Лебедь

Вчера Джиджи пришла в «Этуаль» после обеда и слонялась там допоздна, надеясь попасться на глаза Чарли Лобьянко. Она хотела похвастаться работой в Майами, пообещать, что в Милане она начнет новую жизнь, и он еще будет ею гордиться.

Постепенно агентство опустело, но в кабинете Чарли по-прежнему горел свет. Джиджи наконец решилась. Она подошла к двери и уже хотела постучать, но вдруг отдернула руку.

Чарли был не один. Говорила женщина. Да что там, она почти кричала, поэтому Джиджи расслышала все до последнего слова.

– Мистер Лобьянко, вам следует учесть две вещи. Во-первых, брат моего мужа – Артур Крафт. Девушка, которой вы сделали ребенка, – племянница мистера Крафта. И если он об этом узнает, я не сомневаюсь, что во все многочисленные журналы его издательской империи тут же поступит распоряжение прекратить всякие отношения с вашими клиентами. Во-вторых, моей дочери – четырнадцать лет. Она несовершеннолетняя.

– Но я клянусь вам, миссис Пэрриш! Я вашей дочери в глаза не видел.

– Ну, разумеется. Взгляните на ее фотографию.

– Миссис Пэрриш, я просматриваю сотни девушек – буквально сотни, это моя работа. Ваша дочь очень мила, но я не припоминаю, чтобы встречался с ней лично.

– И вы думаете, я это так и оставлю?

– Хорошо, но что вы от меня хотите? – спросил Чарли. – Я должен упасть на колени и сделать ей предложение?

– Советую не паясничать. Ситуация и так достаточно прискорбная. Я пока что не собираюсь передавать обвинения в прессу: не хочу никаких скандалов вокруг нашей семьи. Но вы рано радуетесь. Ждите моих адвокатов. Если Виктории придется родить ребенка, вы будете нести за него финансовую ответственность. И в любом случае нам необходимо достичь некоторого соглашения, чтобы не видеть слез на глазах моего деверя…

Миссис Пэрриш вышла из кабинета, и Чарли побежал ее провожать. В голове у Джиджи все наконец прояснилось. Выходит, она не единственная девушка, о которой забыл Чарли. Но с ней-то у него ничего не было. Может, он говорил правду этой миссис, как ее там, Пэрриш? Не сдержав любопытства, Джиджи скользнула в кабинет и схватила со стола фотографию Виктории Пэрриш.

Джиджи быстро глянула на снимок. Пляж… очень знакомый пляж со столь же знакомыми домами в стиле арт-деко на заднем плане. Потом она сунула фотографию за пазуху и выбежала из кабинета.

После съемок Спайк, шофер из автопроката, нанятый здешним агентом Джиджи Рэнди Филипсом, отвез ее в отель. Спайк, колумбиец с длинной шеей и золотыми зубами, носил полувоенную форму и был весьма популярен среди частенько наезжающих сюда съемочных групп.

– Сама-то откуда? – спросил он Джиджи. – Что-то ты не очень похожа на всех этих нью-йоркских фифочек.

– Боже упаси, – улыбнулась Джиджи. – Если уж на то пошло, я – местная.

Странно было возвращаться в этот безумный город в столь официальной роли. Вечером она ужинала в ресторане «Пасифик Тайм». Джиджи специально пошла туда, чтобы поздороваться с хозяином, Джонатаном Айсманом. Она встречала его в Нью-Йорке, в «Китайском гриле». Кроме того, он и сам подрабатывал моделью. Но все равно Джиджи было неуютно. Она вдруг снова ощутила себя маленькой Джиджи Гарсиа, незаконной иммигранткой с Кубы, вечно оглядывающейся через плечо, беззащитной и беспомощной. Только вот Елены больше нет. Джиджи приехала домой, в трущобы Колинза. Дверь открыл новый жилец – мерзкий старик в шортах, и Джиджи с пронзительной ясностью вспомнила того бродягу на пляже, с которого все началось. Она бросилась прочь. Странно было надеяться, что квартира останется пустовать.

