Фаворитка месяца

Мери Джейн припоминала, как прокрадывалась в темную, заплесневелую ванную на ферме, чтобы посмотреть на себя в зеркало в надежде, что в чем-то ее страхи не подтвердятся. Включала свет – единственную шестидесятиваттную лампочку без всякого абажура, свисавшую со стены над зеркалом и потому не дававшую теней, – открывала маленький ящичек в дешевом туалетном шкафчике рядом с раковиной и, порывшись в старых заколках для волос, сломанных ножницах, наполовину использованных тюбиках с кремом, находила ручное зеркальце. Оно было двусторонним, с потрескавшимся увеличительным стеклом сзади, две старых резинки удерживали их вместе. Схватив его правой рукой, Мери Джейн открывала медицинский шкафчик так, чтобы он отходил от стены и его испещренное зеркало смотрело на туалет. Затем она усаживалась на стульчик и сгорбливалась на нем, так как это был единственный способ увидеть свой профиль, и хотя он был ужасен, это завораживало девушку.

Каждый раз, перед тем как посмотреться, Мери Джейн делала паузу и шептала молитву. Сердце у нее колотилось, а ладони неизменно потели. Затем, держа зеркальце левой рукой под углом, она могла только-только заглянуть в него и увидеть свой профиль, отраженный в большом зеркале медицинского шкафчика. И всякий раз у нее падало сердце.

Нос выступал крутой дугой как раз там, где ее толстые брови почти смыкались, затем он разрастался в широкую бульбу над тонкими губами. Подбородок, или то, что можно им считать, отступал к шее. Щеки слишком полные, как бесформенные мешки бурундуков. Бурундуки очень привлекательны, но ее лицо – непропорционально и ужасно.

Всякий раз как Мери Джейн смотрела на свое отражение, глаза ее наполнялись горючими слезами, как и сейчас. И всякий раз в конце она поворачивалась к зеркалу, чтобы лицом к лицу встретиться со своим врагом. На нее из-под бровей, как у жука, смотрели все еще полные слез большие карие глаза. «Зеркало души. Что толку иметь красивые карие глаза?» – со злостью думала Мери Джейн. Какая она уродка?! Миленькая шутка, Боже.

В тринадцать лет Мери Джейн Морган кое-что знала. Знала, что она способнее большинства ребят в школе, что не так уж и трудно в таком месте, как Скьюдерстаун, Нью-Йорк. И, по правде говоря, умнее, чем большинство учителей. Но она старалась по возможности не показывать этого. Люди не любят тех, кто умнее или способнее их. Бабка всегда звала ее «мисс Ловкоштанка», причем так, чтобы это не казалось детским словцом, а звучало бы как настоящее оскорбление. Знала Мери Джейн и то, что бабка не любит ее. Что она уродлива и, вероятно, такой и останется. Итак, никто ее не полюбит. Никогда!

«Мне стоит благодарить судьбу за то, что я здорова, – говорила она себе. – Надо быть благодарной за то, что я умна и ловка, ведь это не всем дано». Она и представить себе не могла, что значит быть дурой, такой, как Марджери Хейман, не способной назвать столицу штата Нью-Йорк, хотя Скьюдерстаун всего в сорока милях от Олбани.

Но при всем том Марджери одна из самых хорошеньких девочек в скьюдерстаунской региональной средней школе, и это при том, что она всего лишь новенькая, а Мери Джейн могла представить, что значит, когда все мальчишки провожают тебя глазами и борются, чтобы сесть рядом в школьном автобусе.

Это всегда было у Мери Джейн частью ее проблемы – у нее слишком хорошее воображение. Подростком она не могла просто так сидеть на оживленных посиделках, как другие неуклюжие фермерские девочки, напоминающие довольных коров. Мери Джейн наблюдала за лидерами таких сборищ, и за Марджери Хейман в том числе, и могла представить себе, что они чувствуют, прыгая перед толпой в этих миленьких юбочках. Она была уверена, что ей бы это понравилось. Уже тогда Мери Джейн могла представить себе, как чувствовала себя леди Макбет, когда шла в темную спальню совершить убийство, что чувствовала Анна Каренина, когда слышала, что приближается поезд, и что чувствует Алиса Адамс, когда на танцах все игнорируют ее. О да, даже тогда она могла представить это.

