Нет худа без добра

– За кого, черт тебя возьми, ты себя держишь, что влетаешь в дом к человеку да еще указываешь, что ему делать?! – Нед размахивал револьвером. – Да, я знаю, ты – большой герой – заставил каждого чернокожего кланяться и целовать твои башмаки! И все из-за того, что ты разок прошелся с доктором Кингом в марше борьбы за права чернокожих. А как насчет моих прав, прав этого чернокожего, а? – Его голос перехватило рыдание. Револьвер угрожающе подпрыгивал у него в руке. – Как насчет человека, который приезжает домой, к жене, которая уже и не жена ему?

– Ты сам не знаешь, что говоришь, Нед, – произнес отец, пытаясь говорить убедительно.

В его голосе не чувствовалось испуга, а только горечь, как тогда, когда он говорил в микрофон на похоронах президента Кеннеди.

– Ради Бога, не говори мне, чего я не знаю! – Нед почти кричал. – Ты думаешь, что если ты – босс, то оплачиваешь счета тут и там и объясняешь, что есть что? Ты ни черта не знаешь, что творится за стенами твоего любимого офиса…

Грейс поняла, что он плачет, по щекам текли слезы, руки едва удерживали револьвер, который он направил на Маргарет.

– Положи револьвер, Нед, – произнес отец более жестко. – Какими бы ни были недоразумения у тебя с Маргарет, я уверен…

– Да нет никаких недоразумений! – выкрикнул Нед. – Я видел то, что видел! – Теперь он смотрел прямо в глаза Маргарет, сжимая револьвер, чтобы он не дрожал в руках. – Ты… ты… сука! Думаешь, что лучше всех нас, черного народа. Даже говоришь, как белая леди. А теперь отнимаешь у меня ту малость, что у меня осталась. Боже правый, да я должен у….

– Нет, Джин!.. – голос Маргарет сорвался на крик, когда отец бросился на Неда.

Грейс, скорчившись в коридоре, слышала только жуткое биение своего сердца, которое вдруг стало слишком большим. Что-то теплое закапало и побежало по внутренней стороне ее ноги, и она поняла, что обмочилась. Но ей казалось, что это случилось с кем-то другим. Она беспомощно наблюдала, как ее отец и Нед боролись, катаясь по полу. Отец был крупнее, но мистер Эмори был в ярости, он казался обезумевшим. Странные, клокочущие звуки вырвались у него. Он пытался освободить руку, которую отец прижал к полу.

Словно загипнотизированная, в ужасе смотрела Грейс на револьвер, лежавший в полоске солнечного света, падавшего сквозь поднятую пыль на напрягшиеся костяшки пальцев Неда… Револьвер поворачивался то туда, то сюда и угрожающе мерцал, словно смертоносная драгоценность.

Грянул гром, комната будто разорвалась пополам, звук ударил по ушам, и ноги Грейс подломились. Она упала на копчик, больно ударившись об пол.

Сквозь звенящее облако, которое, как казалось, окутало ее голову, она видела, как Нед рухнул на кровать. Красный цветок распустился у него на горле, расплылся по белому покрывалу.

Кровь. Это была кровь!

Она прижала ладошки к ушам и закричала. Или ей показалось, что она закричала. Из горла вырвался только сдавленный хрип.

Пол под ней накренился. Ее страх был огромен, как монстр, который жадно пожирает ее, не оставляя ничего, что могло бы что-то чувствовать. Но вот онемение стало проходить. Ее трусики намокли, ягодицы болели от падения. Когда она попыталась встать, ноги подломились, как у бумажной куклы.

Наконец, собравшись с силами и цепляясь за стену, она поднялась на ноги. Грейс пятилась назад, когда внезапно наткнулась на кого-то. Она издала придушенный визг и обернулась. Там замерла долговязая девчонка. Ее глаза больше не казались раскосыми, а были округлыми и серебряно-палевыми, как никелевая монетка. Она тоже видела все.

Они обернулись – Маргарет дико закричала. Револьвер выпал из рук отца, а Маргарет опустилась на колени перед кроватью, на которой лежал Нед. Грейс захотелось схватить ластик и стереть эту картину, как она, бывало, делала со школьным расписанием, словно ничего не произошло. Чтобы она, отец и Сисси сидели в машине и ехали к берегу океана в штате Мэриленд, где отец купил бы им палочки из мяса лобстера, [1] а она бежала бы вдоль причала, чувствуя под ногами упругие старые доски.

