Я целую тебя в губы

Мне очень нравится, когда петухи поют… такие детски-открытые возгласы, вскрикивания… и от них — радость и чувство свободы… И снова утро… И свет и теплота… Как хорошо!.. Лето…

В маленьком дворе шелковица распустила такую узорную зелень… Лазар стоит на одной толстой крепкой ветке и легонько покачивает дерево… Черные большие ягоды сыплются, падают и падают вниз. Он хочет, чтобы я их собирала; и смеется, смеется, и вдруг поднимает руки… А я не собираю шелковичные ягоды, я распрямилась и стою, и смотрю на него, и у меня большие и широко раскрытые глаза… Лазар голый до пояса, мускулы очерчиваются тонкие и округлые… Он тянется ко мне рукой… Большой жук вдруг прилетает на его раскрытую ладонь… Но я не боюсь… Я люблю жука, и шелковицу, и все, к чему прикасается Лазар… Лазар… Все очень хорошее, потому что мне девятнадцать лет, а ему — двадцать шесть… Как хорошо чувствовать свои волосы, распущенные по плечам; и чувствовать, что каждое твое движение нравится ему, радует его… Как мне хорошо: — я чувствую, что он весь — мой!.. Как чудесно и странно!.. И у меня теперь есть бумага с такими печатями… И потому я могу сказать: «мой муж»… Но это смешные слова… Потому что Лазар — это Лазар… Лазар… Лазар… И я могу целовать его, и ночью я всегда с ним… И никто ничего не будет говорить… Лазар… Мой Лазар… Я его люблю!..

Петух в соседнем дворе воскликнул, и мне стало так молодо и радостно; и время как будто удлиняется… Утро, полдень, день — и все вокруг замирает… Только мы с Лазаром тихонько бродим в старом доме и разбираем пыльные старые поломанные вещи… Лазар нашел одну такую резную подставку для Корана…

«Вот что осталось от прежнего могущества…», — произносит он как-то напыщенно… И сразу ему на самого себя становится смешно… А мне становится как-то мило и как будто бы таинственно…

— Почему ты смеешься?

— Так просто… смешно сказал… Я смешно сказал… Напыщенно… смешно…, — и он спрашивает меня; не знаю, почему, шепотом. — Ведь ничего не осталось, правда?…

— Нет, Лазар, — отвечаю я, и тоже шепотом почему-то. — Все осталось… Ты и я, мы остались… Ты и я…

Он меня обнимает и гладит по волосам… И я чувствую, что мои волосы красивые, как шелк…

Ну, чего же я все-таки хочу?… Чтобы у меня был человек?… мой?… И чтобы я могла сбросить на его плечи весь этот тяжелый груз моих проблем?… И чтобы я кривлялась и притворялась, а он чтобы хлопал в ладоши и покорно участвовал бы сам во всех этих сценах, где первая роль — моя?… Хорошо… Нет, нет!.. Йок!.. [3] Тогда что?… Сформулируй… объясни…

Полы моего длинного халата как-то странно-ритмично то вскидываются, то опадают; я подымаюсь на третий этаж… На волосы накинула пестрый мамин платок… Наверное, с этими тремя кавернами я еще имею право мерзнуть и потому носить какие хочу платки… Я не могу запомнить лицо врача, оно как все остальные лица; но он совсем не равнодушен; потому что я — его больная, и если я умру — он все-таки будет отвечать… я прошу его отпустить меня сегодня в город, потому что у меня много работы в редакции. Все-таки, когда говоришь, что работаешь для редакции, тебя как-то немножко начинают уважать… Но я его обманываю… С тех пор, как я отказалась поменять свой паспорт, свое имя, значит, а потом все-таки смирилась и поменяла… С тех пор никакой работы мне в редакциях не дают… Так что я обманываю своего врача… Все это было глупо… Сначала я отказалась менять имя; потом, конечно, поменяла… Но в редакциях меня больше видеть не хотят… Вот так…

Начинается один разговор с врачом… Я говорю о своей работе в редакции, он — о моем туберкулезе… Наконец он все-таки разрешает… Прямо какие-то соревнования, футбол!.. Команды «Чахотка» и «Редакция»… «Редакция» побеждает… В ее честь поджигают вчерашние газеты… «Мо-лод-цы!»…

