Дом для Одиссея

– Лизавета, я тут не виноватая, – развела руками Татьяна, обернувшись к вошедшей Лизе, – они сами с меня овсянку стребовали, и все тут. Чего только не предлагала на завтрак! Мы, говорят, геркулесовую кашу хотим, и только. Ты на меня и не греши! А то подумаешь чего после вчерашнего нашего разговору.

– А я и не грешу. Чего стребуют, то и вари. Кофе мне сделаешь покрепче, ага?

– Ой, что это вы, тетенька, говорите! – вдруг испуганно проговорил Глеб, выпучив на Лизу ярко-синие большие глаза. – Кофе нельзя пить! Нам мама говорила. От него же сердце заболит! И вы не пейте!

– Да? – растерянно моргнула глазами Лиза. – А у меня сердце не болит.

– И все равно нельзя! Лучше молока попейте! Вот так.

В подтверждение своих слов он припал ртом к большой кружке с молоком и с удовольствием осушил ее до дна. Потом со стуком поставил ее обратно на стол и посмотрел на всех довольно и торжествующе, ожидая похвалы.

– Ой, какой молодец! – первой умилилась Татьяна. – Настоящий мужик вырастешь! И ты, Бориска, давай догоняй брата! А вон у меня уже и булочки зарумянились.

– Тетя, ну садитесь завтракать, а то каша остынет! – продолжал командовать Глеб, пытаясь подвинуть поближе к Лизе кухонный стул.

– Это что ты мне предлагаешь? Мне тоже кашу овсяную есть надо? – с ужасом попятилась к двери Лиза. – Нет, нет, Глебушка, я кашу не ем.

– А что делать, Лизавета? – с удовольствием подхватила Глебово издевательство Татьяна, хитро сощурив в ее сторону глаза. – Ты как хотела? Говорят, назвался груздем, так и полезай в кузов! Как миленькая будешь теперь овсянку по утрам трескать.

– И с молоком! – звонко уточнил ее мысль Глеб. – А кофе нельзя! Кофе вредно!

– Ну? Слышала? Садись давай за стол, я тебе сейчас каши дам! – с садистским удовольствием повторила Татьяна. – Да не лупи на меня глаза-то от ужаса! Вишь, парни говорят, что очень полезно по утрам овсяную кашу есть. А кофе, говорят, вредно! Слышала?

– Да слышала, слышала, – махнула обреченно рукой Лиза. – Дайте хоть умыться-то с утра…

Умывшись и приведя себя в относительный порядок, она вернулась на кухню и под зорким взглядом Бориса и Глеба с силой запихнула в себя несколько ложек отвратительной серой гадости. Желудок, как Лизе показалось, принял упавшую в него кашу с удивлением и настороженностью, потому что привык довольствоваться в основном большой чашкой крепчайшего черного кофе. Его варила Татьяна в огромной медной старинной турке, которую Лиза помнила с детства – в ней варили кофе по утрам и бабушка с дедушкой, и мама с папой. Она и сейчас по привычке поискала ее глазами, но наткнулась лишь на литровый пакет молока с веселой розовой буренкой на фасаде, довольно-таки нахально ей улыбающейся во все коровье лицо. Или морду… Или как там это у них называется…

– Глебушка, а можно я сегодня вместо молока кофейку попью? А? – заискивающе улыбнулась Лиза мальчишке. – А прямо с завтрашнего дня на молоко перейду?

– Нет, тетя, что вы! – поддержал брата молчащий до сих пор Борис. – Хотите, чтобы у вас сердце заболело, как у нашей мамы?

– Нет, ребятки, не хочу, – вздохнула грустно Лиза и обреченно потянула руку к кружке с молоком, торопливо поставленной прямо перед ее носом Татьяной. Послушно выпив все до донышка, она так же, как и давеча Глеб, со стуком поставила кружку на стол и уставилась на мальчишек с веселым девчачьим вызовом, будто похвалы ожидая и мечтая про себя, как по пути на работу заедет в первую же попавшуюся кафешку и попросит сварить большую чашку кофе.

– Ну, чего вам привезти вечером? Чего-нибудь вкусненького или игрушек новых? – спросила Лиза весело, поднимаясь из-за стола. – Из одежды вроде вчера все нужное прикупили, а вот с игрушками как быть? Вы во что больше играть любите? Может, компьютерную игру какую-нибудь привезти? А что, куплю сразу две приставки, и будете себе кнопки нажимать, как все порядочные дети. Или это таким маленьким вредно еще? А?

