешь этим сказать?

Но это же ясно. Если он уйдет, значит, он — не для тебя. Если он примет тебя снова — значит, вы начнете новую жизнь. И больше никаких унижений. И не стоит все время манипулировать такими понятиями, как вина. Ты-то ничего не потеряешь. Ну, по крайней мере, мы проведем время так, что это запомнится на всю жизнь.

Я притворилась перед Адрианом, что его слова не задели меня, но это было не так. Задели. И сильно. Обдумывая их, я поняла, что Беннет, пожалуй, знает об этой жизни все, кроме того, что составляет ее приятную часть. Для него жизнь — длительная болезнь, протекающая под присмотром психоаналитиков. Твой жизненный путь проходит через бесчисленные огорчения и приводит к гробу, в котором шесть облаченных в траур психоаналитиков отнесут тебя на кладбище (бросая пригоршни терминов на твою отверстую могилу).

Беннет хорошо разбирался в целостных и ущербных личностях, в Эдиповом комплексе и комплексе Электры, школофобии и клаустрофобии, импотенции и фригидности, в отцеубийствах и материубийствах, знал о зависти, направленной на пенис или на матку, работал над свободными ассоциациями и оговорками, над утренней меланхолией, внутренними конфликтами и подсознательными копорликтами, носологией и этиологией, старческим слабоумием и слабоумием младенческим, перенесением образов, самоанализом и групповой терапией, над симптомами формирования и симптомами разрушения, над состояниями амнезии и фуги, парапсихологическими рыданиями и смехом во сне, был специалистом, способным объяснить сонливость и бессонницу, неврозы и психозы, корни которых скрыты в далеком прошлом, нопонятия не имел о смехе и шутках, каламбурах и загадках, объятиях и поцелуях, пении и танце — словом, обо всех тех вещах, которые делают жизнь достойной того, чтобы жить. Будто человек может быть счастлив, если проанализирует свои поступки, сны, мысли и побуждения. Будто можно обойтись без смеха и жить одним только психоанализом. Адриан — весельчак и гедонист, вот за одно это я и готова продать свою душу.

Улыбка. Кто же сказал, что улыбка — загадка этой жизни? Адриан, словно античный бог гармонии и смеха. С ним я все время смеюсь. Когда мы вместе, то чувствуем, что можем завоевать весь мир, смеясь.

— Ты должна его бросить, — сказал Беннет, — и вернуться к психоанализу. Он плохо на тебя влияет.

— Ты прав, — сказала я. « Господи, что же я такое говорю?» Ты прав, ты прав, ты прав. Беннет прав; Адриан прав тоже. Мужчин всегда восхищал мой покладистый нрав. Впрочем, не одни только губы соглашались. Стоило мне высказаться вслух и я действительно принимала все, что сказала.

— Вернемся в Нью-Йорк, как только кончится конгресс.

— О'кей, — сказала я, согласившись с ним.

Я смотрела на Беннета и думала, как хорошо я его знаю. Временами он серьезен и печален почти до безумия, но за это-то я и люблю его. Ему просто необходимо чувствовать зависимость. Он свято верит, что жизнь — загадка, которую можно разрешить посредством усердной работы, четких определений, анализа и синтеза. И я разделяю с ним его взгляды и убеждения так же чистосердечно, как и делила смех и гедонизм с Адрианом. Я любила Беннета и знала об этом. А еще я знала, что моя жизнь — с ним, а не с Адрианом. Так что же неудержимо тянет меня покинуть его и уйти с Адрианом? И почему доводы Адриана пронимают меня до мозга костей?

— Ты можешь заводить романы, не ставя меня в известность, — предупредил он. — Я дам тебе достаточно свободы.

— Знаю.

Я качнула головой.

— Ты действительно делаешь это для моего блага, так ведь? Ты, должно быть, очень зла на меня?

— Между прочим, он почти всегда импотент, — сказала я. Теперь я предала обоих. Я поведала Адриану секреты Беннета. А Беннету — секреты Адриана. Разглашаю всю подноготную мужчин, с которыми близка… В довершении всего, я предаю самое себя. Хороша же я; да уж, показалась обоим во всей своей красе. Ну и где же моя терпимость? Лучше умереть. Смерть — единственное справедливое воздаяние предателям.

— Я догадывался, что он импотент, или, быть может, гомосексуалист. В любом случае ясно, что он ненавидит женщин как таковых, причем очень сильно.

— Как ты узнал?

— От тебя.

— Беннет, ты знаешь, что я люблю тебя?

— Да, и это только усугубляет все дело.

Мы стояли, не сводя глаз друг с друга.

— Иногда я чувствую, что усталаот постоянной серьезности. Я хочу смеяться. Я хочу веселиться.

— Я догадывался, что моя мрачность доведет до предела кого угодно, — сказал он огорченно. А потом перечислил всех девушек, не выдержавших его мрачного характера. Я знала всех их поименно. Теперь я обняла его за шею.

— Я могу гулять на стороне, не ставя тебя в известность; я знаю массу женщин, которые так и делают… (В действительности, я знаю только трех, которые постоянно существовали таким образом). — Но, честно говоря, так будет еще хуже. Вести двойную жизнь и возвращаться к тебе домой, делая вид, что ничего не случилось. Легко сказать, но сделать — очень трудно. По меньшей мере, я этого не выдержу.