На краю Принцесс-парка

Как и обещал Оливии отец, дом оказался весьма комфортабельным. Пристрастие Мадж к экстравагантной одежде сказалось и на подборе мебели. Вместо традиционной скатерти буфет, на котором стояла ваза с огромными бумажными цветами, был накрыт ослепительно яркой шалью. Столовая была отделена от гостиной нитями из бисера, а в каждой комнате лежали многочисленные атласные подушечки, вышитые золотом и серебром. По словам Магды, все ковры и покрывала в доме были индийскими – как и большой гобелен, висевший над камином в зале, и черный с золотом чайный сервиз с рифлеными ободками, который доставали лишь в торжественных случаях.

Камин горел в гостиной с раннего утра до поздней ночи. По воскресеньям огонь зажигали и в зале: в этот день после обеда к Мадж приходили подруги, женщины примерно одного с ней возраста. Они играли в вист и пили молочный портер.

В таких случаях Оливия оставалась в другой комнате и читала один из многочисленных, испещренных отметками ногтей романтических романов из коллекции Мадж. Иногда она просто поднималась наверх, в свою комнату с замечательной, широченной пружинной кроватью и ложилась вздремнуть.

Оливия была довольна жизнью, насколько это вообще было возможно в ее положении. Иногда ей хотелось, надев купленное Мадж на деньги Дэффида теплое новое пальто, прогуляться под лучами холодного зимнего солнца – или даже в тумане, – но Мадж, обычно очень сговорчивая, строго-настрого запрещала ей выходить из дому до наступления темноты.

– Я обещала твоему отцу, что не буду выпускать тебя на улицу средь бела дня. Именно за это он платит мне деньги. Я не могу заставить тебя силой, но, если ты нарушишь запрет, я буду вынуждена сообщить обо всем твоему отцу.

– Вряд ли я встречу здесь кого-нибудь из своих знакомых, – обиженно проговорила Оливия.

– Мало ли какие бывают на свете случайности? – ответила Мадж. – Может, ты выйдешь из дому и столкнешься с сестрой подруги своей матери.

– У моей матери нет подруг.

– Ну тогда с соседкой.

– Отец оставил вам свой адрес?

– Конечно. Я должна буду сообщить ему о рождении ребенка телеграммой. «Груз доставлен» – вот что я должна написать. Конспирация! Но если ты захочешь оставить ребенка, телеграмма ему не нужна.

– Мне это и в голову не приходило! – содрогнулась Оливия. Она уже решила, что сделает все возможное, чтобы побыстрее забыть об этом неудачном периоде своей жизни, а потом поступит на курсы повышения квалификации медсестер.

Мадж задумчиво посмотрела на нее:

– Возможно, после рождения ребенка твое мнение изменится.

– Если это произойдет, – ответила девушка, – я хочу, чтобы вы вырвали младенца из моих рук и позволили отцу решать его судьбу.

– Дорогуша, разумеется, я не буду вырывать его, но вот твой отец вполне способен на это.

Ребенок казался Оливии даже менее реальным, чем Том. Возможно, он и существовал в ее животе, но не имел к ней никакого отношения. Ее совсем не интересовало, что с ним случится, – лишь бы ничего очень плохого.

Пролетело Рождество, и настал 1919 год – первый мирный Новый год за пять лет. Именно поэтому его встречали особенно торжественно и радостно. Даже Оливия не смогла противостоять всеобщему веселью: ночью они с Мадж наблюдали за фейерверками над рекой Эйвон и пели старинные песенки в Виктория-парке.

Январь сменился февралем, затем наступил март. Ребенок должен был родиться в начале апреля.

На Пасху к Мадж приехал Дезмонд Старр, ее сын-чревовещатель. Это был веселый, общительный молодой человек, характером очень похожий на мать. Он подписал контракт в театре Феликстоу на все лето, а потому пригласил мать и Оливию посмотреть его номера – у него была возможность раздобыть бесплатные билеты.

– Постараюсь прийти, – солгала Оливия. Она знала, что летом у нее уже будет новая жизнь. Ей нравилась Мадж, но Оливия не хотела бы когда-нибудь еще увидеть пожилую женщину или ее сына.