Близнецы переглянулись молча и уставились озадаченно и исподлобья, удивляясь в который раз на эту странную тетю с ее незнакомыми словами. И где она их берет только, слова эти? Компьютерные приставки какие-то. Прямо с луны будто свалилась на них.

– Ладно, Лизавета, поезжай с богом, без тебя разберемся! – заторопила ее Татьяна и даже подтолкнула слегка в плечо, выпроваживая из кухни. – Наелась каши с молоком – и проваливай. А мы сейчас на улицу гулять пойдем. Надо же обновить красивые одежки-то. Поезжай, работай себе спокойненько.

А что делать, Лиза и поехала. Прокрутилась целое утро по своим делам, кофе, как бы сказала Татьяна, так и не пимши, да еще с дурацкой овсянкой в желудке. И целый день ей отчего-то весело было. Сидела за рулем и улыбалась, и в суде выступая, улыбалась, и неврастенических своих, взвинченных личными неприятностями клиентов выслушивая, тоже с трудом прятала улыбку, чтоб не подумали про нее ничего плохого. А под вечер остановила машину у знакомого уже магазина «Леопольд» и долго развлекалась выбором игрушек для своих малолетних гостей – двух белобрысых любителей утренней овсянки с теплым молоком вприпивку. На сей раз она к девушкам-продавщицам за помощью обращаться не стала, решила с задачей сама справиться. И неожиданно для себя увлеклась. Сколько же у нынешних детишек игрушек, оказывается! Чего только нет – просто глаза разбегаются, все купить хочется. Вот в ее детстве, например, с игрушками очень большая была напряженка. Вспомнилось почему-то, как папа ей из московской командировки «железную дорогу» привез. Как они все вместе – и она, и мама с папой, и даже бабушка с дедушкой ползали увлеченно по полу, собирая игрушечные пути, и как потом пустили по ним игрушечный паровозик, и взрослые радовались этому развлечению нисколько не меньше, чем она, маленькая их Лизочка… А кукла Барби? Сколько она испытала девчачьего счастья, получив от бабушки в день рождения это чудо тех лет, мечту каждой маленькой девочки, которую просто так в магазине и не купить было, а только достать по самому величайшему блату. Сколько они потом с мамой да бабушкой одежек пошили на эту американскую красавицу куклу, да еще и фасоны всякие разные придумывали, кто во что горазд. А теперь вот – покупай – не хочу! И Барби выстроились на полке целой модельно-блондинистой армией, и велосипедов трехколесных каких только видов да конфигураций нет. Тоже ведь были дефицитом, между прочим! Передавались из поколения в поколение, из семьи в семью.

Снова нагрузив заднее сиденье разнообразной величины коробками и пакетами, Лиза с удовольствием поехала домой, осторожно везя в себе и боясь расплескать незнакомое доселе чувство, которому никак не могла дать четкого определения. И потому пугалась слегка. Оно было похоже чем-то на ее давешнюю влюбленность к юному пианисту Лёне – так же все время хотелось улыбаться, без конца подарки преподносить, нести в себе это предвкушение от предстоящего радостного от этих даров изумления. Нет, она вовсе не привязалась к этим двум детям и не собирается прирастать к ним навечно, пусть Татьяна не пугает ее всякими такими глупостями. Просто хочется увидеть, как засияют восторженно их глаза от новых трехколесных велосипедов, например, или от симпатичных ботинок-роликов, или от какой другой детской радости, сложенной на заднем сиденье в хрусткие пакеты и яркие цветные коробки. Да и вообще – какой с нее спрос? Она всего лишь бездетная женщина, таким вот образом исполняет, как умеет, взятые на себя временные обязательства.

А может, все и не так? Может, у нее сейчас эти самые материнские файлы открываются? Сроду ведь так домой не торопилась! И вообще, в этом действительно что-то есть – к детям торопиться. Какое-то особенное чувство – тревожное и радостное одновременно. Есть тут какая-то своя истина, права Рейчел. И даже в утренней овсянке что-то есть, будь она трижды неладна, и в этом противном теплом молоке тоже. Вот потрогать бы еще это самое «что-то» руками, тогда б она сразу поняла! Что ж делать, натура такая – верить только тому, что глазу видно да на ощупь чувствуется.