Муза художника

— Фрейя, пока я не ушла… Мне нужно сообщить тебе еще кое-что. Это связано с твоим приездом.

Фрейя мгновенно открыла глаза и приподнялась на локте. Значит, за этим приглашением стояло нечто большее, чем потребность Софии в дружеском плече.

— Я стараюсь особо это не афишировать, но теперь, когда… теперь, оставшись одна, я собираюсь переехать из этого дома в конце лета.

— Вы вынуждены переехать?

Фрейя нахмурилась. Она просто не могла себе представить ни этот дом без Алстедов, ни Софию в каком-либо другом месте.

— Да, в современную квартиру; поменьше и подальше от центра. Пока ты здесь, можем как-нибудь сходить и посмотреть ее вместе, если хочешь.

Фрейя напряженно обдумывала услышанное. Маленькая и менее респектабельная квартира. Значит, София продавала картины, потому что нуждалась в деньгах.

— Вы уверены, что консультанты и юристы хорошо вас проинформировали, дали правильный совет? — Фрейя чувствовала себя неловко. — Если, как вам кажется, у моего отца есть что предложить, я могла бы…

— Нет, — решительно ответила София. — Последний раз я получала известия от твоего отца вскоре после того, как в «Таймс» напечатали некролог. До этого мы не общались несколько лет, я даже не знала, что он живет в Лондоне. Логан прислал соболезнования. Но его послание было каким-то странным. Он задавал вопросы, которые показались мне бессмысленными.

Фрейя выпрямилась.

— Можно взглянуть? Вдруг мне удастся…

— Нет. Я не посчитала нужным раздумывать над подобной чушью и уж тем более ее хранить. Одна из головоломок твоего отца — последнее, что мне было нужно в тот момент. Можешь спросить у него сама — я так полагаю, ты захочешь увидеться с ним, раз уж приехала.

— Хотелось бы. Я знаю, что отец в Лондоне, но у меня нет ни адреса, ни какой-либо другой информации о нем. А вы можете сказать, откуда он послал это письмо?

— Да, вопреки своему обыкновению Логан указал обратный адрес. Я записала. Мне тогда пришло в голову, что тебе он может понадобиться.

София тихо вздохнула. Затем прошептала, что Фрейе необходимо отдохнуть, и удалилась вниз по лестнице. Фрейя собралась было встать и распаковать кексы и булочки, но когда попыталась подняться, часы бессонницы навалились на нее всем своим весом. Погружаясь в сон, она услышала отголосок фразы Софии: «…учебников на целое лето!..» Было ясно, что Алстеды могли относиться к ней лишь как к ребенку, за которым нужно присматривать.

КОПЕНГАГЕН, 1905 ГОД

Вторник, 17 октября.

В Париже я не вела дневник. Но теперь, когда все дни похожи один на другой и я, молодая жена, чувствую себя так, будто провела в браке целую вечность, мне просто необходимо его завести, чтобы пережить те события снова. Дневник навсегда сохранит воспоминания о том восхитительном времени, когда мы отдыхали среди статуй и цветущих каштанов в Люксембургском саду, где дети на дорожках крутили обручи под присмотром своих нянь в модных шляпках; или о прекрасных завтраках в нашей квартире под самой крышей, когда мы с двумя моими подругами позволяли себе съесть по лишнему вареному яйцу, чтобы, не прерываясь на обед, поработать подольше, совершенствуя мастерство.

Веди я тогда дневник, сейчас можно было бы с легкостью воскресить те дни. Дорте, правда, попыталась однажды начать — Дорте Браннер, наша с Сусси соседка по парижской квартире. В канун Нового года она достала томик в сиреневом кожаном переплете и демонстративно приготовилась делать запись, призывая нас последовать ее примеру. Но мы с Сусси все время дразнили нашу подругу, называя ее книгу «дневником юного художника» и убеждая, что она обязательно должна умереть молодой, как та русская девушка, Мария Башкирцева, [5] с ее знаменитым «Дневником», который все теперь читают. И бедная Дорте оставила свою затею через несколько недель. Мы были этому рады, поскольку, по правде говоря, не хотели, чтобы человек, живущий с нами под одной крышей, вел дневник. Нам бы пришлось задаваться вопросами: «Что она собирается написать о нас?» или «Кто прочтет все это годы спустя и посмеется над тем, что мы носили и где бывали, над глупостями, которые совершали в дни нашей юности?»