Джиджи зашла к соседке и спросила о вещах Елены. Женщина несколько минут кричала на Джиджи: ты, мол, даже не удосужилась приехать на похороны родной матери! Джиджи пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закричать в ответ: эта глупая старуха мне не родная мать! Наконец соседка вынесла трогательно маленький узелок, в котором была и картонка с документами. Джиджи быстро нашла, что искала, и выяснила, что Джина Гарсиа родилась 9 ноября 1978 года в Гаване. Родители – Мария и Эрнесто Гарсиа. На Кубе что, всех зовут Гарсиа? Ее приемная мать – Елена Гарсиа. Единственная мало-мальски известная кубинская кинозвезда – Энди Гарсиа. Обнаружив свидетельство о рождении, Джиджи почувствовала себя как-то уверенней.

Она принесла коробку с собой в номер и уселась с ней на кровати. На самом дне, под пачкой документов, лежал конверт с ее именем. Письмо было написано по-испански, корявыми печатными буквами. Не Еленой – писать она так и не научилась. Наверное, диктовала кому-то.

«Дорогая Джина!

Твоя мать хотела, чтобы тебя звали так. Не знаю, почему мы стали звать тебя Джиджи. Эта коробка достанется тебе, когда я умру. Ты узнаешь, кто твои настоящие отец и мать, но помни, что и я была тебе мамой. Эти бумаги пригодятся, когда ты будешь выходить замуж. Или чтобы избежать неприятностей в полиции.

Надеюсь, ты выйдешь замуж и родишь детей. Надеюсь, что ты сейчас счастлива.

Я люблю тебя, Джина.

Твоя мама Елена».

Бумаги оказались документами об удочерении. Елена официально ее удочерила, и Джиджи могла получить нормальное гражданство. Джиджи лежала под москитной сеткой в своей комнате в отеле «Парк Сентрал» и содрогалась от беззвучных, горьких рыданий. Она вспоминала Елену, как много та для нее делала, и какой эгоистичной грубостью и враждебностью она отвечала на доброту маленькой усталой женщины. Елена любила ее, не так, конечно, как хотелось бы Джиджи, но, видимо, – подумалось с горечью, – другой любви ей вообще не будет дано в жизни.

Утром горничная принесла завтрак и застала Джиджи на полу, среди разбросанных бумаг. Джиджи увидела ее форменное платьице, такое же, как носила Елена, и не смогла сдержать нового приступа рыданий.

– Dios mio! Que pasa? Маl? [18] – горничная грохнула поднос с завтраком на кровать и кинулась к Джиджи.

– Все в порядке, о'кей, – попыталась успокоить ее Джиджи, но поневоле снова разрыдалась. Слово за слово, и она выложила служанке всю свою историю. В конце концов, они скорее всего больше никогда не увидятся, а женщина эта действительно могла ее понять. Она такая же иммигрантка, как и Джиджи. Джиджи молодец, что уехала, говорила горничная, она стала таким важным человеком в Нью-Йорке, она должна собой гордиться и помнить, что с ней все бедные кубинцы. Она станет их кумиром. Елена умерла, но, может быть, ее родная мать, Мария, откроет журнал у себя на Кубе и увидит свою доченьку.

– Но она же меня не узнает, – возразила Джиджи.

– Скоро ты станешь такой знаменитой, что твою историю напишут газеты, и мать тебя узнает.

– Ты слишком много смотришь телевизор, – сказала Джиджи и принялась собирать бумаги. Горничная стала помогать, заглянула под кушетку – туда что-то завалилось. Оказалось, фотография.

– Ты знать этот девушка? Она твой подруга?

– Вовсе нет. А ты что, ее видела?

– Конечно. Они здесь быть вдвоем, три месяца раньше, вместе с ее дядя. Очень, очень хороший человек. Очень красивый. Оставлять много на чай. Он часто приезжать сюда. Такой же работа, как у тебя. Мистер Лобьянко. Очень хороший человек.

– Вот как? – Джиджи протянула руку и бережно взяла из желтых от никотина пальцев горничной фотографию Виктории Пэрриш.