Мистер Дориан Грей (СИ)

Это увлекло меня, признаться, гораздо больше, нежели брачный контракт отца и моей биологической матери. Его оригинала нет, но копии каждой из ста страниц, подробно разъяснили мне, что моя мать была довольно хитра, а кроме прочего — любила моего отца. Любила так, что могла отречься от всего, и себя самой в том числе. Отдать свой бизнес, волю, честь мужчине, который мало во что тебя ставит, но при этом — иметь статус его супруги. И какая в этом панацея? Однако единственный вопрос, который мучил меня, не покидая изо дня в день, звучал долгое время именно так: «Как она подсела на наркотики после того, как долго лечилась и бросила?» Я подключил все службы, которые стали мне доступны, после становления генеральным директором корпорации Grey Enterprise Holdings inc. И упёрся в тот факт, что мне придётся работать с психиатром, который направлял и исцелял Даниэль после кончины её матери. Эдмонд Уолкер рассказал мне о том, что зависимость от препаратов наркотического содержания у неё присутствовала с рождения, и ей было наотрез противопоказано даже начинать курить, потому что любое употребление никотина, наркотиков, антидепрессантов и обезболиваний морфинистского содержания могли привести к психиатрическому расстройству, апатической маниакальной депрессии, и даже отёку лёгких. В этом случае нечего было удивляться тому, что она могла запросто покончить жизнь самоубийством, сорвавшись с «антинаркотической диеты». И всё-таки, мне с большим трудом верилось, что тот мой спаситель — её сожитель француз, который, якобы, вырвал меня из рук у неадекватной наркоманки, был здесь не причём. Я сразу заподозрил что-то неладное, моё предчувствие, моя интуиция черпала и игры подсознания, которые проводились каждую ночь моими яркими, беспощадными сновидениями. Я видел лицо Даниэль, точь-в-точь, как на фото, но до сумасшествия живое. И её живые глаза требовали, просили меня о помощи. И я не смел, не мог ей отказать.

Около трёх лет назад я встретился с Патриком Мерсье. С тем самым французом, который явно не ожидал меня увидеть, а сперва, даже не мог припомнить, где слышал моё имя. Как я понял из его внешнего вида и нашей довольно продолжительной беседы, он уже много лет снуёт конченым алкоголиком и наркоманом. Однако от него я узнал о том, что всей виной его бед является госпожа Элена. Тогда я уже, теоритически, начал погружение в БДСМ-мир и примерно понимал, о чём пойдёт речь. Я узнал правду, о существовании которой доселе и не мог подозревать. То, что молния не бьёт дважды — абсурд чистой воды, уж поверьте мне.

Мсье Мерсье поведал мне, что был около года сабом Элены Линкольн, а после надоел госпоже и был отослан на родину. В Париже его радушно приняла шайка «последних людей», с ними он познал марихуану и героин, а после и Даниэль Гриндэлльт, которая была направлена туда же. Нетрудно догадаться, что Эленой. О моей матери он рассказал так:

— Дана была стихия. Очень несчастная стихия… Она, поначалу, видимо забыла о том, что ждёт тебя, своего ребёночка. Но я смог, я напомнил, что ей есть, для чего жить, а когда узнал, что ей есть и на что жить, то решил непременно отвадить её от этого пути… Вернее, Элена заплатила за месяц моего лечения. Он мне помог, до смерти Даны, помог. И я вытащил её оттуда. Вытащил Дану. Мы стали жить вместе. Родился ты, а она… и двух месяцев полностью не выдержала. Стала принимать наркоту. Я злился, ругался, она решила сбежать от меня… Схватила тебя, закутала в какую-то чертовщину и потащила прочь из дома. Но Элена мне сказала, чтоб я тебя берёг. И я вырвал у неё дитё, правда, пришлось мне ей немного… короче, я ударил её по ногам. Она упала, потом вся в слезах выбежала. А наутро, её разбитое тело было найдено на скалах, тянущихся ввысь над Средиземным морем.

— А дальше?

— Дальше… приехали люди, после похорон. Сказали, что забирают тебя у меня. Я, ведь, безработный, средства не мои, дом не мой. Да и ты не мой. Потом, я увидел Элену в автомобиле, ей передали тебя, на руки. Меня из дома выгнали, и всё моё существование пошло под откос… прости за мой плохой английский.

