За пеленой надежды

— Мики, «Виктория Великая» не единственная больница в мире. Ты могла бы работать в Калифорнийском университете или остаться в больнице Святой Екатерины.

— Да, могла бы, но не хочу. «Виктория Великая» — самая лучшая больница и единственное место, где интернатура засчитывается в стаж ординатуры. В любом другом месте мне после практики пришлось бы снова обращаться за ординатурой, так что этот выбор гарантирует мне оба места, если меня возьмут.

— Ты не можешь быть в этом уверена.

— Могу. Это одна из самых престижных интернатур в нашей стране. Конкуренцию мне составят сотни претендентов. Вот одна из причин, почему я делаю всю нудную работу в отделении пластической хирургии больницы Святой Екатерины. Мне нужно быть во всеоружии, и когда пойду на то собеседование, то постараюсь сделать все возможное, чтобы убедить всех в том, что я им нужна.

— А если тебя не возьмут, куда ты пойдешь?

— Меня возьмут, Джонатан.

— Мики, если ты это место не получишь…

— Тогда вполне можно остаться в больнице Святой Екатерины. Джонатан, я получу эту интернатуру.

Он коснулся ее лица:

— И начиная с июля ты проведешь год на Гавайских островах?

— Шесть лет. Ты забыл о пятилетней ординатуре.

Он отвернулся и с силой впечатал кулак в ладонь другой руки.

— Мики, я не могу жить без тебя шесть лет.

— Тогда поедем вместе.

Джонатан обернулся, и на его лице появилось удивление:

— Ты же знаешь, что я не могу это сделать. Ты знаешь, что я намереваюсь создать здесь. Ты ведь не захочешь, чтобы я бросил все это!

— Но от меня ты как раз этого и требуешь.

Джонатан дышал глубоко, стараясь побороть свое разочарование. В этом разговоре не было ничего нового. Две недели назад они беседовали о том же, когда вместе с Рут и Арни ходили в городскую ратушу. Там состоялась скорая гражданская церемония, на которой Сондра Мэллоун плакала, а Джонатан и Мики осознали горькую правду, которую никому из них не хотелось признавать.

— Я буду жить в нашей квартире у колледжа, — сказала Рут во время скромного свадебного обеда в маленьком ресторанчике недалеко от городской ратуши. — Эти шесть месяцев до выпуска станут решающими. Не могу же я каждый день приезжать сюда из Тарзаны.

Джонатан повернулся к Арни, который, как обычно, хранил спокойствие.

— Когда вы уезжаете в Сиэтл?

— Как только я завершу здесь все дела. Я продал свою половину бухгалтерской фирмы партнеру, и он уже взял нового сотрудника. В Сиэтле мне сразу придется начать с поиска работы. Рут приедет ко мне в июне.

Джонатан и Мики обменялись взглядами: оба понимали, на какие жертвы идут их друзья…

Джонатан резко встал, чувствуя, что его разочарование переходит в бессилие. Он привык добиваться своего, управляя событиями на съемочной площадке.

— Мики, давай покатаемся, — вдруг сказал он, подходя к шкафу, чтобы забрать свою ветровку. — Я чувствую, что меня одолевает клаустрофобия.

К удивлению девушки, вместо того чтобы поехать к океану, Джонатан повел свой «порше» к автомагистрали Сан-Диего, затем на север, пока не оказался на автомагистрали Вентура, и направился на запад. Оба молчали, каждый старался придумать новые слова, новые убедительные аргументы, а когда машина ехала через Вудленд-Хиллз к малонаселенному уголку долины Сан-Фернандо, Мики начало одолевать любопытство.

Вскоре Джонатан свернул с кольцевой развязки и повел машину на запад, к горам, подальше от света и транспорта, и вскоре у них под колесами оказалась не асфальтовая, а грунтовая дорога. Долина осталась позади, машину окутала темнота. Наконец свет фар выхватил из тьмы ржавый решетчатый забор и поржавевший знак с надписью: «Не въезжать». Джонатан остановил машину и выключил двигатель.

— Где мы? — спросила Мики.

Он повернулся к ней в темноте и коснулся ее волос:

— Я не хотел тебе показывать это. Я собирался открыть это место в торжественной обстановке. Пойдем.

