Сексоголик. Откровения девушки, повернутой на сексе

Десять лет назад мне пришлось расстаться с подружкой, с которой мы до этого не расставались 14 лет, и все по причине несоблюдения этого правила. Мы с Бекки росли вместе, лет до двадцати и даже старше мы были с ней как сестры. У нас не было друг от друга секретов: первые месячные, первая сигарета, первая любовь. Это она поддержала меня, когда мой первый парень покончил жизнь самоубийством; я поддерживала ее, когда ее бывший приятель получил срок за серьезное преступление. Мы были неразлучны.

Разумеется, мы не могли не говорить о сексе. Мы даже обсуждали вопросы сексуального экспериментирования друг с другом, когда выпивали, так мучило нас любопытство, а потом смеялись над своими потугами. Мы всегда были готовы помочь друг другу, всегда успокаивали другу друга, помогая перенести горечь разрыва с очередным приятелем.

И когда один из ее приятелей дал однажды вечером дал мне номер своего пейджера, положил мне руку на коленку и прошептал в ухо: если, мол, мне когда-нибудь захочется переспать, то я должна позвонить ему, — моим первым желанием было немедленно рассказать обо всем Бекки. Она была от него без ума — я и подумала, что лучше будет, если она обо всем узнает. Как же я заблуждалась.

Услышав от меня новость, она была озадачена и возмущена, собралась тут же отправиться к нему и заявить, что все кончено, но вскоре все изменилось. Когда ее приятель солгал, заявив, что, дескать, я сама навязалась ему, Бекки с готовностью проглотила это и порвала со мной, не с ним. И он по телефону вопил как резаный, что я, мол, «лживая тварь» и тому подобные вещи. Моя подружка плакала рядом. Что же до меня, я была слишком ошарашена, чтобы говорить.

С тех пор я ее больше не видела. Десять лет. Вот так и завершилась наша долгая и задушевная дружба с тобой, Бекки.

Разумеется, я пыталась прояснить все. Я несколько месяцев названивала ей, забрасывала письмами в надежде, что она одумается, поймет, что не я лгу, а он. Бекки и слушать меня не желала, порвав со мной и оставаясь с ним. Для меня это оказалось душевной травмой, я несколько лет не могла оправиться от потери.

Я понимаю, что все это говорит больше о ней, как о человеке слабовольном, как о ненадежной подруге, нежели обо мне, которая «поступила правильно», но если бы мне представилась возможность вновь вернуться в те времена, я бы ни за что не призналась ей, что он стал клеиться ко мне. Вот ему я сказала бы, чтобы он успокоился и призадумался над тем, каково будет ей узнать о том, что он подбивает клинья ко мне, и предоставила бы ей самой оценить, что он за тип. Тогда я не потеряла бы лучшую подругу.

В свете приобретенного опыта я ни за что не стану рассказывать Кэти о взглядах ее ненаглядного дружка на мой бюст. Напрасно все это, и слишком рискованно заваривать кашу. Становится грустно оттого, что я, будучи человеком прямым и заслуживающим доверия, способным сказать дорогим мне людям правду в глаза, все же не решаюсь это сделать, потому что опасаюсь растерять друзей. Вот и приходится носить в себе всю эту грязь, надевать просторные блузки, всячески скрывать свои прелести, когда мне случается встречаться с дружком моей Кэти. Чем незаметнее будет мой бюстик, тем меньше будет у него возможности глазеть на него. Так что пусть выберет себе на будущее другой объект для созерцания.

22 июня, среда

Меня все еще бесит повышенный интерес приятеля Кэти к моим грудям. Если меня что и раздражает, то это когда мужчины моих подружек начинают оказывать мне знаки симпатии в присутствии своих жен или любовниц. Тут уж моя терпимость падает до нуля. Я, слава богу, подучилась гневным взглядам, если у них хватает легкомыслия заглядывать мне еще и в глаза или расточать улыбки.

Да проблема вовсе не в том, что они глазеют — как я уже говорила о Кэти, все было бы вполне нормально, знай она об этих играх, — проблема в том, что эти приятели и мужья моих подружек или просто знакомых и не подозревают о том, как меня раздражает, когда они пялятся на мой бюст. Для меня это — акт предательства, и уж если верность, доверие и честность — необходимые условия любой дружбы, двойная ложь просто невыносима для меня.