Но это, напомнила она себе, не требовало большого воображения, поскольку все в школе игнорировали Мери Джейн. Для мальчишек и симпатичных девчонок она проходила по холлам тяжело ступающим призраком. И Мери Джейн решила, что ей придется нелегко и помощи ждать неоткуда.

Придется все делать самой. Бог не поможет, бабка тоже, так что надо полагаться только на себя.

Так она и сделала. Школа сестер и диплом – чтобы выбраться из Скьюдерстауна. Потом актерские курсы и почти безнадежная карусель агентов, прослушиваний, поденной работы, скотских вызовов, мелких ролей и отказов. Сколько лет ушло на самоутверждение, но наконец удача – ее признали, приняли, стали платить за работу, которую она любила. И ее даже полюбил человек, одновременно умный и красивый. И все же ей казалось, что она теряет все это и все обернется слоновьим дерьмом.

Вдоль Бродвея дул ледяной ветер, загоняя Мери Джейн в дверные проемы, где она могла перевести дух и получить минутный отдых. Девушка снова и снова задавала себе вопрос, ответ на который она знала и который всегда оставался одним и тем же. Чего ради она все это делает? «Брось, – говорил ей внутренний голос, столь схожий с голосом ее бабки. – Ты не зарабатываешь даже на автобус, башмаки у тебя протекают, пальто пятилетней давности и расползается по швам, и ты борешься с метелью, чтобы добраться до своей труппы, которая ничего не платит, но отбирает пятьдесят часов в неделю. Ты просто спятила».

Но Мери Джейн знала, что это не так. Она занималась тем, чем всегда хотела заниматься. Еще ребенком в Скьюдерстауне она играла, спасая свою жизнь. Она участвовала во всех школьных спектаклях и всегда в характерных ролях: Регина в «Лисичках», мисс Уэбб в «Нашем городке» – и играла хорошо. Черт, не просто хорошо, она была естественной. Игра давала ей выход из Скьюдерстауна, из этой невыносимой жизни. Мери Джейн знала, что бабка не будет платить за колледж или актерские курсы, а у нее самой денег нет, как нет и никаких возможностей их заработать. Девушке пришлось поступить в школу медсестер, хотя она ее ненавидела. Вот играть она любит и всегда любила. Играя, она теряла саму себя, находила друзей и вновь обретала себя. Но теперь, чтобы хоть сколько-нибудь заработать, ей не раз приходилось быть сиделкой.

Было время, и не так давно, когда Мери Джейн думала, что она наконец сможет зарабатывать на жизнь любимой работой. Девушка попала в микроспектакль для двух актеров. «Джек, Джилл и компромисс». Она играла унылую служащую на распродажах, которая на одну ночь остается с опустившимся коммивояжером, и они влюбляются друг в друга. Все происходит в постели, где они играют нагишом при почти пустой сцене. Спектакль был тем, о чем она мечтала почти всю жизнь, – средством, которое может привести ее к скромному успеху работающей актрисы. Затем – чудо из чудес – пьесу похвалили критики. Мери Джейн перевели в большой внебродвейский театр, и почти два года она должна была исполнять роль Джилл, роль, которую она создала. Мери Джейн была даже рекомендована в кино, и один из продюсеров, Сеймур Ле Вайн, встретился с ней и почти обещал ей роль.

Еще там, в ванной комнате в Скьюдерстауне, она и мечтать не смела о кино. Итак, вопреки ее вполне реальному успеху, ее бабка и остальной Скьюдерстаун понятия не имели о триумфе Мери Джейн. Мягко говоря, они не были обитателями прибродвейских районов. Но кино! Ее увидят все. Это будет оправданием и доказательством ее правоты, и впервые в профессиональной жизни Мери Джейн заработает деньги. Пьеса принесет ей все, чего она когда-либо желала.

Эта же пьеса привела Сэма. Он написал и поставил «Джек, Джилл и компромисс». Сэм руководил Мери Джейн и – чудо из чудес – влюбился в нее. Тогда, почти шесть месяцев назад, когда пьесу купил Голливуд, он вел переговоры о постановке этого фильма. И он сказал, что Мери Джейн должна играть Джилл на экране. Это была реальная, повседневная трагическая роль. И она будет ее навсегда.

Сэм улетел в Лос-Анджелес на переговоры. Сначала он звонил ей каждый день, затем через день. Потом Мери Джейн не слышала о нем почти неделю и чуть не свихнулась. Наконец она получила записку: «Прости меня. Я сделал все, что мог. Вернусь через четыре дня».