Джонатан вел ее за руку, следуя за белым пятном света от фонаря. Под их ногами хрустел гравий. Ночь была холодной, и темнота казалась почти зловещей. Он остановился перед закрытыми на цепь воротами, на которых висел выдержавший натиск природы знак с надписью «Частная собственность», и отпустил ее руку.

— Что ты собираешься делать? — шепотом спросила она.

— Сейчас увидишь.

Он достал ключ, и через мгновение ворота открылись перед ними. Джонатан снова взял Мики за руку и повел ее дальше.

Сначала казалось, что они идут в никуда, в огромную мрачную пустоту, которую не назовешь ни землей, ни небом, но, когда фонарь Джонатана стал выхватывать куски земли то тут, то там, Мики начала кое-что различать. Массивные здания и склады, фасады магазинов с разбитыми витринами и облупившейся краской, уцелевшие участки тротуара, накренившийся дорожный знак. Это был жуткий покинутый город.

— Где мы? — вздрогнув, снова прошептала она.

Это место Мики не нравилось.

— Старая киностудия Моргана. Она закрылась в тридцатых годах. Киностудию бросили, и она разрушается.

— Киностудия?

Они углубились в темноту, шли мимо силуэтов старых зданий, натыкались на какие-то обломки, после чего впереди послышался шум разбегавшихся мелких существ.

— Старик Александр Морган был тираном и безумцем, — говорил Джонатан приглушенным голосом, словно боясь разбудить спящих призраков. — Но он делал превосходные немые фильмы. Он был гением, однако к концу жизни, когда появилось звуковое кино, фильмы Моргана изменились. Они стали какими-то неестественными и странными… Дело кончилось тем, что Моргана уволили.

Мики всматривалась в ночь, пытаясь увидеть то, что видел Джонатан, и ощущая в темноте присутствие неприкаянных духов из великого прошлого кино.

— Почему ты привел меня сюда?

Он остановился, повернулся к ней, и в слабом свете звезд Мики увидела его напряженный взгляд.

— Мики, я купил все это, — сказал он. — Я хочу вернуть этому месту жизнь.

— Но… разве здесь не одни развалины?

— Да, много развалин, но многое здесь можно спасти. И не только здания и опоры. Мики, главное — это земля. Это место идеально расположено. Когда пионеры кинематографии впервые прибыли в Калифорнию, выбрали это место из-за живописного ландшафта и солнца, которое светит круглый год. Днем ты бы увидела, что это место будто создано для съемки.

Он отвернулся и направил фонарь на призрачные фасады.

— Если бы только ты видела то, что я вижу, — прошептал он. — Мики, я не собираюсь всю жизнь делать любительские фильмы. Я хочу делать значительные вещи, чтобы зрителям было что смотреть. Помнишь нашу первую встречу? Ты говорила, что тебе кажется, будто фильмы снимаются, когда кругом много ламп, парусиновых кресел и народу. Мики, приезжай сюда через полгода, и ты увидишь как раз это.

Как и много раз прежде, Мики почувствовала, что энергия Джонатана заполняет все вокруг, разжигает, в тот же миг увидела то, что видел он. Затем все исчезло, ибо Мики вдруг поняла, для чего Джонатан Арчер привез ее сюда: он хотел вытеснить ее мечту своей.

— Мики, выходи за меня замуж, — тихо сказал он, не глядя на нее и не касаясь ее. — Оставайся здесь, будь моей женой и помоги мне построить это.

— Не могу, — прошептала она.

— Не можешь? Или не хочешь?

— Я хочу, Джонатан. Ты же знаешь. Я очень хочу провести всю оставшуюся жизнь с тобой. Если бы ты знал, как часто я думаю об этом, как четко вижу эту идиллию: мы с тобой вместе, у нас дети, мы делимся…

Он крепко взял ее за плечи. Его лицо было совсем близко.

— Мики, я вижу то же самое.

— Но разве это возможно?

— Да, если мы захотим. Ты останешься в Лос-Анджелесе, и мы оба сделаем все, чтобы сбылись наши мечты. Мики, останься со мной. Я умоляю тебя!

Мики почувствовала, как глаза ее наполнились слезами, и вдруг тишину ночи пронзил странный звук.

— Что это? — вздрогнул Джонатан.

Мики опустила руку в сумочку:

— Это мой зуммер.

Его руки соскользнули с ее плеч: