Музыка ночи

— Ты считаешь, что она наказала себя?

— А что же еще?

— Ты не признаешь версии, что ее могли убить, а тело спрятать, и так никогда и не найти?

— Нет. Она носила в сумочке 38-й калибр и несколько лет ездила по всей стране, побывав в довольно опасных местах. Она знала, как себя вести. — Он жестом заказал новую порцию виски, — Я полагаю, что-то ее терзало.

— Мне эта версия нравится, — сказала Элли. — Может, это была вина. И любовь — какой-нибудь любовный треугольник или что-то в этом роде. Или она так расстроила влюбленного в нее человека, что он что-то с собой сделал.

— Не может быть, — заявил Блю. — У Мейбл было столько мужчин, она не знала, что с ними делать. Я могу согласиться с версией, предполагающей вину за что-то, но не из-за любви. Она была человеком другого склада.

Элли улыбнулась, потому что в его голосе прозвучала нотка раздражения, и она подумала, что все они говорят о давно погибшей певице так, как будто она была их подругой. Казалось, Мейбл на всех производила такое впечатление, что делало ее превосходным объектом для написания биографии.

— Не отбрасывай ничего, — сказала она, — я научилась, складывая кусочки жизней, тому, что у каждого есть и слабое место, и какая-то тайна.

Блю посмотрел на нее со странно серьезным выражением лица.

— Я это запомню, — проговорил он.

Элли подумала о снимке и о том, что он не стал тогда ничего выяснять.

— Может, — сказал он, — Док что-нибудь знает.

— Надеюсь. Я, наверное, просмотрю еще раз все свои записи, чтобы выяснить, не было ли там тайной любви. Это каким-то роковым образом больше похоже на правду.

— Я все-таки считаю, что ты выбрала неверный путь, — с упрямой улыбкой заявил Блю. — Ты теряешь свое собственное время. — Он махнул официантке, чтобы она повторила их заказ. — И я собираюсь сменить тему разговора, поскольку не хочу спорить с красивой женщиной.

Элли улыбнулась:

— Хорошая идея.

— Как продвигается строительство мемориала, Маркус?

— Похоже, что мы успеваем к Четвертому июля. На прошлой неделе привезли плиты, доставили бетон, и уже замостили тротуар. — Его лицо приняло усталое выражение. — Может, когда все закончится, люди успокоятся. Конни Юинг смотрит на меня зверем всякий раз, когда мы встречаемся. — Он покачал головой. — Я действительно считал, что люди будут рады, особенно кто-нибудь вроде Конни, И хотел, чтобы она выступила на открытии, но она отказалась категорически.

— Кстати, о Конни, — сказал Блю, — мы видели у Роузмэри несколько снимков, где вы все вместе на каком-то пикнике.

Элли замерла. Она даже не смотрела на Блю, опасаясь, что выдаст себя, но ощущала благодарность за то, что он завел этот разговор, за то, что почувствовал необходимость для нее найти ответы, связанные с этими снимками, и за то, что проявил доброту и не стал требовать от нее правды. Под столом она прикоснулась к его ноге, и он понимающе пожал ей руку. Когда она попыталась высвободиться, он прижал ее ладонь к своему бедру.

— Пикник? — переспросил Маркус, наморщив лоб. — А кто там был?

— Ты с Джеймсом, Конни, Роузмэри. — Он помолчал. — Энни, ей было около шести. — Взглянул на Элли: — Помнишь, кто еще?

Да, умно. Заставляя ее перечислять тех, кого она помнила, он быстрее поймет, кто ее интересует.

— Имен не помню.

Она на долю секунды засомневалась, в каком порядке называть их и скрывать ли тех, кто значил для нее так много, потом просто принялась перечислять в том порядке, в котором вспоминала:

— Парень с бородкой, парень, похожий на ковбоя, женщина, одетая как хиппи, еще одна негритянка… — Она пожала плечами, как будто это не имело для нее никакого значения. — Вот все, кого я помню.

Маркус был потрясен.

— Это снималось за день до того, как мы уехали. — Он внезапно постарел лет на двадцать, лицо его осунулось, рот печально сжался. — Черт! Я бы хотел посмотреть эти фотографии. — Как будто вспомнив, где находится, он поднял голову. — Но это разрывает мне сердце. — С горестной улыбкой он сказал Элли: — Мой лучший друг и я вместе отправились воевать. Я вернулся, а он нет. Кажется, я так никогда и не смирюсь с этим.