Останавливаюсь в коридоре напротив большого зеркала… Очень темные глаза смотрят на меня… глаза Балканского полуострова, глаза Европы и Востока — целого мира… Прекрасные глаза — «Две хубави очи»… [4] Может, это и обо мне… И сейчас я думаю, что мои глаза совсем не такие некрасивые… Только ресницы стали немножко редкие… Или просто мне так кажется… Я прижимаю ладони к стеклу — там, где мои глаза… Глаза целого мира… Глаза моего Лазара… Вот мой Лазар… Немножко-немножко смуглое продолговатое лицо, и кадык совсем беззащитный на этой еще мальчишеской шее, и скулы немножко, так мягко выдаются, и нежные-нежные темные полоски на щеках после бритья, а волосы у него темные и не вьющиеся… Я отступаю от зеркала и вижу два маленьких туманных следа, два таких тающих следа на этой странной зеркальной поверхности, там, где были прижаты мои ладони…

А теперь — быстро… Я оправляю постель… Чемодан — под кроватью… Книжки, рукописи — все спрятано там… Хорошо… Беру одну сумочку… Туда кладу фотографию Лазара… Мы пойдем гулять, Лазарчо, пойдем в город… Лазар на фотографии согласен; конечно, в жизни он не может так легко соглашаться… Выхожу в большой вестибюль, надеваю пальто… Мне хочется пирожных и кино… Деньги у меня еще остались…

Туберкулезная больница за городом, надо ехать на автобусе… Пасмурно и слякоть… Небо темное и низкое. Земля темная и грязная… Вдруг одна-единственная снежинка опускается на мою руку. Она такая хрупкая, тонко-светлая и узорная на черном искусственном шелке моей перчатки… Вот и весна… Один март приходит в мою маленькую страну, будто чуднАя старуха Марта, а покидает ее как молодой Лазар… с луком и стрелами… на коне… Так хочется мне верить, что хотя бы это — настоящий фольклор, а не какая-то выдуманная бутафория… Нигде в Европе; только здесь, в Болгарии, воскрешенный библейский Лазар становится так сходен в своей праздничности с молодым Кришной… Я не была ни в какого Лазара влюблена… просто мне нравится это имя… не знаю почему… Потому что празднично; и молодой, прекрасный; приходит, покидает… Я читала… давно… Если говорить по правде, то этот настоящий праздник Лазара давно забыт… Ну, хватит!.. Хватит пассеизма… хватит этой тоски по никогда не существовавшему чему-то прежнему… Тебе совсем не подходит!..

После кино я зашла в кафе. Молодая полненькая женщина сидела одна, а вокруг — толстые раздутые сумки. Я села возле нее. Взяла кока-колу, мороженое и два пирожных… Вдруг что-то произошло… Входят два милиционера… Нет, не помню, двое ли их было… Но те, которые поднялись из-за стола и вышли вместе с ними, тех и вправду было двое… очень спокойно… Милиционеры вывели их из кафе… Что это?… Это арест?… Значит, я уже видела, как арестовывают людей… Как-то обыкновенно, как будто обычная повседневность… Эти двое были хорошо одеты… Улавливаю, как сквозь сон, что их арестовали, потому что они не сменили свои паспорта… А… Я поняла… Кто сказал это?… Рядом разговаривают несколько голосов… Я знаю, что в этих новых паспортах какие-то специальные пометки… Сердце у меня уже колотится до боли… Откладываю соломинку и пью прямо из стакана… Рука вздрагивает, коричневая жидкость выплескивается на юбку моей соседки… Я прошу прощения, как в лихорадке я… Она улыбнулась, легко махнула рукой по ткани, юбка не сильно замочилась… Я тороплюсь сказать что-то обыденное, лишь бы она не начала разговор о том, что сейчас произошло… случилось… об аресте… Ее зовут Вера и она кажется мне очень милой… Она и вправду очень приятная… Ездила за покупками по магазинам, и вот зашла сюда, немного передохнуть… Мы разговорились… Меня всегда тянет к таким женщинам… Они какие-то органически, естественно чистые, ничего грязного не говорят… И выглядят такими простыми и очень нормальными, но не примитивными и враждебными в этой своей простоте… А ведь есть и такие: — враждебные, агрессивные в своей примитивности…

Она мне рассказала о своей дочурке Маргарите, которой полтора года… Так мило она рассказывает… Я немного успокоилась…