Маяк Фишера (ЛП)

Он угрожающе делает шаг в мою сторону и тычет своим пальцем прямо мне в лицо.

— Как ты СМЕЕШЬ говорить со мной в таком тоне. Ты была ничто, колючкой на моей стороне дороги, пока не впилась своими когтями в моего сына, когда он был подростком. Ты и твое бедное, дрянное семейство искренне думаете, что являетесь частью этого острова? Единственная причина, по которой мой сын и типа такого умного, как Стэнфорд не хотят иметь ничего общего с тобой, потому что легко поиметь шлюху, которая широко расставляет свои ноги…

— Достаточно. Убери свой палец от ее лица, иначе я уберу его сам.

Низкий, наполненной яростью голос позади меня обрывает мистера Фишера, но я даже не собираюсь оборачиваться. Даже, если бы я не слышала его голоса, я бы почувствовала жар его тела, находящееся у меня за спиной и легкий запах одеколона, смешавшийся с соленой океанской водой, который всегда остается на нем.

— Держи свою бывшую жену на привязи, сынок, — рычит мистер Фишер сквозь стиснутые зубы.

— Я сказал достаточно! — на этот раз Фишер повышает голос. — Если ты еще скажешь, хоть одно слово о ней, я подмету, блядь, тротуар твоим лицом на глазах у всего твоего драгоценного города.

Голос Фишера с едва скрываемой яростью вызывает дрожь на моей спине и мурашки на коже, несмотря на то, что близится вечер, и солнце светит на нас сверху. Дрожь не от страха или беспокойства, что Фишер может сделать что-то сумасшедшее, нет, это чистое, неподдельное вожделение. Он всегда защищал меня от своего отца, но он всегда пытался это сделать тихо и мирно. Сейчас же это был Альфа-самец, который защищает-то,-что-принадлежит-мне, черт побери, что здесь творится, это самая горячая вещь, которую я когда-либо слышала.

Это не хорошо. Это СОВСЕМ не хорошо.

— Фишер, я…

— Больше не слова, — рычит Фишер. — Люси, ты не собираешься прямо сейчас отправиться домой?

Он спросил тихим, твердым голосом, и это на самом деле больше напоминало приказ, чем вопрос. Мне не нравится, что он приказывает, мне вообще не нравится, когда кто-нибудь приказывает, но я не дура. Я достаточно сообразительна, чтобы понять, когда стоит уйти, и прямо сейчас мне нужно это сделать.

Я молча ухожу, не сказав ни слова, и не оглядываясь на Фишера, пока обхожу его отца, по-прежнему направляясь в сторону гостиницы. Я отказываюсь признавать, что Фишер мог услышать, как я перечисляла все его достоинства в своей речи перед его отцом. Не стоило подпитывать его и так раздутое это, но, в конце концов, я должна была это сделать. Меня так достал мой бывший тесть, думая, что он может оттолкнуть каждого, потому что имеет больше денег, чем Бог.

Я ускоряю свой шаг и добираюсь до гостиницы в рекордно короткое время, промчавшись через входные двери, и не сказав ни слова Элли и Трипу, который все еще находится в фойе, не обращая внимания на то, что они бросают на меня вопросительные взгляды, я, не останавливаясь пулей мчусь мимо них. Мне необходим холодный душ. Однозначно, очень долгий холодный душ. Возможно, именно он сможет стереть голос Фишера и то, что происходит у меня сейчас в голове из-за него.

Глава 17

Журнал терапии Фишера

Памятная дата: 30 декабря 2005

— Ох, Фишер, как красиво! — восклицает мама, снимая полиэтилен с лавки, которую я сделал для нее. Я хотел сделать ей подарок на Рождество, поэтому у меня было всего лишь пара месяцев с тех пор, как прибыл домой со своего задания в сентябре. Мне потребовалось гораздо больше времени, чем я ожидал, чтобы акклиматизироваться и вернуться в своей нормальной жизни здесь, на острове, и я старался проводить все свое время с Люси, чтобы наверстать прошедшие полтора года, которые мы провели в разлуке.

Она проводит руками по лакированному дуба с круговыми узорами, вырезанными на спинке сиденья вокруг имени Фишер, которое я выжег на дереве. Это наиболее сложный дизайн, я не делал такого раньше, впервые применив выжигание по дереву, и получилась чертовски хорошая вещь.

