Беседка любви

— Но ты сама выбрала такую жизнь.

Френсис посмотрела в зеркало и встретилась взглядом с мужем.

— Да, — согласилась она. — Ты тоже выбрал такую жизнь, Мартин.

— И я прекрасно об этом знаю, — ответил он. — Разве я плохой муж? Разве нам плохо вместе?

— Нет, — признала Френсис. — Нам очень хорошо.

И это было правдой. Им действительно было хорошо вместе.

— Все, чего я хочу, так это иметь возможность один раз в году спокойно уехать, — продолжил он. — Мне кажется, я не прошу о многом, и все равно ты постоянно устраиваешь сцену.

— Прости, дорогой, — вздохнула Френсис, как она вздыхала уже много раз, потом вдруг встала, повернулась к Мартину и неожиданно поцеловала его в губы.

Она всегда целовалась страстно и самозабвенно. Мартин краем глаза заметил их отражение в маленьком зеркале и поцеловал ее в ответ — он был мужем Френсис и действительно любил ее.

На следующий день Мартин был уже по другую сторону океана: он выходил из поезда на прогретую жарким майским солнцем платформу Лонгвуд-Фолс. В шестидесятые годы весь мир изменился почти до неузнаваемости, но в этом маленьком уголке, казалось, все осталось прежним. Та же дремотная атмосфера, то же неспешное течение жизни. Первое, о чем подумал Мартин, входя в парк: «Это город, где живет Клэр». Эта мысль вытеснила из его головы тот факт, что и сам он вырос в Лонгвуд-Фолс. Образы из далекого детства бледнели с каждым днем, и воспоминания о большом белом доме со скользкими мраморными полами постепенно таяли.

Но когда Мартин брел по тропинке к беседке — на этот раз он приехал на полтора часа раньше, и Клэр еще не было в парке, — прошлая жизнь снова дала о себе знать. Навстречу ему шли его родители. Невозможно было избежать столкновения. Они еще не заметили Мартина, но шли прямо на него, и он почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Многие годы он упрямо гнал прочь мысли о родителях, хотя иногда мать и отец снились ему по ночам.

Интересно, а они видели его во сне и вообще думали о нем? Они никогда не пытались связаться с ним, своим единственным сыном, а если бы и попытались, он не знал, что стал бы делать. И вот они перед ним, мать и отец, которых он не видел шестнадцать лет, и он по-прежнему не знает, что делать.

Ему сразу бросилось в глаза, как располнела миссис Рейфил. Прежде стройная и светловолосая, мать Мартина огрубела от выпивки, что неизбежно происходит со всеми, кто посвящает свою жизнь виски и коктейлям. Блуждающий взгляд, нетвердая походка — не потому, что она напилась, но потому, что ее организм был безнадежно расстроен. На миссис Рейфил, как всегда, была шляпка, на этот раз свекольного цвета. Она сидела криво, словно опустилась на голову Люсинды с другой планеты.

Но перемена, произошедшая с отцом, удивила Мартина куда больше: мистер Рейфил утратил свое блестящее великолепие и неистовость. Он выглядел слабым, стареющим человеком. Возможно, Эш Рейфил по-прежнему отличался скверным, жестким нравом и был полон желания мстить многочисленным врагам, но гнев, который безудержно гнал его вперед, был похоронен в морщинах на его лице. Волосы, когда-то густые и темные, как у Мартина, стали совсем жидкими и приобрели тот тускло-серый оттенок, что порой достается старикам вместо серебристой седины. Его кожа покрылась возрастными пятнами, походка стала медленной и нерешительной. Мартин подумал, что больше никто не испытает страха перед этим человеком, и ему было трудно поверить в то, что большую часть своего детства он боялся отца.

Вот они увидели его. Это произошло в одно мгновение. Люсинда Рейфил вскрикнула, сжала руку мужа и сказала:

— Смотри.

Они стояли на тропинке в нескольких метрах друг от друга. Родители смотрели на своего ребенка, и он не отводил взгляда.

— Мама, — сказал Мартин. Потом добавил, кивнув: — Отец.

— О, Мартин! — Мать бросилась к нему и прижала к своей груди. — Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я приехал повидаться с другом, — осторожно ответил он.

— Ммм… С хорошим другом?

— Да. С очень хорошим.

— Вы только посмотрите на него! — продолжала она. — Такой взрослый, такой элегантный.

