Открой свое сердце

— А может, ты и права, — пожала плечами сестра. — Может быть, все к этому и шло.

— К черту все шло! — Отец оторвал затуманенный взгляд от бутылки и чокнулся с ней неловкой рукой. Бутылка упала, но водки в ней оставалась самая малость. Капелька на донышке. — Нехорошо получилось. Люди к нам по-людски, а мы как-то… А? — грозно рыкнул он и опрокинул стопку. Глаза его забегали и остановились на порезанном аккуратными кругляшками соленом огурчике. Он сгреб этот огурчик горстью и, подняв лицо вверх, широко открыл рот, словно голодный птенец кукушки в чужом гнезде. Из горсти он всыпал туда ломтики огурца и неприятно зачавкал. Кадык торопливо заходил по горлу, потом с громким звуком огурец шлепнулся в желудок. Конечно же, звук был иного происхождения, глотательные движения отца в пьяном состоянии всегда сопровождались таким, но Натке показалось, что это огурец шлепнулся в желудок. Ей стало неприятно, и она отвернулась от отца. Глаза ее наткнулись на опущенные плечи сестры.

— Чует мое сердце, неспроста фужеры лопнули. Поймите меня… — Наташка взмолилась и даже поднесла к груди сложенные лодочкой ладони. — Неспроста…

— Ну и не выходила бы. Посидели бы, попили. Часто такое случается. Две приличные семьи собрались в приличном доме…

— Мам! Ты себя-то хоть послушай, что ты такое говоришь? Посидели бы, попили бы! Зачем? Кому врать?

— Ты не передергивай. — Мать посмотрела на Наташу. — Что-то финтишь ты мне. Не фужеры виноваты… Не-е-ет… Что-то у вас с Митькой произошло.

— Когда произошло? — сестра вступилась за Наташку. — Ты же их видела до того. Как голубочки. Оставь ее, мать. Посмотрим, если любит, прибежит. А не любит, так пусть — колбаской по Малой Спасской.

— Выпороть вас надо, — буркнул отец, тяжело встал из-за стола и ушел к себе. Натужно взвыл диван, и через пару секунд раздался заунывный булькающий и громкий храп отца.

— Он бы, может, и прибег, да кто ж его теперь сюда пустит? — Мать тоже поднялась и ушла в комнату к отцу. Диван снова скрипнул. Потом скрипел часто, с интервалом в десять-пятнадцать минут. Мать ворочалась, вздыхала и никак не могла уснуть.

Митька пришел. Пришел он даже раньше, чем следовало ожидать. К семи утра он уже стоял у двери с большим букетом цветов и тортом, перетянутым серой тонкой бумажной ниткой. Мать захлопотала вокруг стола, отец достал бутылку вина, с радостью готовый опохмелиться после вчерашнего перепоя в гордом одиночестве. Компания ему была как раз кстати. На столе появились стаканчики и закуска. Митька ждал, когда выйдет Наташа и они смогут объясниться. Но вместо Наташи вышла ее сестра и сказала, что Ната не желает его видеть. Митька выпил и ушел. Ната сходила с ума. Каждый день она видела Митьку на заводе, они работали в одном КБ, несколько раз пили вместе кофе и обедали за одним столом. Ната уже почти сдалась и оттаяла. Случай разнесся по всему городу и вызвал бурную реакцию горожан. На Наташу чуть пальцем не показывали.

Страсти потихоньку улеглись. С того дня прошел почти месяц, и Митька наконец-то снова решился сделать Наташе предложение. Наташа не отказала, но и не дала согласия. Обещала подумать. А через три дня после второго Митькиного предложения в городе появилась молодая симпатичная женщина. Она поселилась в гостинице и на следующее утро пришла в КБ того завода, где работали Наташа и Митька. Они как раз сидели на подоконнике, тесно соприкасаясь плечами и обсуждая какой-то незначительный эпизод из заводской жизни.

— Привет, Митрий, — женщина широко и счастливо улыбалась. — Радость моя, я так соскучилась. Где ж ты пропадал? Пропащая душа ты моя. — Женщина поправила волосы, и когда она подняла руку, Наташа неожиданно для себя обнаружила, что до сих пор не замечала ее большого круглого живота. «Водянка, что ли?» — почему-то мелькнула странная и неуместная мысль. Наверное, таким образом Наташин мозг ограждал себя от потрясения. Иначе почему Наташу не посетила единственная и естественная догадка — женщина беременна. Беременна, вероятнее всего, от Митьки. Наташа посмотрела на Митьку. Глаза у него были широко открыты. То ли от страха, то ли от удивления.