Девушка осознавала, что стала слишком черствой и эгоистичной. Когда-то давно окружающие говорили, что она мягкая и добрая – даже чересчур, так как часто эта доброта шла в ущерб ей самой. Но теперь в голове Оливии как будто образовалась перегородка, не позволявшая ей думать ни о ком, кроме себя.

Ребенок возвестил о своем скором появлении в тихое солнечное воскресенье – точно в назначенный срок. Схватки начались, когда Оливия читала один из страстных романов Мадж, и первый же толчок оказался очень сильным. Оливия достаточно часто дежурила в палате рожениц, чтобы понять, что роды будут стремительными.

Мадж играла в гостиной в карты со своими подругами. Оливия спокойно налила себе чашку чая и стала дожидаться, когда женщины уйдут. Чтобы не терять времени, она нагрела две большие кастрюли с водой и разложила на кровати клеенку. Тряпки из старых простыней, которые Мадж заблаговременно прокипятила, Оливия положила на кресло рядом с кроватью.

Когда началась очередная, уже почти нестерпимая серия схваток, она стиснула зубы, но так и не издала ни звука – ей не хотелось отвлекать Мадж и ее подруг от приятного времяпрепровождения. К тому времени, как женщины ушли, схватки уже происходили каждые десять минут.

– Ничего себе! – изумленно выдохнула Мадж, поднявшись наверх и увидев, что Оливия уже лежит на кровати в одной ночной рубашке.

– У меня еще есть пара часов.

– Ты, я вижу, крепкий орешек, – сказала Мадж, сев на кровать и взяв ее за руку. – Другие мои клиентки начинали кричать во все горло после первых же схваток, а ты до сих пор ни разу не пикнула.

– Мне не хотелось кричать, – заявила Оливия и поморщилась, когда ее живот в очередной раз пронзила острая боль.

– Можешь начинать – так тебе будет легче. Разве ты не кричала, не плакала, когда погиб твой парень? Как там его звали, Том, кажется? Ты почти никогда о нем не говоришь.

Оливия криво улыбнулась:

– Я спала в одной комнате с другими медсестрами, так что у меня не было места, где я могла бы поплакать в одиночестве.

А не говорю я о Томе потому, что мне кажется, что его никогда не было в моей жизни. Я даже не могу вспомнить, как он выглядел.

Мадж хихикнула:

– Что ж, этот ребенок уж точно есть в твоей жизни… Ну что же ты, кричи! – произнесла она, когда лицо девушки в очередной раз исказила гримаса боли. – Все равно тебя никто не услышит. По соседству живет глухой старик, а на улицу не долетает ни звука.

– Я пока постараюсь не кричать – мне не настолько плохо. Большинство родов на моей памяти проходили намного тяжелее, чем мои.

Время тянулось ужасно медленно. Оливия услышала детскую возню на улице. Раздался стук во входную дверь, но Мадж никак не отреагировала на него. В одном из соседних домов пела женщина, ее чистый голос далеко разносился в неподвижном вечернем воздухе: «Не дайте камину погаснуть…»

Оливия вспомнила, что эту песню часто пели солдаты во Франции. По вечерам, когда стрельба прекращалась, она долетала с боевых позиций посреди изрытых воронками полей, и иногда персонал госпиталя и пациенты присоединялись к пению. Эта песня звучала и в ту ночь, когда они с Томом любили друг друга в темном сарайчике…

… Она вспомнила, каким красивым было в тот вечер небо: высоким, цветом напоминающим сапфир и усыпанным мириадами мерцающих звезд. Убывающая лупа была похожа на дольку лимона.

Несмотря на лунный свет, было все же достаточно темно, чтобы не видеть следы войны на полях, на которых за последние годы погибли миллионы людей. Днем эти места представляли собой море засохшей грязи, изрытое зигзагами окопов и опустевшее после того, как линия фронта передвинулась дальше на восток.

На горизонте, там, где сейчас шли бои, можно было разглядеть султаны белого дыма – это падали снаряды, убивая все новых людей. Время от времени дым окрашивался в оттенки красного – это означало, что загорелось очередное здание. Зарево пожаров делало ночь еще более красивой – казалось, что где-то на краю земли трепещут на ветру гигантские свечи. На фоне светлого неба можно было различить черные силуэты изломанных деревьев, напоминающие фигуры безумных танцоров.