Странные женщины

Ты с ума сошла? — спросила она себя мысленно. ЭТО ТВОЯ ЩЕТКА. Ты осталась сама собой, только не помнишь этого.

Но пересилить себя не могла: щетка продолжала казаться чужой, не ей принадлежащей. Поколебавшись, Лиза поставила ее в стакан, выдавила пасту на палец и потерла зубы пальцем, прополоскав затем рот. Полоская, почувствовала что-то. Пошевелила языком, нащупывая. Точно. Вылетевшая пломба. И кажется, давно вылетела. Значит, дупло. Пахнет. И тошнота вдруг неудержимо подступила к горлу. Будто чужие зубы вставили ей в рот и она вынуждена терпеть их дурной запах!

Рехнулась, точно рехнулась, думала Лиза. Белье ведь утром надела — и ничего!

Но тогда она об этом не думала, а сейчас вдруг и белье показалось нестерпимо чужим. Не думать об этом, не думать!

Послышался звонок в дверь. Наверное, муж вернулся.

МУЖ ЖЕНЩИНЫ, КОТОРАЯ БЫЛА…

Но это был не Игорь. Это была женщина с недобрым лицом и взглядом. Не поздоровавшись, она спросила:

— Твой олух дома?

— Нет.

— Тогда поговорим.

— Поговорим, — согласилась Лиза, гадая, кто эта женщина и о чем она собирается говорить.

Та прошла в комнату, села в кресло, поерзала в нем.

— Мы тоже такие хотим купить. Уютно, удобно. Где брали, за сколько?

— Я не помню, Игорь брал.

Женщина помолчала.

— Я вас обоих понимаю, — сказала она вдруг. — Ефим всю жизнь ни одной смазливой морды не пропускал. Ты сама это знаешь. Но любит он только меня и никуда от меня не уйдет. Потому что нигде он больше не найдет такую дуру. Никакая другая его поганый характер не поймет. Никакая другая ему прощать все не будет. Ну и детей он любит, конечно. Особенно Варьку. Из-за одной Варьки не уйдет, просто обожает ее. Я и тебя понимаю. Надоело на вторых ролях, хочется блеснуть. Понимаю, сама такая же была, слава богу, что перебесилась. Нет, ей-богу, как в администраторы перешла, спать стала нормально, нервы не прыгают, как чертики. Короче, я все понимаю. Но наглеть-то не надо! Нельзя же так в открытую! Все уже болтают об этом. Мне это надо? Ну встретились где-нибудь подальше разик-два в неделю, трахнулись бы потихоньку… У него через месяц пройдет, я знаю. А внаглую — зачем? Показываешь, что ты такая смелая, что на всех тебе наплевать? А если я тоже обнаглею? Вот придет твой олух, а я ему все возьму и скажу. Он же псих у тебя, он же тебя убьет просто. Ты этого хочешь?

Лиза лихорадочно анализировала.

Итак, перед ней жена одного из актеров. Нет, скорее даже режиссера, она же говорит: блеснуть хочется, а с помощью кого может блеснуть актриса? Итак, режиссер или актер из заслуженных, которому доверили постановку. Она, Лиза, с ним в связи. Эта женщина считает, что ради получения роли.

Скорее всего так. То есть не важно, ради роли или нет, но важно другое: она изменяет мужу. Да и немудрено изменять ему, такому рыхлому и рано поизносившемуся. Да еще с репутацией психа. И безработному к тому же.

Но как она должна вести себя? Как себя должна вести та женщина, которой она была? Оправдываться? Быть агрессивной? Лукавить?

— А что бы ты хотела вообще? То есть в идеале? — спросила Лиза вполне доброжелательно, показывая этим, что готова идти навстречу. Может быть.

Но слова ее на женщину произвели действие необыкновенное. Она откинулась в кресле и смотрела на Лизу так, будто та сказала что-то из ряда вон выходящее.

— Значит, наглеем дальше? — наконец выговорила она. — Наглеем окончательно?

— Не понимаю.

— Да кто ты такая стала, чтобы мне тыкать?! Сопля ты зеленая! Я ведущей актрисой была, когда ты еще под стол пешком ходила! Напролом, значит, прешь?

Вот тебе и раз, подумала Лиза. Надо поправиться.

— Извините, — сказала она. — Оговорилась.

— Знаю я эти оговорки! Ладно! Считай, что разговора не было. Кстати, если скажешь Ефиму, что я к тебе приходила, прибью, вот тебе крест, прибью! — Женщина даже перекрестилась. — И учти, — добавила она, стоя в двери, — я двадцать четыре года с Ефимом прожила и еще столько же проживу. А с вами, с михрюшками, он ни с кем больше чем полгода не возится! Одного только не пойму! — развела она руками. — Чего ж он раньше-то? Слава богу, лет двенадцать уже вместе работаете, и на тебе, разглядел! Он ведь по молоденьким больше, а тебе-то, я знаю, тридцать пять уже! Для него тридцать пять — старуха!

