В ожидании счастья

— Могу я в субботу взять Онику и Джона?

— Сомневаюсь.

— Ты не имеешь права запретить мне видеться с детьми, Бернадин.

— Ах, вот как? Да до суда я могу вообще запретить тебе подходить к детям. Это ты ушел. Ты нас бросил. Или уже забыл?

— Я ушел от тебя, но я не бросал детей. Надеюсь, ты не станешь настраивать их против меня, чтобы свести счеты?

— Я не какая-нибудь сволочь. Если бы я хотела, то давно бы так сделала Куда ты собираешься с ними пойти?

— В кино, может, еще куда. Ко мне.

— К тебе… Кстати, где ты сейчас живешь? С этой своей крашеной секс-бомбой?

— Я пока не хочу тебе говорить.

— Да что ты? Ну вот, когда память к тебе вернется, тогда можешь приезжать за детьми.

— Я могу в понедельник заехать в суд, и в тот же день я получу право посещения, и ты это прекрасно знаешь.

— Слушай, Джон, я не сказала, что не позволю тебе видеть детей. Но запомни, — чтобы этой твоей белой сучки и рядом с ними не было.

— Не смей ее так называть! — произнес он своим прежним уверенным тоном.

— А кто же она? — Бернадин немного помолчала и добавила: — Если я узнаю, что дети, пусть даже случайно, оказались в одной комнате с этой шлюхой, ты будешь жалеть об этом до конца жизни.

— Это угроза?

— А похоже на что-то еще?

Бернадин взяла сумочку и встала.

— Джон, ты бы хоть взрослую женщину выбрал. Ничего, подожди. Сейчас она, может, и ничего, миленькая, но вот родит тебе пару раз, поживет с таким дерьмом, как ты, лет эдак пять, вот тогда посмотрим, будет ли она все еще „ничего".

— В десять нормально?

— Посигналь. Они будут готовы. — Бернадин взялась за дверную ручку, но руки ее так взмокли от волнения, что пальцы соскользнули. Жаль все-таки, что у нее не было пистолета. Могла бы хоть это чертово стекло разбить.

— Я пришла подстричься, — сказала Бернадин Филипу.

Дезире и Синди обернулись. У них самих не было столько волос, и они всегда ужасно жалели, когда женщины с длинными волосами приходили стричься, но сейчас обе промолчали. Джозефа не было — ушел по делам, а Глория лежала дома с гриппом.

— Ты уверена, что действительно хочешь этого? — спросил Филип.

— Уверена, — ответила она, глядя на себя в зеркало. В зале сидело несколько человек, дожидаясь своей очереди, но все смотрели очередную серию „Сирота Уинфри", и им не было дело до Бернадин.

— Подружка, у тебя тут целая копна роскошных волос, и ты понимаешь, что если их обрезать, назад уже не приставишь, а, Берни?

— Знаю. Но я устала от них. Слишком много возни. Я, по-моему, только и думаю целыми днями, как бы с ними справиться и какую сделать прическу. А у меня есть дела и поважнее.

— Понял.

— Как Глория сегодня? — спросила она.

— Я ж говорил тебе, подружка, это грипп. На той неделе я переболел. Пять дней просто никуда не годился. Ужас. Целый день бегаешь до туалета и обратно, еда в желудке не держится, и еще температура, руку и то тяжело поднять, не говоря обо всем остальном. А теперь и Гло крепко разболелась. Тарик от нее тоже заразился, так что держись-ка от них пока подальше.

— Надо мне ей позвонить, — сказала Бернадин и загнула страничку с нужной прической в толстом специальном каталоге, который лежал у нее на коленях.

— Что скажешь, Филип? Сделаешь мне такую?

— Милая, я могу тебя подстричь как тебе угодно, и ты это прекрасно знаешь, так что хватит задавать глупые вопросы. Дай-ка сюда журнал, — он отобрал у нее каталог.

— Да, это можно, — сказал он, пропуская между пальцами ее густые пряди. — Подружка, да у тебя волосы, как солома. Иди сюда. Мы их сейчас хорошенько вымоем с бальзамом, а потом все и срежем.

Бернадин плюхнулась в кресло, откинула голову, устроилась поудобнее. Филип включил воду. У него было коричневое, овальное лицо с бугристой кожей, чего не мог скрыть даже грим. Он подводил черным нижние веки, а платиновые волосы делали его голову похожей на мохнатую луну. Бернадин закрыла глаза. Филип принялся за мытье. Вода оказалась почти горячей, и это было очень приятно, а уж когда Филип намылил волосы и начал массировать голову, ей захотелось остаться тут навсегда.

