Проблема с Джейн

Число преподавателей на факультете уменьшилось, подобно кашемировому свитеру, побывавшему в сушке. Четверо из шестерых ассистентов уволились, и на их место никого не взяли. Пожилой француз оформлял пенсию. Бронзино добился только того, чтобы на это место взяли ассистента. Если Джейн и была зачислена в штат, то лишь потому, что в противном случае ее должность попала бы под сокращение.

— Джейн… — произнес Мак-Грегор.

Джейн вздрогнула. Она не расслышала вопроса. Встретившись взглядом с Дюпортуа, в уголках губ которого проскользнула едва заметная заговорщицкая улыбка, она чуть было не рассмеялась и прикусила губу, чтобы сдержать приступ нервного смеха.

— …расскажет вам сама, — продолжал Мак-Грегор, откашлявшись, — о тех трудностях, с которыми она столкнулась, чтобы пристроить аспирантов третьего курса. Само собой разумеется, никаких групп для аспирантов четвертого и пятого курсов. Я предлагаю не вносить отныне в списки аспирантов после третьего курса. Таково пожелание администрации.

— А что, если они останутся без работы? — надменным тоном спросила Хочкисс.

Джейн, которой не нравился ни ее голос, ни голос Беголю, подумала, что антипатия к человеку начинается именно с неприятия его голоса.

Кроме Теодоры Теодоропулос, отсутствовавшей на собрании, Хочкисс была единственным преподавателем на факультете, подписавшимся под петицией аспирантов, требовавших разрешить им организовать свой профсоюз.

Лесбиянка, занимающаяся политикой, Хочкисс пользовалась исключительной популярностью среди аспирантов, в отличие от Джейн, которую они не очень-то жаловали. В их глазах Джейн была администрацией, против которой они боролись.

— Они в докторантуре Девэйна, — сухо ответил Мак-Грегор, — пусть выкручиваются. У нас тут факультет французского языка, а не благотворительное заведение.

Лицо Натали исказилось от гнева. Внезапно Джейн подумала, что она просто завидует своей коллеге: у Натали Хочкисс всегда были смелые взгляды и твердые убеждения; она сама распоряжалась своей судьбой.

После собрания Джейн, как автомат, дошла до своего кабинета, закрыла дверь и разрыдалась. В дверь постучали. Она вытерла слезы.

— Войдите.

В проеме двери появился Мак-Грегор.

— Что случилось?

Казалось, он был готов ей посочувствовать.

— Ничего. Просто устала.

Дверь закрылась. Ей стало стыдно. Он работал столько же, сколько и она, если не больше, однако не рыдал в своем кабинете, как ребенок. Джейн открыла свою электронную почту и успокоилась.

Было почти девять часов, когда Джейн собрала вещи, чтобы пойти домой. Она так сильно устала, что поднялась по лестнице в свой бывший кабинет, вместо того чтобы спуститься к выходу. Наверху она вызвала лифт и наклонилась над фонтанчиком, чтобы попить воды. А когда выпрямилась, увидела рядом с собой высокого молодого человека с короткими, вьющимися черными волосами. Он был одет в темно-коричневые вельветовые брюки, белую в синюю полоску рубашку и дорогой бежевый пиджак. Его круглое лицо, очки в тигровой оправе и приветливая улыбка сразу внушали симпатию. Он протянул ей руку.

— Франческо Гонсалес. С факультета испанского языка, — произнес он с явно выраженным испанским акцентом.

Испанский факультет находился на третьем этаже.

— Испанского языка? А что вы тут делаете?

Его рассмешил инквизиторский тон Джейн, которая, покраснев, уже собралась попросить прощения за свой машинально вырвавшийся вопрос, как вдруг он с улыбкой ответил:

— Исследую. Я преподаю здесь уже два года, но ни разу не рискнул подняться выше третьего этажа.

— Как и я. За шесть лет ни разу не спустилась на третий. А на этом этаже у меня четыре года был свой кабинет рядом с аудиториями итальянского факультета, но я так ни с кем и не познакомилась.

Дверь открылась, и они вошли в лифт.

— Вы уже не работаете на этом этаже?

— Нет, теперь я заведую учебной частью и работаю на четвертом.

— Что же вы тогда делали на пятом?