— Я не могу утерпеть, чтобы не показать это всем. Я собираюсь поставить ее прямо в фойе, и это будет первое, что все будут видеть, войдя в дом, — взахлеб говорила она, обнимая меня и крепко сжимая.

— Ты все еще тратишь свое время на эту ерунду? — с раздражением спрашивает мой отец, войдя в гостиную и присев на диван, уставившись на скамейку, как на мертвую тушу, которую я притащил в дом и оставил гнить на его ковре. Мама отстраняется от меня и раздраженно смотрит на отца.

— Это не ерунда, Джефферсон, и это не пустая трата времени, это искусство. Фишер невероятно талантлив. Просто внимательно рассмотри, как сделана эта лавка! — защищает меня мама, опять с любовью проходясь руками по дереву.

— Это однозначно хобби, поэтому является пустой тратой времени. Ему необходимо пойти в колледж, чтобы подготовить себя к реальной карьере, а не заниматься легкомысленным времяпрепровождением, которое не принесет никакого заработка или воевать в какой-то дурацкой войне, которая к нам не имеет никакого отношения, — с раздражением говорит мой отец.

Я даже не собираюсь объяснять ему, что мое «легкомысленное времяпровождение» приносит мне больше денег, чем он даже может себе представить. После того, как я подарил Селу на день рождения кресло-качалку, которую он поставил перед своей закусочной, я стал постоянно получать телефонные звонки от людей, которые увидели ее и хотели такую же. Через некоторое время, люди просили меня сделать другие предметы мебели. Для меня это было настолько захватывающим и привлекательным, и мне нравилось заниматься этим каждую свободную минуту. И сейчас я уже не так беспокоюсь, как буду обеспечивать Люси, нежели в то время, когда мы только поженились. Я не мог позволить своей жене содержать нас, и взять на себя все финансовое бремя нашего брака, потому что прекрасно понимал, что на мизерную зарплату ефрейтора, особенно на острове, где все очень дорого прожить невозможно. Это «хобби» позволило мне внести залог за дом за нас двоих. Он не был таким уж большим, и совершенно не был похож на дом моих родителей, но он был новым и стоял на берегу океана, и я был уверен, что Люси его полюбит.

Я также даже не стал отвечать отцу по поводу моих военных вылазок. Он был зол, когда узнал, что я записался в морские пехотинцы, и находился в полной ярости, когда меня призвали на действительную службу. Он никогда не был патриотом, единственное, что его волновало это зарабатывание денег, и я просто не видел смысла, доказывать ему, что у него есть возможность свободно зарабатывать эти деньги, которые он так любит, только благодаря мужчинам и женщинам, сражающимся в другой части мира.

— Фишер, нам необходимо продумать меню для предсвадебного обеда. Может ты и Люси заедите на ужин как-нибудь вечером на этой неделе? — спрашивает мама, пытаясь разрядить обстановку.

Маме вероятно следует знать, что помимо разговоров о моем выборе профессии, другая вещь, которая безумно раздражает моего отца — это разговоры о Люси и нашей предстоящей свадьбе.

Мой отец вздыхает, расположившись на диване.

— Я не понимаю, почему такая необходимость жениться в таком молодом возрасте. Тебе всего лишь двадцать два, а ей только двадцать. Ради Бога, почему такая спешка?

Я сжимаю руки в кулаки и делаю несколько глубоких, успокаивающих вдохов. Я не понимаю, почему сейчас на него так реагирую. Именно таким он был всегда, сколько я себя помню, всегда не доволен моими решениями и всегда знал, что лучше мне следует сделать. По правде говоря, хоть мы и прожили в одном доме почти восемнадцать лет, мой отец ничего не знал обо мне.

— Мы и не спешим. Мы вместе уже почти четыре года и любим друг друга. У меня опасная работа и мы знаем, что так будет лучше для нас двоих. Какая разница поженимся мы через две недели или через два года? — спрашиваю я.

— Важно то, что для тебя существует намного лучший выбор, мой сын. Женщины с деньгами и социальным статусом, соответствующим носить фамилию Фишер. Она и ее родители относятся к среднему классу, в лучшем случае, как ее бабушка и дедушка, которые основали эту Богом забытую гостиницу, являющуюся бельмом на глазу для всех на краю острова. Почему ты хочешь опуститься до такого уровня, когда у тебя есть намного больший потенциал, — сетует он.