Так дорог моему сердцу

Компания заняла один большой стол в центре зала, и на столе в изобилии стояли цветы, лучшие, которые смог достать владелец гостиницы за такой короткий срок. Рядом стояло шампанское, различные вина, самые отборнейшие яства, и ко всему прилагалось почтительное обслуживание официантов. Вирджинию усадили по левую руку от хозяина, а место по правую руку от него заняла Мэри Ван Лун.

Молодой человек, который в открытую поддался чарам Вирджинии, на протяжении всей трапезы не сводил с нее завороженного взгляда. Доктор Хансон несколько раз смотрел на него исподлобья и поровну делил свое внимание между Мэри и Вирджинией, и еще немного у него оставалось для остальных гостей. Он был превосходным хозяином, с утонченными манерами, которые никогда не покидали его, и Вирджиния хотела последовать примеру молодого человека, который не сводил с нее глаз, и тоже приковать свой взгляд к человеку, сидевшему рядом с ней, но, естественно, она не сделала этого, потому что была уверена: ее глаза безнадежно ее выдадут.

Ужин проходил легко и весело. В заключение, начались танцы в танцевальном зале, присоединенном к ресторану. Вирджинии помогли пересесть на удобный диван под защитой пальмы и большой кадке с медными обручами, как та которая закрывала ее от глаз остальных обедающих в «Милано» в ее первый вечер в Швейцарии. Все члены компании вызывались отказаться от танцев и составить ей компанию. Но у хозяина были довольно решительные взгляды на этот предмет, и он объявил, что для начала сам составит компанию мисс Хольт, после чего они смогут заниматься этим по очереди, если пожелают.

Бальный зал выглядел очень весело, украшенный цветами и разноцветными огнями. Вирджиния устроилась на диване, положив ноги на скамеечку. Доктор Хансон предложив ей сигарету, откинулся на спинку дивана рядом с ней и наблюдал за калейдоскопом пар скользящих по начищенному полу. Вирджиния тоже откинулась назад, и когда ее плечо почти касалось его, она была больше чем довольна ролью простого наблюдателя, не принимающего активного участия в вечере. Она чувствовала себя немного виноватой, потому что ее нога уже совсем не болела, а она таким образом удерживала его при себе, но тем не менее она была в высшей степени счастлива.

Музыка была тихой и соблазнительной, мелодии, которые играл оркестр, почти все были любимые. Было бы чудесно танцевать вальс с Леоном, но совсем неплохо было сидеть вот так рядом с ним, когда никто не наблюдал за ними.

Прошло некоторое время, и он сказал:

— Здесь немного жарко. На веранде должно быть прохладнее. Вам не хотелось бы туда пойти?

— Я не возражаю.

Но она сразу же встала, когда увидела, что ему не терпится выйти. Он предложил ей руку, чтобы помочь дойти до просторной пристроенной веранды. Здесь он удобно усадил ее на другой диван и снова занял место рядом с нею, как раньше, только в этот раз он не откинулся на подушки, а наклонился вперед и курил свою сигарету, глядя на вечернее небо сквозь огромные стеклянные окна.

— Здесь все еще можно слышать музыку и так намного приятнее, — заметил он. Затем он повернулся и несколько необычно взглянул на нее. — Как вы уживаетесь с Ван Лунами? Вам нравится присматривать за детьми?

— О, да, — заверила она его, — я очень к ним привязалась.

— Кажется, вы отлично с ними справляетесь, — он раздавил свою сигарету в пепельнице и выбрал еще одну. — У вас есть какие-нибудь планы на будущее?

Мгновение она молчала, задумавшись, почему он задал ей этот вопрос. Потом сказала:

— Я останусь с детьми до Рождества, потом собираюсь возвратиться домой сразу после Нового года.

— Понимаю, — он уставился на носки своих туфель.

— Вы начинаете чувствовать тоску по родине, не так ли?

— Иногда, да, — призналась она.

— Как дела у Лизы? — спросил он.

— О, у нее все прекрасно и со здоровьем и с музыкой. Ее старый учитель музыки очень ею доволен, ведь с пальцами уже нет никаких проблем.

— Превосходно! — заявил он.