— Он достаточно хорош, — холодно выплюнул я, смотря на изуродованное героином лицо.

— Завязывай.

Закончив беседу на этой ноте, я оставил ему денег в награду за информацию, а затем вернулся обратно в Сиэтл. Мозаика начала постепенно складываться в моей голове. Элена, Элена, Элена… Это имя встречалось мне теперь всё чаще. Позже, буква «Э» в заметках Джона Флинна стала для меня предельно чёткой и ясной, так же, как и «миссис Робинсон». Маскировка её персоны в работах психиатра прояснилась, и я отчётливо начал понимать, что дедушка спал с совершенно другой бабушкой, почти за десять лет до того, как встретил свою любимую Анастейшу. И стало понятно всё: мою мать хотели выгодно выдать замуж, иная сторона хотела выгодно использовать её, а она и хотела быть использованной, потому что внутреннее раболепие Даниэль перед моим отцом было сильнее её самой. Это безумие смертельно, гранитно давило на меня. Отвлекали гонки, отвлекала работа, которой с каждым днём становилось всё больше. Два года и шесть месяцев назад — я официально стал генеральным директором, это укрепило моё положение в социальной сфере, сделав из меня чуть ли ни кинозвезду. Но новый вопрос начал сжимать мои виски металлическим кольцом оглушительных дум и мыслей. Зачем это было нужно Элене? Зачем, для чего ей нужно было вмешаться в судьбу Даны, когда та больше не являлась камнем преткновения в отношениях моей реальной матери и отца? Я долго хотел узнать это у неё, столько же откладывал «на потом». Затем, моим частым местом пребывания стал БДСМ-клуб, тот самый, где я встретил Джессику и начал практиковать себя, как самый бесчувственный и неумолимый господин. Я начал было задумываться: не сошёл ли я с ума, не является ли Джесси для меня Эленой, не повторяю ли я «ошибки жизни» Кристиана, как он сам и говорил, ведя беседу со своим психиатром и, ныне, сватом?.. И также достаточно быстро отмёл от себя эти мысли — с самого начала мне казалось, что Джессика не может быть ошибкой. По крайней мере, она уж точно не ошибка в той «бархатной» комнате в моей квартире, где мы предавались своим утехам плоти и порывом моей холодной натуры, которая становилась всё более жестокой и чудовищной. Я осознавал, что фактически стал чужим для мира, чужим для семьи, ведь никто из моих братьев и сестёр, из моих близких родственников и подозревать не мог, что я настолько глубоко погрузился в изучение правды. Теперь любое общение с хранителями правдивого прошлого, или близкими к нему особами, начинало убивать меня, безрассудно и остервенело.

А семь месяцев назад меня посетила новость о том, что Элене слишком худо, что она желает меня видеть, если это возможно. На ту пору я не виделся и не говорил почти ни с кем из семьи около полугода, отписываясь сообщениями о том, что «занят», «нахожусь в разъездах», сообщал зачастую и о «сумасшедших неделях», во время которых «трудно даже дышать, не то, что встречаться с близкими и друзьями». Нельзя сказать, что я чего-то боялся. Я вообще не чувствовал. А когда у меня наступил кризис эмоций, Джессика привела меня свой театр, в котором была главной примой и дала мне понять, что чувства можно подчерпнуть из драматического искусства, необязательно чувствовать что-то самому. Я начал спонсировать театры Сиэтла, помог Джессике перебраться в театр получше, стал партнёром в некоторых центральных домах мирового искусства. В общем, начал брать на себя ещё больше ненужных обязанностей и слыть для прессы «геем — богачом — театралом».

И моё любопытство на ту пору, если быть абсолютно честным, превышало сожаление и скорбное состояние оттого, что «родной бабушке» нездоровится. Трудно уловить тот момент, когда я понял, что начал её ненавидеть. Или только хотел ненавидеть. Я ведь слишком ничтожен для того, чтобы чувствовать. Да, ничтожен в этой чертовне, под названием «яркие и истинные эмоции». Но я прекрасный доминант, прекрасный бизнесмен и по первой реплике отличаю Шекспира от Мольера.