Карнавал судеб

И он остался в «Маривале». И даже утешался мыслью, что отдельные пациенты действительно нуждаются в его помощи…

Особенно одна из них.

Как и подобает начинающему врачу, Питер старался быть в курсе последних достижений медицины: периодически посещал конференции и семинары, выслушивал доклады, зачастую представлявшиеся ему какой-то наукообразной тарабарщиной. Чаще это приносило ему чувство неудовлетворенности — как обжоре в церковный пост. В последнее время он вообще стал сомневаться в некоторых основополагающих принципах своей профессии… если это вообще можно было назвать профессией. Его вдруг осенило, что психиатрия — и не искусство, и не наука: настоящим душевнобольным чаше всего помочь невозможно, а те, у кого были просто расстроены нервы, сопротивлялись любым переменам в своей жизни.

Сам же он погружался в повседневную рутину.

— …не стоило оборудовать спальню в розовато-лиловых тонах, — продолжала графиня. — Мой последний муж терпеть не мог этот цвет. Это важно.

— А что вы сами думаете по этому поводу? — проговорил Питер, полузакрыв глаза.

Пришло время расстаться с «Маривалом»: долги отца выплачены, мать снова вышла замуж. Самым разумным было бы заняться частной практикой в Лондоне или Нью-Йорке. У него, кстати, есть отличные связи для этого.

Но многое ли тогда изменится? Год за годом копаться в подробностях личной жизни богатых неврастеничек? Питеру стоило бы побеспокоиться и о собственном душевном равновесии! Ему давным-давно следовало бы уехать из «Маривала», и он бы сделал это, если бы не…

Питер взглянул на часы, считая минуты. Скоро она будет здесь. Их последняя встреча. Сегодня в пять вечера.

«Леди Икс», как прозвали ее эти американские подружки, Аликс Брайден и Кимберли Вест, окружив романтическим ореолом, хотя она не имела ничего общего с аристократическими кругами… Персонал клиники обращался к ней «мисси», доктор Фрэнкл называл ее теперь не иначе, как «мой шедевр».

Не больше шести человек знали ее настоящее имя.

Ее привезли в «Маривал» в карете «скорой помощи» три года назад. У нее ничего не было при себе, кроме паспорта и дамской сумочки.

На следующий день Рене Фрэнкл пригласил Питера на совещание.

— Интересный случай, — сказал он, — как для меня, так и для вас. Американка. Двадцать один год. В принципе — в прекрасной физической форме: абсолютно здоровые сердце и легкие. Правда, у меня нет возможности заглянуть в ее медицинскую карту, чтобы получить полную картину… Но, как я уже сказал, в целом у нее крепкое здоровье, иначе я не питал бы никаких надежд. Итак, ситуация заключается в следующем. Наша юная леди стала жертвой жестокого насилия, зверского нападения. Если посмотреть на ее раны, можно подумать, что их нанесло дикое животное, но это было бы клеветой на волков или шакалов: они на такое скотство неспособны. Нет, дружище, это был человек. Маньяк, вооруженный ножом. Возможно, еще и железной плетью или велосипедной цепью. Богатый и влиятельный маньяк, это точно, потому что мне не попадалась в прессе информация об этом преступлении.

Всеми финансовыми вопросами занимается парижский адвокат, мэтр Густав Виарно. Естественно, он отказывается назвать имя своего клиента. Впрочем, как этот Виарно дал мне понять, это все равно было бы бессмысленным: у его клиента статус дипломатической неприкосновенности, и он не может быть привлечен к уголовной ответственности. Повторяю, Питер, я не видел еще последствий столь звериной жестокости с тех времен, как занимался лечением жертв «Равенсбрюка».

Он покачал головой и достал большой конверт из плотной бумаги с водяными знаками.

— Что касается обстоятельств данного дела, мы не знаем практически ничего. Похоже, что это случилось где-то в окрестностях Луары, потому что девушку привезли сюда из небольшой сельской больницы, находящейся рядом с замком «Шамбор». Там ей смогли оказать лишь первую помощь сегодня утром.

Доктор Фрэнкл разложил на письменном столе серию фотографий. Питер мельком взглянул на них и тут же отвел взгляд.