Блю под столом погладил ее руку.

— А ты почему-то ничего о нем не рассказывал.

— Да? — Маркус дернул плечом. — Я знал его чуть ли не с пеленок. Его воспитывала бабка, а она была злее бешеной собаки, так что он все время проводил у меня.

— Ты любил его? — не удержавшись, спросила Элли. Маркус поднял голову.

— Любил. Его все любили. Он был одним из лучших людей, которых я встречал. И самых обаятельных. Он мог бы стать президентом благодаря своему обаянию. — Маркус, казалось, уплыл куда-то в воспоминаниях, потом отогнал от себя эти мысли. — Все давно прошло.

Заговорил Блю:

— Почему Конни так сердится? И почему ты хотел, чтобы она выступила? Ведь ее муж умер от рака?

— Дело не в нем. Ты бы видел Конни в те дни. Господи помилуй! Она была сложена, как… — он замолчал, искоса взглянув на Элли, — как богиня, и всегда такая бойкая на язычок, что все в радиусе ста миль ее хотели. Но она встречалась с Бобби с тех пор, как им исполнилось двенадцать лет, и не обращала на остальных никакого внимания.

— Который из них он? — спросил Блю.

Элли знала. Парень с рыжеватыми волосами, бородкой и гитарой. Бобби Мейкпис. Она молча переживала: а вдруг он окажется ее отцом?

— Почему вы пошли в армию? — спросила она, потом поняла, как бестактно это прозвучало. — Прости. Я не это хотела сказать. Половина парней оказались среди погибших. — Она осторожно высвободила руку, и Блю отпустил ее. — Сейчас это кажется такой глупой потерей.

— Это и была потеря, Элли, — сказал Маркус. — Только двое из тех, кого ты видела на снимке, вернулись домой — я и Бинкл, эта задница.

Блю рассмеялся:

— Бинкл, если тебе интересно, сейчас такой холеный тип, инженер, он просидел всю войну на Окинаве, а теперь хочет прослыть патриотом и утирает слезу, как только услышит о прошлом.

Оркестр снова собирался, и вернулась Алиша.

— Ой, давайте сегодня не будем говорить о памятнике, ладно?

Маркус взял ее руку и поцеловал.

— Мы уже закончили. — Остальным он сказал: — Алиша пострадала от этого достаточно, уж поверьте мне.

Музыканты настроили инструменты, и оркестр заиграл чувственное вступление к "Пересмешнику". Элли закрыла глаза.

— Как мне нравится эта песня.

— Мне тоже, — ответил Блю. — Пойдем потанцуем?

Она подумала о том, почему ей этого хочется. Как хорошо будет почувствовать его объятия, его тело рядом. Она представила себе, как будет раскачиваться в кольце его рук.

Со всей честностью, на которую была способна, посмотрела ему в глаза.

— Нет, спасибо, — тихо проговорила она и добавила для очистки совести: — Я не так уж хорошо танцую.

Он согласно кивнул:

— В другой раз.

По дороге домой Блю молчал, и Элли, все еще под впечатлением и уставшая и, может, немного меланхоличная, просто смотрела в окно, позволяя ветерку играть волосами и вдыхая запах реки, коровьего навоза и сосен. Ее опять поразило, какая глухая темень стояла там, где они свернули на узкую дорожку к его владениям. Ни одна машина не проехала мимо них. Было уже поздно, почти два часа ночи.

Он подъехал к домику и заглушил мотор. Тишину нарушало только стрекотание миллионов кузнечиков. Элли приподнялась:

— Спасибо, Блю. Я прекрасно провела вечер.

— Позволь, я открою дверцу.

Не успела она возразить, как он уже вышел, обогнул машину и распахнул дверь, пока она поднимала туфли, которые сняла раньше. Он протянул руку, поддерживая ее.

— Ой, как мне нравятся джентльмены, — поддела она его. Он слегка улыбнулся, но ничего не сказал. Она прижала туфли к груди.

— Что-то не так, Блю? — Секундная тишина, потом:

— Ничего, что не смог бы вылечить хороший сандвич. Ты не голодна? Я могу сделать нам несколько.

— Хм-м…