— Ты как… вошла сюда? — Митька выкинул за окно сигарету, потом сделал такое движение, будто хотел поймать ее, но сигарета уже слетела маленькой звездочкой в утренний сумрак и, вероятнее всего, с коротким шипением погасла в серой лужице.

Наташа смотрела на женщину в каком-то странном оцепенении, без ревности или обиды, а только с непонятным сожалением. Женщина смутилась. Она стала неловко переминаться с ноги на ногу и потешно хлопать большими загнутыми ресницами.

— Так я сказала же, к мужу. К тебе то есть. А зачем по телефону? Я соскучилась. — Она шагнула к Митьке, но тот торопливо соскочил с подоконника, грубо взял ее за руку и вывел в коридор.

Дверь осталась приоткрытой, и хоть Митька с женщиной отошли в дальний конец, все равно Наташа своим цепким слухом улавливала обрывки фраз. Она и не хотела бы, но все ее тело превратилось в сплошной орган слуха. Одно большое ухо. Наташа зажимала ладонями виски и видела перед собой груду расколотого хрусталя в обрамлении зеленого горошка. На скатерти вино, на руках вино, на одежде вино, словно кровь. Ну кто еще будет спорить, что ничего не происходит в этой жизни просто так?

— Я же хочу быть с тобой. Всегда с тобой. Ты ведь сам говорил, если что…

— Если что — сообщи! Так, нет? Со-о-бщи! — по слогам раздраженно говорил Митька. — Чтоб сообщила! Я бы тебе на аборт денег выслал. Сколько надо, столько бы и выслал. А ты чего?

— Но я же хочу быть с тобой… Ты говорил… Я хочу быть с тобой, — женщина тупо повторяла одну и ту же фразу, и Наташе на ум пришла песенка. «Я хочу быть с тобой. И я буду с тобой», — мелодия гвоздиком всаживалась в мозг.

— Тебе нельзя быть со мной, не-льзя, — произнес он, словно отрезал ломоть чьей-то судьбы. «Ах ты гаденыш!» — подумала Наташа и криво усмехнулась.

— Почему? Объясни, почему? Я не понимаю, почему? — голос срывался, чувствовалось, что его заливают слезы. Поток горьких бессильных слез. Наташе хотелось плакать вместе с этой женщиной, она представила себя на ее месте, и ей захотелось вытошнить из себя этого Митьку. Этого циничного и жестокого тихоню.

— Потому что я женюсь. У меня скоро свадьба. Понимаешь?

Женщина промолчала. Видимо, она кивнула головой и вытерла скулы от слез, потому что Митя тихо сказал:

— Ну вот и славненько. Я знал, что ты понятливая. Тебе сколько на аборт?

— Чего сколько? — не поняла женщина. Наташе до ужаса захотелось узнать ее имя. Почему-то ей показалось, что, если она будет знать имя этой женщины, все встанет на свои места. Как будто от того, знает она или нет это имя, зависит что-то очень важное.

— Денег сколько?

— Каких денег? — опять не поняла женщина.

— Значит, так, — медленно, словно ребенку третьего класса из спецшколы для умственно отсталых детей, стал разжевывать каждый звук Митька. — Я тебя спрашиваю, сколько тебе нужно денег, чтобы сделать аборт?

— Зачем аборт? — женщина все равно не понимала, о чем идет речь. Она не могла понять. Она не хотела понимать. Разве так бывает — аборт в шесть месяцев?

— Сколько месяцев? Шесть? Откуда шесть? — Митька стал что-то подсчитывать в уме. Наверное, он подсчитал, Наташа услышала его вздох. Господи, какая акустика! Даже вздохи слышно из дальнего конца коридора. — А искусственные роды?

— Зачем?

— Ты что, издеваешься? — Митька вспылил. — Чтобы избавиться от плода. Он же не нужен ни тебе, ни мне!

— Это не плод, это ребенок, — твердым и тихим голосом произнесла женщина. — Это мой ребенок и твой ребенок, и если он тебе не нужен, то мне он нужен. Он нужен мне! Ты… Фашист! — более сильного ругательства женщина не смогла придумать. Она твердым шагом пошла прочь от фашиста, и в груди у Наташки все застыло.

— Забудь сюда дорогу, слышишь?

Женщина не отвечала, и Наташа захотела выйти из комнаты и посмотреть ей в лицо. Если не имя узнать, так хоть лицо запомнить. Наташа встала в дверном проеме, секунду помедлила, будто перед прорубью с ледяной водой, потом решительно сделала шаг за порожек и столкнулась с ней. Сердце у Наташи оборвалось и звенькнуло, как лопнувшая струна.