Рыжие волосы, зеленые глаза

Переступив через упавший к ее ногам пеньюар, Шанталь забралась в постель и прильнула к Марку-Антонио, потом откинула простыню и принялась покрывать быстрыми, жаркими поцелуями мощный ствол его пениса. Прилив крови вызвал медленную, величественную эрекцию. Казалось, напрягшийся член вибрирует и живет своей собственной жизнью отдельно от неподвижного, погруженного в дремоту тела. Шанталь ласкала его, словно шелковым коконом обволакивая изумительную упругость, по которой ее язычок стремительной ящеркой сновал вверх и вниз. Это прикосновение доводило ее до экстаза. Она медленно оседлала его и позволила ему проникнуть внутрь. Марк-Антонио оставался по-прежнему неподвижным, пока Шанталь сосредоточенно и целеустремленно искала ту самую точку, в которой нарастающее желание разрешилось бы неудержимым оргазмом. Всякий раз, когда ей казалось, что заветная цель близка, Шанталь отдалялась от нее, чтобы затянуть как можно дольше томительную сладость ожидания.

Оргазм потряс все ее существо внезапно накатившей взрывной волной острого блаженства. Потом буря улеглась, она почувствовала себя насытившейся и обессиленной. И вот тут мужчина схватил ее и прижал к себе.

— Мне больно, — жалобно захныкала Шанталь.

Он ее не слушал. Стиснув ее так, что она не могла больше двигаться, он подмял ее под себя и грубо овладел ею, причинив острую боль.

— Хватит, перестань, — рыдала Шанталь.

Не говоря ни слова в ответ, он остервенело терзал ее с жестоким сладострастием, думая лишь о собственном удовольствии. Когда, пресытившись, он откатился от нее и блаженно вытянулся на белоснежной простыне, она скорчилась, как раненое животное.

Он даже не посмотрел в ее сторону, поднялся с постели и вышел из номера, довольный собой, завернувшись в махровый халат.

Шанталь чувствовала себя оскорбленной, опозоренной, раздавленной. А ведь она была нежна с ним, она не заслужила такого жестокого и унизительного обращения. Но с ней всегда бывало так: все ее обижали и унижали, хотя сама она дарила только любовь.

Первым ее врагом стала ее собственная мать. Шанталь была совсем еще крохой, когда однажды услышала, как мать говорит одной из своих подруг:

— Она, конечно, очень мила и, когда я беру ее на руки, жмется ко мне, как брошенный котенок. Но мы с Андре так хотели мальчика! Что ж тут поделаешь? Мы не виноваты. С тех пор как родилась Шанталь, мы перестали заниматься любовью. У нас просто ничего не получается. Поэтому у нас никогда не будет других детей, и нам придется довольствоваться этой приблудной кошкой. Для нас это большое горе.

Слова матери глубоко ранили ее, отравили ее сознание. Сама не понимая почему, она стала причиной несчастья своих родителей.

Она заболела и много дней пролежала в лихорадке, словно вызванной тяжким чувством вины, омрачившим всю ее жизнь.

Шанталь выздоровела и по мере своего взросления стала все больше походить на мальчика. Графу Андре, казалось, импонировало ее поведение, он даже стал называть ее Жоржем, именем, которое хотел дать так и не родившемуся сыну. Он смотрел сквозь пальцы на вульгарную жестокость ее игр, на розыгрыши в самом дурном вкусе, жертвами которых чаще всего становились слуги. Во время парадных обедов она залезала под стол, покрытый достающей до полу скатертью, и забавлялась, заглядывая дамам между ног. Так она обнаружила, что некоторые из них не носили нижнего белья. Таинственное темное пятно, маячившее там, где кончалась смутная белизна ног, источало волнующий и сладкий запах, от которого у нее кружилась голова.

Однажды Дафна, ее подружка, едва переступившая порог отрочества, застала Шанталь врасплох за ее порочной игрой. С этого момента между ними возникло тайное взаимопонимание. Они стали прятаться, предаваясь вдали от посторонних глаз первым опытам извращенного секса. Возбужденные ласками Шанталь, соски Дафны набухали и твердели, поцелуи, которыми они обменивались, вызывали у обеих вспышки болезненного наслаждения. Им не нужно было слов, нездоровая страсть, толкавшая их в объятия друг друга, разгоралась с неистовой силой при каждой новой встрече. Они не упускали ни единой возможности уединиться, придумывая все новые и новые запретные забавы.