Это не то же самое, как если бы он занялся сексом с другой, — тут куда более серьезная провинность; но скрывать собственные фантазии — значит иметь секреты от партнерши, а подобное укрывательство правды явно не по мне.

Сегодня я выходила за покупками, и моя местная торговая артерия была полна мужчин, разглядывавших меня, улыбавшихся мне — украдкой, — будто они витали в своих снах наяву, видимо, вид мой поднимал их боевой дух. Меня от подобного всегда тошнило.

Может, оттого что все это до боли напоминает историю с моим бывшим приятелем по имени Стивен и собственную роль мишени.

Я всегда замечала, если он вдруг заглядывался на другую женщину, когда мы выходили куда-нибудь вместе. Я помню, как однажды мы отправились то ли на коктейль, то ли на вечеринку, и он там не мог оторвать взора от одной особы с весьма внушительным бюстом. Он уставился на это великолепие, и я заметила в его взгляде неприкрытое желание. И приняла как должное.

Дело в том, что у нас было так — возбуждаясь, он возбуждает меня. Все, что я хотела, это чтобы он взглянул в тот момент на меня, улыбнулся бы, махнул мне рукой. В этом случае я убедилась бы, что и я — часть его фантазий. Что же до его желания соблазнить эту особу, об этом мы наговорились бы вдоволь после того, как оба насытились бы сексом друг с другом.

Но Стивен на меня не взглянул. Не заметил огня в моих глазах. Он и понятия не имел, что я наблюдала за ним, за ней и что это лишь подстегивало мое влечение к нему. Исключив меня из игры, он продолжал смотреть на девицу, будто пытаясь навечно запечатлеть в памяти каждую деталь ее внешности. Отдельно от меня.

То, что меня отстранили, пренебрегли мною, вызвало чувство обиды, собственной ненужности, что, в свою очередь, вызвало приступ жуткой ревности — черты, в целом скорее нехарактерной для меня.

Когда мы в тот вечер вернулись домой, Стивен прижал меня к стене, и я ощутила его возбуждение. И хотя я должным образом отреагировала на это (учащенным дыханием и блеском глаз), чувство обиды не покидало меня. Когда он, приподняв блузку, сжал мою грудь, я подумала: а может, сейчас он ее представляет? Когда он страстно вошел в меня, я почувствовала себя ею, именно ее он ласкал, а не меня.

Вполне возможно, что все мои душевные беды и реакции — рациональные или же иррациональные — не последовали бы, включи он и меня в свои фантазии. Если бы он взглянул тогда на меня и улыбнулся или же сказал что-нибудь типа: «Вот это грудь, а? Если бы я посмотрел, как она ласкает тебя — я бы от этого так завелся, что…» — я бы отреагировала совершенно иначе. В этом случае фантазировали бы МЫ ОБА, а не только ОН. То, что Стивен устранил меня из своих фантазий, заставило меня задуматься — а доверяю ли я ему? А я не могла ему доверять, потому что не сомневалась, что, глядя на меня, он в мыслях с той, которая младше его чуть ли не вдвое..

И пусть я могу показаться циничной, рассуждая подобным образом, я все же не теряю надежды, что однажды повстречаю того, кто сможет довериться мне во всем, кто не станет скрывать от меня своих вожделений и прихотей, что поможет и мне делиться с ним своими. Того, кто поймет, что честность и откровенность со мной будет означать для него свободу самовыражения без опасения, что я возьму на себя роль его судьи или хозяина. Я хочу видеть рядом с собой того, кто когда-нибудь, идя со мной по улице, вдруг схватит меня за руку и прошепчет в ухо: «Вон, ты только взгляни, какая малышка, вот бы ей сейчас…» — и при этом будет знать, что это вызовет во мне не ревность, а лишь усилит мое влечение к нему.

Потому что человек, способный на такое, — это человек, который сознает, что он куда свободнее, раскованнее в сексе, страстнее и откровеннее, чем тот, кто втайне от меня улыбнется понравившейся ему незнакомке, идя со мной по улице, а потом будет втайне же от меня мастурбировать, представляя ее. Но мужчины, о которых я мечтаю, редко встречаются в природе, это истинные мужчины, и мне пока ничего подобного в жизни встречать не доводилось.