Мартин обнял мать и ласково погладил ее по спине, словно успокаивал ребенка. И она, словно ребенок, всхлипывала, прижавшись к нему, будто лишь в этот миг осознала, что потеряла за все эти годы молчания. Ее слезы смущали Эша Рейфила, который засунул руки в карманы и стоял с таким видом, будто вся эта сцена не имеет к нему никакого отношения. Нельзя сказать, чтобы Мартин был очень тронут, и все же… Ему не хотелось плакать, но было искренне жаль, что он потерял мать. Хотя, конечно, он потерял ее задолго до того, как уехал в Европу.

А Клэр была хорошей матерью. Мартин знал об этом от Тихони — тот продолжал ему писать. Тихоня, у которого к тому времени уже был свой собственный ребенок, на несколько лет младше меньшего сына Клэр, писал, что она была преданной и неутомимой матерью, с удовольствием шила совершенно невообразимые костюмы к каждому Хеллоуину, с радостью спешила на все школьные постановки, в которых участвовали ее дети, гордо слушала их скрипение на кларнетах и в любой момент была готова разучивать с ними роль в пьесе или корпеть над каким-нибудь проектом, вроде тех, что включают в себя фасоль и ватные шарики. Она отдавала им всю себя и старалась всегда быть рядом. Если бы у Мартина с Клэр были дети, о чем они так часто мечтали, то и им она не смогла бы дать больше.

Люсинда отстранилась, и Мартин заметил виноватое выражение на ее лице. Оно ясно читалось в блуждающем взгляде матери и слегка кривоватой улыбке, приподнявшей дряблые, болезненно-красные от лопнувших сосудов щеки.

— Мартин, как бы я хотела начать все сначала.

— Я тоже, — ответил он.

— Мы слышали, что дела у тебя идут хорошо, — сказала мать. — У нас есть друзья в Лондоне: Билл и Норма Бэббингтон из клуба. Помнишь их?

Мартин кивнул, хотя не имел ни малейшего представления о том, кто это такие.

— Так вот, несколько лет назад они переехали в Лондон и часто пишут нам о том, какой важной персоной ты стал, — продолжала она. — Однажды они прислали нам статью из «Таймс»! Конечно, мы невероятно гордимся тобой и даже хотели позвонить, но твой отец решил, что будет лучше… — Ее голос сорвался, она отвела взгляд.

Теперь Эш смотрел прямо на сына, бесстрастно и равнодушно, как прежде. Он сухо заметил:

— Что будет лучше дать тебе жить так, как ты хочешь. Не вмешиваться. Ты никогда этого не любил.

— Правильно, никогда, — ответил Мартин.

Но он знал, что отнюдь не вежливость заставляла отца молчать столько лет, а неприязнь, почти ненависть, которую тот испытывал по отношению к сыну. Со стороны этого не было заметно, поскольку окружащие видели всего лишь стареющего, угасающего мужчину в дорогом костюме, но Мартин чувствовал, что гнев до сих пор полыхает в душе отца.

— Ты заглянешь домой? — спросила мать. — Алекс ждет нас в машине за углом.

— А что случилось с Генри? — Мартин вспомнил добродушного шофера, возившего его на «бентли».

— Генри умер несколько лет назад, — ответила Люсинда. — Опухоль мозга. Мы все были очень расстроены.

— Мне так жаль слышать об этом, — глухо сказал Мартин.

Если бы он знал, то обязательно приехал бы на похороны и навестил жену Генри, которая работала экономкой в одном из поместий на Вершине. Генри умер, как и дородная швейцарская кухарка, одержимая сыром, а кроме них еще тетя и два дяди.

— Прости, мама, я не могу поехать с вами, — обратился он к Люсинде. — Мне уже пора на встречу с другом. Но вы можете заглянуть ко мне, когда будете в Лондоне. Я знаю, что вы с папой любите путешествовать.

— Спасибо, Мартин, — улыбнулась она — Вообще-то, мы теперь редко куда выбираемся, но, может быть, приедем к тебе.

Он поцеловал ее на прощание, коротко кивнул отцу — и они разошлись в разные стороны: он направился к беседке, а они продолжили прогулку по парку. Мартин знал, что родители никогда не приедут к нему в Лондон, он также осознавал, что, возможно, видит их последний раз в жизни.