Я вовсе не собираюсь идеализировать те времена, ведь, в конце концов, у нас практически не было денег — меньше франка в день на еду. Разумеется, это не относилось к Сусси, чей отец щедро поддерживал ее и оплачивал квартиру за нас всех. Мы же были так молоды и глупы, что мнили себя художницами, внушая себе, будто нам удалось избежать обыденности, которая ожидала большинство оставшихся дома подруг. Хотя мы подшучивали над Дорте, в действительности у нас самих сходства с мадемуазель Башкирцевой имелось гораздо больше, чем мы готовы были признать; ведь, не сознаваясь в этом даже друг другу, и я, и Сусси тоже мечтали о славе. Разумеется, в конечном счете каждая девушка хочет выйти замуж, свить свое гнездо — но тогда мы были еще слишком молоды.

Мой несуществующий парижский дневник, дневник того времени, чуть больше трех лет назад, когда я была моложе на десять лет (по крайней мере, по ощущениям), был бы совершенно открытым, прозрачным, без недомолвок и секретов. Разве не с этого начинается дневник любой молоденькой девушки — с твердого обещания подробно описывать каждое свое впечатление, с торжественной клятвы не умалчивать ни о чем? Когда-то и я могла дать такую клятву. Но теперь, приняв более серьезный обет, я должна оставаться верной тому, что намного важнее любого дневника: обязательствам, которые взяла на себя при вступлении в брак, той жизни, которой живу в настоящее время.

Моему мужу для работы нужна полная тишина, поэтому в нашем доме царит безмолвие. Но в отличие от Виктора я не очень уютно чувствую себя в тишине. Меня начинают одолевать воспоминания, впечатления, идеи, которыми мне сейчас не так легко с кем-то поделиться, как бывало в те времена, когда я ежедневно общалась с братом и подругами. Выкладывая слова на бумагу, я хочу привести в порядок свои мысли и избавить Виктора от тяжелого испытания выслушивать мою пустую болтовню. На этих страницах я обращаюсь к благодарному слушателю, которого сама для себя придумала. Он приветствует меня с нескрываемым любопытством и интересуется: «Кто ты?»

Я была Севериной Нильсен до того сентябрьского дня ровно два года назад, когда началась моя новая жизнь в качестве жены Виктора Рииса. Если моему мужу случится найти этот дневник, милости прошу на его страницы. Он будет рад узнать, что тут не написано ничего, что могло бы дать ему повод для беспокойства. Я верная жена и всегда стараюсь исполнять желания Виктора как можно лучше. Тем не менее еще в Париже усвоив, что никто не любит, когда человек, живущий с тобой под одной крышей, ведет дневник, я продолжу писать ночью, после того как муж отправится в постель. Если Виктор не будет знать о дневнике, ему ни минуты не придется размышлять о том, что же его жена может написать стоящего.

Иногда на этих страницах я буду воскрешать те бестолковые и счастливые часы, которые похоронены теперь в глубинах памяти. Но, придерживаясь мнения, что нельзя жить прошлым, пока не состарился окончательно, я также планирую писать о моей сегодняшней жизни. Девушки не должны верить утверждениям о том, будто бы замужней женщине приходится прощаться со своими наивными грезами, поскольку у нее появляются более важные занятия и мечты, чем те, которые занимали ее время и мысли в детстве. Я забочусь о Викторе, слежу, чтобы он хорошо питался, заставляю его больше отдыхать, ведь он изнуряет себя, сидит весь день, ссутулившись, за мольбертом, работает неимоверно напряженно, никогда не устраивает выходного или хотя бы короткого дня. Он придерживается определенного распорядка, и мне приходится следовать примеру мужа. Я ухаживаю за его домом и позирую для его картин. И тем не менее у меня есть другие, более сокровенные мечты, к исполнению которых я благоговейно готовлюсь в свободное от обязанностей натурщицы время.