Закончив втирать бальзам, Филип надел на нее полиэтиленовую шапочку и усадил сушиться.

— Пятнадцать минут, — сказал он и надвинул колпак фена.

Горячий воздух хлынул на плечи, словно дождь, и под этим теплом они словно обмякли и опустились. В салоне было тише обычного, а Бернадин ходила сюда уже не первый год. Случаи, когда Глория по болезни отменяла намеченные визиты клиентов, можно было пересчитать по пальцам.

Вернулся Джозеф, как всегда в черной „униформе", и сказал всем: „Привет", затем кивнул на ходу своему клиенту:

— Сейчас, я быстренько перекушу и займусь тобой. С утра ничего не ел. У-у-у-у, класс! — протянул он, услышав по радио голос Джорджа Майкла. — Включите погромче кто-нибудь.

Дезире, которая сегодня выглядела, как Даяна Росс, откинула со лба волосы и сказала:

— Сейчас сделаю.

Когда фен отключился, Бернадин подняла колпак и крикнула:

— Филип, я готова.

Он оказался сзади — мыл голову другой клиентке.

— Возвращайся на место, будем смывать, — отозвался он.

Прошел час, и от того, что Бернадин ощущала на своей голове, как тонну волос, осталось что-то очень короткое, грамм на сто, не больше.

— Господи, — сказал Филип, — да я и не знал, что ты такая хорошенькая.

— Я понимаю, что ты мне льстишь, Филип, но прическа мне определенно нравится.

— Послушай, Берни. Если я сказал „хорошенькая", значит, это так и есть, поверь мне, золотце. Просто тебе следует научиться ценить собственное лицо. В конце концов, похоже, тебе и в самом деле надо было подстричься. Только теперь, чтобы все время так выглядеть, тебе минимум раз в месяц надо подправлять стрижку.

— Непременно, — сказала Бернадин. — И спасибо, Филип. Мне, правда, очень нравится.

— В самую точку попала, а, Джой? — подмигнул он Джозефу.

— Все от тебя будут просто падать, радость моя, — подтвердил тот, глотая кофе.

Дезире и той понравилось. Синди поинтересовалась, не хочет ли Бернадин как-нибудь сделать у нее макияж, па что Бернадин, взглянув на часы и убедившись, что за детьми ехать не раньше чем через полчаса, спросила:

— А как насчет того, чтобы сделать это прямо сейчас?

Потом одна из маникюрш заявила:

— Ну уж теперь тебе нельзя останавливаться. Давай-ка я поработаю с твоими ногтями.

Бернадин взглянула на ногти: обломанные, слоятся и все разной длины. Маникюр не помешал бы, но времени уже не было. Об акриловых она даже не хотела думать. Робин чуть не через день твердит: „Пора менять" или „Надо покрасить". Бернадин не до этого.

— В другой раз, — ответила она и оставила Филипу и Синди чаевые по десятке, перекрыв их дневную норму.

Она вышла из „Оазиса" обновленной и посвежевшей. Интересно, Саванна уже приехала? Автоответчик включен, так что, если Саванна и дома, то к телефону, скорее всего, подходить не станет, звонить нет смысла. Садясь в машину, Бернадин кинула сумочку на соседнее сиденье и еще раз посмотрелась в зеркало. Да, так намного лучше. Она полезла в сумочку за сигаретами, и оттуда выпала чековая книжка „Американ экспресс".

— Черт, я и забыла совсем! — сказала она и принялась искать ручку. Отыскав ее наконец на самом дне, она закурила и выписала на свое имя чек на шестнадцать тысяч.

— Мама, а когда папа приедет? — спросила Оника, опираясь на спинку переднего сиденья машины.

Бернадин понимала, что тянуть больше нельзя. Она уже давно собиралась сесть и поговорить с ними, но столько всего произошло и так быстро, что ей казалось, все еще не время. Да и сейчас, пожалуй, тоже. С другой стороны, ей хотелось, чтобы они уже все знали еще до поездки к ее маме. Еще раньше ей хотелось, чтобы и Джон был при этом разговоре, и они вместе бы сказали детям о разводе. Однако сегодня это, кажется, было уже не важно. Она припарковалась у банка и выключила зажигание. Джонни опять занялся своей дурацкой компьютерной игрой.