— А как же вы? — не удержалась Лиза.

— Думаешь, обидела? А вот нет! Я о любовницах говорю, о подстилках! А жены, милая моя, возраста не имеют, когда они любимые!

И женщина ушла, резко хлопнув дверью.

Оставшись одна, Лиза почувствовала почти отчаянье. Может быть, подумала она, пора перестать испытывать судьбу и просто-напросто обратиться к врачу? Ведь это лечат, наверное, как-нибудь? Хотя вряд ли. Она что-то слышала и читала о подобных историях. Это, кажется, проходит само.

Нельзя отчаиваться. Ведь она довольно много уже вспомнила — и вспомнит еще больше.

Вот сейчас, например, она стоит на кухне и задумчиво оглядывается. Ноги сами сюда привели. Значит — что?

Как что? Обед готовить. Из того, что есть. Кормить мужа и дочь. Она видела в холодильнике картошку, морковь, чеснок, лук. (И главное, помнит, что картошка — это картошка, морковь — это морковь. И так далее. И как готовить — помнит!)

Лиза взялась за дело. Нашла терку, натерла морковь, луковицу, головку чеснока, обжарила это, потом сбросила в тарелку, почистила картофелины, нарезала их — не кружочками, а дольками. Руки сами это делали. И тоже на сковородку. Когда картошка была почти готова, из тарелки добавила морковь и лук, аккуратно перемешала. Получилось довольно аппетитно. Хлеб есть. Негусто, конечно, но голодными муж и дочь не останутся. А вечером он сходит к сестре и займет денег. Куда он запропастился, кстати?

Убивая время, она занялась рассматриванием своих вещей в шкафу. Ничего особенного, ухищрения бедности. А вот платье почти приличное. Вот джинсы. Она сбросила халат, надела их и почувствовала себя удобно и комфортно. Надела также легкую маечку-футболку. Доставая ее из шкафа, уронила легкий цветной шарфик. Подняла — и вдруг прижалась к нему лицом, жадно вдыхая запах.

(Вспышка: «ОПИУМ». РАДОСТЬ, СЧАСТЬЕ. Отчего? С чем связаны эти воспоминания? Купила ли она сама этот шарфик или это подарок дорогого человека? Почему так печально стало вдруг, почти до слез?)

Лиза положила шарфик на место. Вышла на балкон.

Третий этаж. Вправо и влево по улице одинаковые панельные дома, а напротив бетонный забор и за ним скопище автобусов. Автопарк?

Ничего не вспоминается. Только лишь ощущение чуждости и уныния, словно сослана в этот город, в это место, в это унынье. Господи, как тут можно жить? Чем тут можно жить? Видимо, она очень любит свою работу. И наверное, дочь. Мужа вряд ли. Но почему работает театр, на дворе ведь лето?

Нет, еще не совсем, еще листья на тополях молодые, трава внизу, на чахлых газонах возле дома, короткая, недавно пробившаяся сквозь пожухлую прошлогоднюю.

Она вернулась, ища что-то. Газета попалась на глаза. Именно, газета нужна.

Телевизионная программа с двадцать четвертого мая по тридцатое, с понедельника по воскресенье. Значит, скорее всего сегодня двадцать четвертое мая. Театральный сезон еще не кончился. Но — скоро. Может, все-таки пойти к врачу и уговорить его дать справку до конца сезона? Но тогда ей не светит роль в новом спектакле, на которую, судя по словам жены этого самого Ефима, она претендует? Но нужна ли ей эта роль? Чувствует ли она себя сейчас актрисой?

Прислушалась к себе.

Нет. Ничто не манит на сцене. Не хочется.

Но это сейчас. Надо прийти, увидеть, попробовать. И может быть, все вспомнится разом, именно все — от одного прикосновения к любимому делу!

Но где Игорь, вышедший позвонить из автомата? Ведь не меньше трех часов уже прошло!

Прошло еще полчаса, и Игорь наконец явился.

Был бодр. Заговорил от порога:

— Представляешь, Чукичев, подлец, говорит: не телефонный разговор, пришлось ехать к нему, а у него куча народа, пришлось ждать, а в результате он сказал, что еще недельки две надо потерпеть. Это максимум. Я разозлился. Я не марионетка, в конце концов, чтобы меня дергать! Я говорю: Чукичев, ты извини, мы хоть друзья детства, но время деньги, а я из-за тебя полдня потерял! Плати! И он, представляешь, смеется — и достает деньги. И я взял. Правильно я сделал?