Живые глаза Франческо искрились лукавством. Джейн улыбнулась.

— Ничего. Я настолько сильно устала, что вместо того чтобы спуститься, поднялась на этаж выше. То, что мы встретились, — чистая случайность.

— Я не верю в случайности.

Через две недели после экзаменационной сессии он пригласил ее на ужин. Так как он жил в Форт-Гейле, то приехал за ней на машине. И был страшно удивлен, что она не умеет водить: он думал, что в Америке все рождаются с водительскими правами. Франческо рассказал ей, как был на семинаре в Хьюстоне. Как-то после обеда выдалась великолепная погода, и он, вместо того чтобы пойти на занятия, решил прогуляться. Так вот, некоторые водители, притормаживая, интересовались, в каком месте застряла его машина и не нужна ли ему помощь. А когда его остановили полицейские и узнали, что он просто гуляет, то скорчили такие гримасы, что он испугался, как бы его не отвезли прямо в психушку. Джейн засмеялась.

— Я понимаю, что это идиотизм. И если я научусь водить, страх пройдет, мне об этом говорили неоднократно, но, увы, это сильнее меня.

— Наоборот, оставайтесь не похожей на других.

Не успел он припарковаться перед своим домом в Форт-Гейле, как две огромные собаки с лаем бросились к машине.

— Они не злые? — спросила Джейн. — Вы не поверите, но я еще боюсь и собак.

Франческо приоткрыл дверцу и позвал собак. Выйдя из машины, Джейн заметила стройную женщину, которая стояла на пороге, скрестив руки, и наблюдала за происходящим, насмешливо улыбаясь.

— Они хотят только поиграть.

Тереза, жена Франческо, была высокой женщиной спортивного типа, с продолговатым лицом и волосами, собранными на затылке в «конский хвост». На ней были джинсы, кроссовки и старый спортивный свитер, который резко контрастировал с элегантной туникой из коричневого бархата, которую надела Джейн.

— Я уверена, что они не злые, — Джейн робко ей улыбнулась. — Но стоит собаке залаять, как я пугаюсь, не знаю почему. Хотя меня еще ни разу не укусили. Мне как-то объяснили, что они лают потому, что чувствуют, когда их боятся, и это вызывает в них агрессивность.

Тереза вошла в дом. Для нее, конечно же, не было ничего смешнее, чем испытывать страх перед ее двумя лабрадорами.

В доме через стеклянные окна и двери хорошо был виден океан. Джейн остановилась, затаив дыхание.

У Терезы поднялось настроение, когда она узнала, что их гостья замужем. К концу вечера Джейн пришла к выводу, что Тереза довольно-таки симпатичная особа: правда, немного резковатая, но зато у нее твердые убеждения и хорошее чувство юмора. Она прожила год в Калифорнии и два — в Олд-Ньюпорте, но так и не полюбила Америку.

— Разве здесь хоть один американец знает, что такое настоящий помидор — сочный, мясистый, вкусный, — помидор, которому дали время вызреть на солнце! Я не могу жить в такой стране.

На ужин она пригласила своих соседей — поляка-столяра и венесуэлку, занимающуюся гончарным делом. Все сидели на террасе, которая выходила на залив Лонг-Айленд. Вид океана действовал успокаивающе. Солнце зашло с обратной стороны дома.

И сразу же светло-голубой океан приобрел насыщенный оттенок небесной глазури, потом превратился в сине-фиолетовый и стал наконец темно-синим с зеленым отливом. Похолодало. Тереза принесла Джейн свитер, на ощупь мягкий, как шерстяной, хотя на самом деле он оказался синтетическим — зато моль не съест.

Через пять дней Джейн должна была улетать в Айову. В тот же день Франческо с Терезой отправлялись в Мадрид. Это были их последние деньки в этом доме на побережье океана. Следующий год Тереза проведет в Испании: ей дали стипендию, и она сможет заняться исследовательской работой в химической лаборатории; лабрадоры останутся с ней. Франческо переедет в Нью-Йорк, где будет жить в квартире одного преподавателя, который уедет на год в творческий отпуск. Манхэттен после Форт-Гейла — есть же люди, которые понимают, где надо жить! Франческо будет приезжать в Олд-Ньюпорт два или три раза в неделю. Его назначили заведующим учебной частью на испанском факультете.