Змей-искуситель

Ал и Эдвина частенько пытались уговорить меня распрощаться с армией и жениться, но не менее часто они заговаривали теперь и о переменах в их собствен‑ной жизни. В работе Ала началась тяжелая полоса. Вес‑ной того года известного чикагского судью обвинили в получении взяток. Ал помогал собирать доказательства его вины. Мой дядя работал под прикрытием, выполняя поручение министерства юстиции. Это началось почти сразу после рождения Эдди. Эдвина была бы рядом с ним, если бы не ребенок.

– Один из нас должен остаться в живых ради Эдди, – говорила она.

Коррупция представлялась мне огромной вонючей лужей. Судьи, клерки, офицеры полиции, адвокаты – все оказались ворами.

– Они компрометируют систему и угрожают непре‑рекаемости закона, – заявил Ал. – Предстоит немало поработать, прежде чем мы разгребем все завалы. Двадцать‑тридцать весьма влиятельных персон, скорее всего, пойдут под суд прежде, чем мы закончим.

– Тебя же могут убить, – заметил я. – Я бы не уди‑вился, если бы кто‑нибудь догадался, что ты и есть ос‑ведомитель.

– Кто, я? Я всего лишь мягкосердечный судья. Я не стою таких хлопот.

В то лето кто‑то подсунул записку под дворники его седана, который Ал все‑таки купил после многолетней приверженности автобусам и метро. В ней было сказа‑но: «Ты умрешь, подлая любопытная крыса!»

Я договорился об отпуске и приехал к ним на месяц. Каждое утро я провожал Эдвину и Ала, сажал их в такси и ехал с ними до здания суда, каждый вечер был с ними рядом, когда они возвращались домой. В течение дня я сидел на лавочке через дорогу от детского садика, куда днем отправлялась Эдди.

– Это просто смешно, Ник, – мягко выговаривал мне Ал. – Тебе не о чем беспокоиться. Нас защищает полиция. И потом, это была всего лишь пустая угроза.

– Угрозы никогда не бывают пустыми.

– Послушай, я сумею о себе позаботиться. Ты при‑глядывай только за Эдвиной и Эдди. В эту субботу мне придется поработать. Отведи их в парк.

– Думаю, им будет лучше остаться дома. Но Ал не согласился со мной.

– А я думаю, что ты и сам не захочешь просидеть весь день взаперти с неугомонной трехлетней малыш‑кой и скрежещущей зубами Эдвиной, которая сходит с ума от тревоги за меня.

Поэтому мы и отправились в парк.

День был жарким и ясным, листва деревьев в парке шелестела на ветру, а я дергался при каждом шорохе. Эдди играла в песочнице, смеялась, поглядывая на нас с Эдвиной. Мы сидели на скамейке недалеко от нее., Я держал руку в кармане, не выпуская маленький авто‑матический пистолет.

– Мне бы хотелось иметь больше власти, – задум‑чиво сказала Эдвина. – Нам с Алом никак не удается изменить жизнь. А ведь мы поклялись сделать именно это.

– Не понимаю, почему вам до всего есть дело.

– Мою мать и моих сестер не интересует ничего, кроме очередного визита в косметический салон. Бизнес, который принадлежит моей семье, потогонный; Хэбершемы эксплуатируют своих рабочих, как хотят. Я пообещала себе, что никогда не стану такой, как они. Но последние несколько лет мне кажется, что я зани‑маюсь тем же, чем и мои родственники, только иначе. Я устроилась и теперь топчусь на месте.

– Теперь у тебя есть ребенок, о котором необходи‑мо заботиться. Возможно, ты просто боишься, что эта работа под прикрытием повредит Алу.

– Нет, дело не только в этом. Я устала смотреть, как наркоманы отправляются в тюрьму, а не на реабилита‑цию. Я устала смотреть, как Ал выносит обвинительные приговоры женщинам, убившим своих мужей, которые их избивали. Ему это самому противно, но закон есть закон. Я устала от всех тех глупостей, которые сущест‑вуют в нашей системе. На своем уровне я ничего не могу изменить. – Эдвина потерла глубокую складку между бровями. – Знаешь, кое‑кто весьма влиятельный пред‑ложил Алу баллотироваться в конгресс на следующий год.

Ал – конгрессмен?! Я несколько минут смотрел по сторонам, приходя в себя, а потом снова повернулся к ней.

– Я думаю, что в конгресс должна баллотироваться ты, Эдвина. Ты из породы победителей.

Она улыбнулась.

