Звезда эстрады

Он немного ошибся — на Галине написано: «Осторожно, злая собака!»

Наконец, Галина вдоволь натрепалась о новых моделях.

— Ну, теперь твой ход, козюлька моя, — напомнил Кирилл, поспешив сменить тему. — Как там Наташка? Ты вот шумишь, а ребенок...

— А что ей сделается? — резко заявила вдруг жена с несвойственной ей интонацией. Когда речь шла о дочери, она начинала лепетать в нехарактерном для нее стиле. — Ребенок у мамы! — отрезала Галина.

— Ты обожаешь работать тихой сапой! — возмутился Кирилл. — Я ведь хотел ее видеть! Для того и приехал сегодня пораньше... Как тебе нравится сушить мне мозги! У меня, как всегда, полный затык на работе!

— Перехочешь! — ехидно пропела жена. — Пока поразвлекаешься с бабами!

Дольников махнул рукой:

— Дремучий у тебя ум, Галина! Если он и есть, то слишком незаметный! Ладно, заскочу в пятницу... ЕБЖ... Хотя дел выше крыши... И слишком широк колебательный момент. А я лучше больше ничего не буду говорить, иначе что-нибудь скажу, как говорит господин Черномырдин.

Галина взглянула на мужа исподлобья и встала.

— У меня тоже дел полно! Надеюсь, мне не нужно тебя развлекать?

И вышла. Стройная, как милицейский жезл, — Кирилл вспомнил Лёку и ее папашку — и свободная, как ветер в поле. Открытая и замкнутая одновременно. Вот зараза... Все вы, бабы, стервы...

Глава 12

— У тебя, надо сказать, замечательная во всех отношениях фамилия, — заявила откровенная Лёка Кириллу. — И намекающая на раздолье вообще, и долевое участие многих женщин в твоей многострадальной судьбе...

Кирилл страдальчески поморщился:

— Леля, не перегибай палку! Ты начинаешь играть мне на нервах...

Лёка разыграла удивление. Ей это ничего не стоило. Она готовилась в великие певицы.

— На нервах? Странно... По-моему, каждому нормальному человеку должно нравиться, когда о нем так говорят...

— Не паясничай! — обозлился Кирилл. — Ты уже работаешь в режиме нон-стоп!

— Неправда, командир! — нервно хихикнула Лёка. — Я свой «стоп» очень даже хорошо знаю! И ты свой тоже.

Она врала. После развода Лёка пустилась во все тяжкие, забыв об ограничителях.

Именно тогда у начальника городской милиции началась с новой силой головная боль — в лице единственной любимой дочки Лёки. Эта штучка могла свести с ума кого угодно, даже бывшего летчика-афганца. Со словом «нервы» он был знаком только понаслышке и не представлял себе даже приблизительно, что такое «депрессия». Излишне эмоциональные дамочки неизменно мечтали выйти за него замуж, но полковник оказался очень прочно женат.

Последний выверт дочери поверг в шок даже видавшего виды Андрея Семеновича.

Проснувшись на рассвете в постели очередного ухажера, довольно обеспеченного господина, Лёка, ничтоже сумняшеся, заявила:

— Или мы сегодня подаем заявление в ЗАГС, или я тебя посажу в тюрьму за изнасилование. Отсидишь, как миленький! Ты ведь не знаешь, чья я дочь!

И Лёкушка продемонстрировала ошеломленному до онемения любовнику украденное ею удостоверение своего отца — полковника милиции.

Немного придя в себя, бизнесмен сообразил, что сейчас лучше в дебаты не вступать и милой резвой девице не перечить, а принять ее предложение — после завтрака отправиться к Лёкиной матери просить благословения. Познакомились молодые вчера вечером, в ресторане, поэтому юноша сделал вполне справедливое заключение об образе жизни своей новой пассии.

За завтраком он осторожно предложил альтернативный вариант — деньги в виде отступных.

— Сколько? — тотчас поинтересовалась практичная Леокадия.

Сошлись на пятидесяти тысячах долларов, которые бизнесмен обязался выплатить жрице любви в течение года и написал расписку.

Однако провести себя до конца он не позволил. Удостоверение рассмотрел хорошо и через день по своим каналам вышел на Ананова.

Взбешенный, но внешне абсолютно спокойный Андрей Семенович вызвал ничего не подозревающую дочь в милицию и попросил показать расписку. Потом пригласил в кабинет прятавшегося, как было условлено, бизнесмена, хладнокровно вернул ему бумагу и, без лишних слов, влепил дочке такую оплеуху, что Лёка еле устояла на ногах.

Бедному Ананову в последнее время довольно часто стали звонить друзья-фээсбешники и сообщать, где и с кем в данный момент сидит его непутевое чадо. У слухов быстрые ножки.

— Можем забрать и привезти, — предлагали приятели. — Ты только скажи, Андрюха...

Полковник отмалчивался. Ну, сегодня Леокадию привезут... А завтра она снова будет охмурять очередного господина с деньгами в том же ресторане... Очередная мыльная серия тысячи и одной ночи... Причем старалась доченька не только ради денег. Как ни странно, особой алчностью и страстью к накопительству она не отличалась, даже обдирая своих умом нетвердых поклонников. Лёку манило в основном искусство любви, что особенно угнетало Ананова.

И полковник милиции продолжал жить под неусыпным конвоем своих мыслей, оказавшихся самыми жестокими и неподкупными караульными.

Зато Андрею Семеновичу повезло с собакой. В отличие от дочки она осталась девственницей. Его любимая эрделька Мими хранила чистоту и за восемь лет не позволила приблизиться к себе ни одному домогавшемуся ее псу. Напрасно к ней приводили породистых ухажеров с отличными родословными: Мими тотчас грозно показывала острые зубки и рычала. Поклонники пугались и оставляли все свои грязные намерения навсегда.

— Да-а, — иногда вздыхал Ананов, — вот бы Леокадию и Мими поменять ролями...

Но ни одна, ни другая меняться не желали...

Каков репертуар! — грустно размышлял полковник. А Соня всегда называла племянницу «луч света»... Прелестная такая девчоночка бегала: две тощие рыжие косенки и вся в бантах... Нина старалась, все ленты покупала разного цвета... Гладко было на бумаге, да забыли про овраги...

Жена потом очень долго, днями и ночами плакала, без конца спрашивая:

— Ну в кого она у нас такая, Андрюша? В кого?! Что за сомнительные связи, увлечения, обманы?.. Откуда у нее в голове столько мусора? Скажи, зачем люди рожают детей?

— Если не знаешь, нечего было и браться! — объявил полковник. — Этим вопросом, мать, надо было озадачиваться на семнадцать лет раньше! Бестолковая ты!

Он хотел прямо объявить жене, в кого удалась их замечательная единственная дочь, но передумал. Не захотел обижать.

— Но ты тоже не знаешь, — канючила Нина. — И вообще никто! Зачем рожать, растить, чтобы им потом мучиться, болеть, умирать?..