Однако, повернувшись к Ноле и увидев ее ставшее пепельным лицо, Грейс поняла, что пути назад нет. Что бы ни случилось, Грейс этого никогда не забудет. А еще она была уверена, что не забудет и эта девочка, стоящая рядом, неподвижная и напрягшаяся, с пустым лицом, если не считать странные глаза – словно две дырочки, прожженные в одеяле.

… и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот…

Евангелие от Марка, 111, 25

1

Грейс потянулась, чтобы застегнуть пуговицы платья на спине, и заметила пятно – как раз над правой грудью – пятнышко от воды, по форме напоминающее одно из пятен теста Роршаха. [2]

Она вдруг ощутила раздражение. "Шелк. Да его вообще следовало бы запретить вместе с асбестом и красным красителем номер 2". Она не припомнит случая, чтобы, надев шелковое платье, не пришлось бы потом бежать в химчистку. А когда в последний раз она надевала шелковое платье?

Образы далекого прошлого пронеслись в ее воображении – она в пышном платье из тафты цвета малинового шербета, с орхидеей, приколотой к манжете. Скучный прием в загородном клубе, на который пришлось пойти по настоянию бабушки. К концу вечера орхидея выглядела так, словно по ней прошлась вся армия Шермана, [3] которая, судя по речи и манерам обитателей Блессинга, лишь неделю назад пронеслась по Джорджии, сметая все на своем пути.

Задумчиво глядя внутрь стенного шкафа с ее платьями, Грейс размышляла о предстоящем вечере, который представлялся ей полем битвы. Какая разница, что надеть?

Ханна бы страшно обрадовалась, если бы Грейс появилась на пороге в нижнем белье. Еще один, очередной, недостаток подружки отца Ханны.

Подружка! О Боже, мне уже тридцать семь, а все еще чья-то подружка!

Все сложилось бы по-другому, если бы мы поженились.

Но хотелось ли ей снова стать женой, играть роль мачехи Бена и Ханны? Разве ей мало хлопот со своим собственным сыном-подростком? Не говоря уже о том, что Джек не просил ее руки. И как только об этом заходил разговор, он искусно уходил от него.

У Грейс похолодело все внутри, и пришла абсолютная уверенность: из этой затеи сегодня вечером ничего хорошего не выйдет. Но она поспешила отбросить эту мысль и отвела ей место на воображаемой полочке под названием "Насущные проблемы" (которая располагалась ниже, чем полочка "Может быть, как-нибудь само собой что-нибудь и образуется", и над полочкой "Ты просто теряешь время"). И нечего впадать в панику только потому, что они впервые собрались поужинать все вместе, впятером. Ей и так достанется, как только появится Ханна.

Она стащила платье через голову, выворачивая его наизнанку и испытывая при этом такое же облегчение, какое у нее бывало всякий раз, когда после рабочего дня, заполненного теледебатами, интервью и раздачей автографов, она снимала колготки. Закинув платье на дно стенного шкафа, она сдернула с вешалки джинсы «Левис», которые от многочисленных стирок стали мягкими и так плотно облегали ноги и бедра, что казались второй кожей. Потом она натянула купленную в "Кэнал Джин" мужскую домашнюю атласную куртку лилового цвета фасона 50-х, отделанную черным кантом, с едва заметной монограммой и заношенную до такой степени, что она выглядела, как замша. Заправив ее в брюки и закатав рукава почти до локтей, она почувствовала себя удобно. Наконец осталось только продеть в петли джинсов пояс в индейском стиле, сделанный из ракушек. Ну вот и все.

Мягкое свечение заходящего солнца преломлялось сквозь стекла окон в крыше мансарды и заливало спальню теплым желтоватым светом.

Озаренная этим сиянием, Грейс стояла перед большим – во весь рост – зеркалом и с любопытством рассматривала себя, словно изучая фотографию неизвестного человека. Карие глаза на уже не девичьем лице, по форме напоминающем сердечко и испещренном тоненькими морщинками. Словно смятую тонкую дорогую бумагу открытки ко дню св. Валентина расправили, и она опять стала почти такой же, как и прежде. Темные прямые волосы, едва касавшиеся ее худых плеч, еще не тронуты сединой… А может, я просто не присматривалась повнимательнее? – пронеслось у нее в голове.