— Но я должна сказать вам кое-что! — мысль о том, что ей сейчас предстоит сказать, смутила ее, и она выпрямила спину, сжимая и разжимая пальцы рук, лежавших на коленях. — Мой отец написал мне, что вы до сих пор игнорируете все его просьбы представить счет и нам… нам всем будет гораздо лучше, если вы сделаете это. В конце концов, Лиза приехала из Англии к вам, как пациентка, такая же, как и все остальные ваши пациенты, и…

— И что? — спросил он, улыбаясь.

— И вы очень успешно ее оперировали. Мы все вам очень благодарны — ужасно благодарны!

— Тогда, разумеется, такой оплаты достаточно?

— Конечно, нет, — сказала она с внезапным приливом возмущения, потому что у него не было права думать, что они были готовы позволить ему оперировать Лизу и оставлять ее пациентом в своей клинике, не прося у них никакой платы. В конце концов, он был известным хирургом, и хотя ее семья была не так уж состоятельна; у них, как и в всех остальных; есть своя гордость. Не в их правилах было уклоняться от уплаты по счетам. — Как вы не понимаете! Ведь мы же были совершенно посторонними людьми для вас!..

— Скажите мне, почему вы собираетесь домой после Рождества? — прервал он поток ее возмущения. — Это потому что вы действительно стосковались по дому, или потому, что вам надоела Швейцария?

Потом, прежде чем она смогла ответить ему, он продолжил:

— Я планирую провести Рождество здесь, в горах. Я надеялся, что вы еще две-три недели пробудете с Ван Лунами. Гораздо веселей в праздничный сезон в большой компании, а потом, когда снег затвердеет, будет гораздо легче ходить на лыжах.

— Боюсь, я не такой уж хороший лыжник, — призналась она, вспоминая свое недостойное падение накануне.

Он засмеялся, посмотрев ей в лицо.

— Я мог бы тренировать вас!

Внезапно, не зная, зачем она это сделала, она сама задала ему вопрос:

— Но разве на Рождество сюда не приедет мисс Спенглер? Я думаю, она уж эксперт по части лыж?

— Да, в сущности, так и есть, — признал доктор Хансон. — У нее это выходит блестяще. Она непременно будет здесь на Рождество, и ее родители тоже.

— Понимаю!

Он задумчиво посмотрел на нее. Освещение на веранде было гораздо более тусклым, чем в бальном зале, но оно позволило ему увидеть, что ее лицо вдруг побледнело и стало непроницаемым, или так ему показалось.

Он напомнил ей с какой-то новой мягкостью с голосе:

— Вы так и не сказали мне, почему вы возвращаетесь домой?

— Потому что я должна, — ответила она. — Из-за свадьбы, — добавила она.

— Из-за… свадьбы? — он почти испуганно взглянул на нее, но она не заметила этого, потому что она смотрела прямо перед собой и думала:

— «Разумеется, Карла поедет за ним сюда, и они проведут Рождество вместе! Как я могла быть такой глупой и вообразить себе…?»

Доктор Хансон каблуком раздавил свою недокуренную сигарету.

— Когда должна состояться эта свадьба? — отрывисто спросил он.

— В начале января, — сказала она ему.

— И я полагаю, вы хотите вернуться домой, чтобы начать приготовления?

— Мы скоро начнем готовиться… — начала она, как вдруг ей пришло в голову, что он должен был совершенно неправильно понять ее. И это ничуть не удивительно, раз она не сказала ему, что свадьба касается Лизы, а не ее.

У нее уже на самом кончике языка вертелось объяснение того, что это не она собиралась замуж, когда один взгляд на его лицо, заставил ее замолчать: бледное, застывшее, жесткие губы, в добавление к его признанию, что он никуда не мог уехать надолго, чтобы за ним не последовала по пятам мисс Спенглер. Как только ему удалось урвать эти несколько дней, чтобы провести их без нее! Правда, он оставался еще на два дня и она могла приехать в любой момент! Внезапно Вирджиния решила поступить по-другому.

Это не был сознательный обман, и, вероятно, Леон очень скоро выяснит, что ошибся, но у нее не было оснований, почему бы она не могла собрать всю свою гордость и обмануть его немного. Он относился в ней так, как будто играл в кошки-мышки: то становясь в высшей степени очаровательным, то в один миг напоминая ей, что он не свободен, чтобы его можно было воспринимать всерьез! Он, несомненно, немного забавлялся с ней — иначе зачем было ему угрожать ей поцелуем только вчера? — но где-то рядом была Карла Спенглер, красивая, изысканная, уверенная Карла, с кем он намеревался провести всю оставшуюся жизнь!