– В другом мире я бы стала политиком. Но правда в том, Николас, что у нас в стране женщины все еще на‑ходятся в менее выигрышном положении. Я не зарабо‑таю достаточного количества голосов. И потом, я во всем привыкла добиваться самого лучшего результата. Если бы я занялась политикой, то нацелена была бы только на одно, а это невозможно. – Она помолчала. – Я хотела бы быть президентом.

– Тогда вперед! Если ты победишь, сразу произве‑дешь меня в генералы. Я буду счастлив салютовать тебе.

Эдвина усмехнулась.

– Думаю, я бы приказала тебе немедленно поки‑нуть страну. Ты видел мою вагину.

Я закашлялся и сменил тему:

– Раз ты отказываешься от участия в гонке, значит, надеешься, что однажды президентом станет Ал. Верно?

Эдвина ответила мгновенно:

– Он им будет.

Она так это сказала, что у меня мурашки побежали по коже. Я ни на секунду не усомнился в ее словах и чув‑ствовал себя как‑то странно. Мне казалось, что я ощу‑щаю дыхание судьбы, словно Эдвина привела ее в дви‑жение, а я должен был сделать так, чтобы ничто не по‑мешало.

– Я собираюсь снова пройтись по периметру парка, вернусь через пару минут, – сказал я, поднявшись, и выразительно посмотрел на сумку с детскими вещами, которую Эдвина держала на коленях. Я спрятал там пистолет и велел Эдвине держать руку на нем всякий раз, как я отходил от них.

Она застонала:

– Ты опять за свое! Я не собираюсь изображать Рэмбо. У меня от твоих приказов мурашки по коже. Или я сама себя довожу до такого состояния?.. Лучше пой‑дем домой.

Эдвина тоже встала и повесила сумку через плечо, а я подхватил на руки Эдди.

– Ники! – взвизгнула девочка и поцеловала меня в щеку.

Мы пошли по тенистому тротуару вдоль парка, на‑правляясь к тихой улочке. Эдвина протянула руку и по‑гладила дочку по золотисто‑каштановым волосам.

– Николас, я доверю тебе один секрет. И ты можешь положить его в банк, как и мои слова насчет Ала. Когда‑нибудь моя дочь станет первой женщиной‑президен‑том!

Я перевел глаза с нее на Эдди, щекотавшую мне нос.

– Если этого захочет сама Эдди.

– Она захочет.

Увлекаемая семейными амбициями, Эдвина была способна действовать и за спиной дочери. Я мысленно приказал себе не забыть заступиться за Эдди, когда ее мать примется организовывать ее избирательную кам‑панию.

Не исключено, что это начнется уже в детском саду.

Краем глаза я заметил тот ржавый фургон, когда он был еще в пятидесяти ярдах от нас. Машина двигалась медленно. Возможно, меня насторожило то, что води‑тель прижался слишком близко к тротуару. Или его по‑дозрительно низкая скорость. Как бы то ни было, я не стал ждать, оправдаются ли мои опасения.

– Бери Эдди и беги вон к тем деревьям! – шепнул я Эдвине. – Не задавай вопросов. Просто делай то, что я тебе говорю. Беги!

Я перебросил Эдди на руки ее матери. Эдвина всего лишь один раз оглянулась на фургон, крепко прижала к себе дочь и бросилась к елям. Взревел мотор, и машина прибавила скорость.

Я видел только того, кто был за рулем, но знал почти наверняка, что остальные прячутся сзади. Намерения водителя были абсолютно ясными. Машина перевалила через кромку тротуара и теперь ехала прямо на Эдвину и Эдди. Они не могли успеть добежать до деревьев. Я бро‑сился наперерез фургону, на бегу вынимая автомати‑ческий пистолет из кармана.

Когда я оказался в двадцати футах от машины и нацелился на лобовое стекло, водитель резко свернул. У меня было время только на один выстрел. Я спустил курок, и стекло разлетелось на мелкие куски. Фургон вильнул и врезался в фонарный столб.

– Ложись! – крикнул я Эдвине. – Прижмись к земле!

Она уже добежала до елок, нырнула под их ветки, упала на колени и спряталась за стволом, прижимая к себе Эдди.

Водитель медленно шевельнулся. Он не был ранен, только оглушен. Осколки покрывали его. Я бросился к задней дверце фургона, распахнул ее, но внутри никого не оказалось. Я тут же подскочил к дверце пассажира, дёрнул, но она оказалась заблокирована. Водитель тя‑жело моргал, медленно поднимая руку ко лбу, на кото‑ром стекло оставило мелкие порезы. Я вскочил на под‑ножку, ударил кулаком по стеклу дверцы, а сам нагнул‑ся в кабину через разбитое лобовое стекло.