— Как видите, от лица практически ничего не осталось: буквально вырваны куски мяса. Сломана челюсть. Невозможно было бы даже представить, как она выглядела раньше, если бы не маленькая фотография в паспорте, но вы же знаете, как мало отражают они сходство с оригиналом… Так что мы должны начать с нуля. Создать нечто из ничего. — Подобие улыбки мелькнуло в уголках губ Фрэнкла. — Можно сказать, она представляет собой чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать что угодно. Это серьезный вызов судьбе, Питер. Возможно, самый важный в моей карьере. Я должен буду создать заново все: костную структуру, кожу, черты лица. На это могут уйти годы… Каким-то чудом уцелели глаза, и это дает проблеск надежды. Но я хочу, чтобы она подольше не смотрелась в зеркало. Да, да, мы должны скрывать ее лицо под повязкой как можно дольше!

— Она заговорила? — спросил Питер. — Или все еще в шоке?

Фрэнкл вздохнул.

— А-а, вот здесь-то и проблема: он порезал ей горло, наш неистовый джентльмен, и, возможно, повредил голосовые связки. Я назначил на завтра предварительное обследование, чтобы выяснить, можно ли их восстановить. Но даже при положительном решении могут пройти месяцы, прежде чем она поправится настолько, чтобы говорить. Самые же главные ее переживания — впереди, и вот тут наступит ваш черед действовать. Ваша задача будет состоять в том, чтобы вдохнуть в нее желание жить.

— Желание жить? Но как? Что можно сделать с помощью терапевтических методов, если она не в состоянии говорить, выражать свои чувства…?

— Как вы справитесь с этим — ваша проблема, Питер, — ответил Фрэнкл. — Изыщите способ — мне все равно, какой. Но если я добьюсь успеха, то и вы обязаны сделать то же самое!

На следующий день Питер дождался, пока ее вывезут на каталке из операционной, — с торчащими отовсюду трубочками и шлангами. Он взял ее руку и сидел рядом с ней в палате до тех пор, пока она не пришла в себя после наркоза.

— Привет, — произнес он, обращаясь к ее лицу, представляющему собой белую маску из бинтов. — Меня зовут Питер Мэйнвэринг. Я здесь для того, чтобы помочь вам.

Ее синие глаза в испуге расширились.

— Все в порядке, — мягко произнес он. — Я ваш друг и обещаю не оставлять вас. А теперь отдохните.

Он просидел возле нее, держа за руку, пока она снова не заснула. Но он все не уходил, глубоко проникнутый состраданием.

Как психиатр он приучил себя держаться от своих пациентов на определенной дистанции — и физически, и эмоционально. Но с того момента, как он взял ее за руку, все эти установки были начисто забыты: в том состоянии, в котором находилось это несчастное создание, ему больше требовалось человеческое участие, чем помощь психиатра. Теплота и сочувствие.

Знала ли она, где находится? Наверное, нет. Как же это должно быть ужасно: боль, незнакомая обстановка, медперсонал, тараторящий по-французски и по-немецки…

Была ли у нее семья? Друзья, которым необходимо дать знать о происшедшем?

Питеру страстно хотелось помочь ей, но полное отсутствие информации обезоруживало его. Вся эта клиника кишела фальшивыми Смитами, Джонсами и Браунами. В ее паспорте значилась фамилия Джонсон. Еще он почерпнул оттуда, что она родилась в Чикаго. Сколько Джонсонов может быть в Чикаго, Питер даже и не пробовал подсчитать…

Когда она проснулась на следующий день, еще более настороженная, чем накануне, Питер уже был рядом — с бумагой и ручкой.

— Я знаю, что пока вы не можете говорить, так что даже не пытайтесь. Но если есть кто-то, кому вы хотели бы сообщить о себе…

В ответ ее сотряс приступ сильнейшей дрожи. Ее рот, превратившийся в зияющее отверстие, силился что-то произнести, и это «что-то» было явным «нет!!»

Питер не стал настаивать:

— Ну ладно, это неважно. Вместо них здесь буду я.

Через некоторое время, когда она уже смогла сидеть на кровати, Питер снова пришел к ней с бумагой и ручкой.