Как-то раз граф Андре застал их в момент интимной «игры в четыре руки» под концертным роялем своей жены.

— Sale putain! [18]— воскликнул он, схватив дочь за руку, выволок ее из-под рояля, надавал пощечин и запер в комнате.

В доме разразился грандиозный скандал. Целую неделю ее продержали на хлебе и воде, причем она вынуждена была съедать свой паек в парадной столовой, стоя на коленях, пока мама и папа, обслуживаемые официантами, обедали тут же, за столом, повернувшись к ней спиной.

Это были ужасные дни для маленькой Шанталь. Она не испытывала ни малейшего стыда за то, что ее отец называл грехом и позором. По окончании недельного наказания ее удалили из дома и отправили в богом забытое место, затерянное в Пиренеях, в какой-то жалкий коллеж. Там она возобновила свои мужские игры с некоторыми соученицами, но никто ничего не заметил, а скорее всего не захотел замечать: ведь имя Шанталь Онфлер придавало солидность убогому пансиону. Она вышла оттуда, когда ей исполнилось четырнадцать, и была вновь принята в семью, но ей поставили условие, что она должна вести себя в соответствии с требованиями своего высокого положения. Первым, кого она повстречала в отчем доме после родителей, был кузен Станис, который вместе с ней бесчинствовал и хулиганил, когда они были детьми. Теперь Станису уже стукнуло шестнадцать, он вырос и похорошел.

— Ты все еще лесбиянка или я могу тебя трахнуть? — приветствовал ее кузен.

Шанталь не смутилась.

— Все, что ты можешь, это трахнуть себя в задницу, — ответила она ледяным тоном, хотя чувствовала себя глубоко униженной. В ту же ночь она переспала с помощником садовника. Он был почти слабоумным, но славился своими мужскими качествами. Опыт оказался неудачным. Она сделала ему щедрый денежный подарок. Он сунул деньги в карман и изнасиловал ее. Измываясь над плачущей девушкой, он называл ее Непорочной Девой и уверял, что она прекраснее Святой Цецилии. Позже она узнала, что Непорочной Девой и Святой Цецилией звали двух известных в городе шлюх.

Назойливый телефонный звонок прервал поток ее воспоминаний. Звонила из Парижа Сюзанна Боннар, звезда французского кино, королева элегантности, ее задушевная подруга в течение многих лет.

— Я видела газеты, — взволнованно проговорила она. — Что за кашу ты заварила, chеre? [19]

— Мне просто не повезло с адвокатами. Они никуда не годятся, — ответила Шанталь, стараясь вновь обрести свой бойцовский дух.

— Это уж точно, — заметила Сюзанна. — Они тебя выставили в самом невыгодном свете. Французская пресса тоже плохо о тебе отзывается.

— Придется мне подать в суд на моего адвоката, но для этого надо сначала найти другого, — невесело пошутила Шанталь.

— Забудь все эти глупости. Люди со временем все забывают. Через пару месяцев никто и не вспомнит об этой истории, — посоветовала кинодива.

— Я просто в бешенстве. Меня же буквально растерзали на части, понимаешь? — не сдавалась Шанталь.

— Я подберу твои черепки. Уж для тебя-то в моей постели найдется теплое местечко, сокровище мое. Почему бы тебе не вернуться домой? — предложила Сюзанна.

У нее была репутация пожирательницы мужчин, но в самом тесном кругу ближайших друзей все знали о ее интимной связи с Шанталь.

— Ты хоть понимаешь, что теперь дела зашли слишком далеко и мне придется дать Мистралю развод?

— Ну, это только в том случае, если он выживет, — напомнила актриса. — Давай надеяться на лучшее. У тебя еще есть шанс остаться вдовой.

Шанталь ухватилась за эту слабую надежду. Ей удалось улыбнуться, и она с жадностью набросилась на завтрак.

6

Между Марией и Аделью не возникло никаких разногласий, они сразу же достигли договоренности: Адель будет проводить дневные часы у постели сына, а Мария будет подменять ее ночью. Они хотели быть рядом с ним в ту минуту, когда он выйдет из комы. Врачи считали, что ждать осталось уже недолго. Журналисты сняли осаду после скандала, который устроила Шанталь. В вестибюле госпиталя остались дежурить лишь два-три репортера. Они ограничивались тем, что приветствовали Марию, всякий раз задавая один и тот же вопрос: «Как там наш чемпион?» Ответ тоже был неизменным: «Надеемся на лучшее. Есть признаки выздоровления».