Увидеть звезды

Марианна бы этого не одобрила.

Это первое, что мне пришло в голову, когда я проснулась на следующее утро. На самом деле первая моя мысль была вот о чем: если мой желудок вздумает исторгнуть все раньше, чем я окажусь в ванной, то неплохо бы заранее максимально обезопасить пространство комнаты.

Пока глаза мои выискивали подходящий сосуд, в поле зрения угодили бутылка с бренди и два пустых стакана, красовавшиеся на туалетном столике; я вздрогнула от ужаса, но осмотр продолжила и в какой-то момент обнаружила Гэрта. Он лежал рядом со мной и крепко спал.

Вот тут и явилась та самая мысль, что Марианна бы этого не одобрила. Не только не одобрила бы, но даже изумилась бы, поскольку я вообще не пью бренди, не люблю. Но Гэрт сказал, что после выпавшего на нашу долю испытания необходимо хлопнуть именно по стакану бренди. Я разрешила ему хозяйничать в шкафчике-баре, а сама рухнула на диван и принялась рассматривать свои несчастные ноги и то, что осталось от дорогих новых колготок после пробежки по улицам, без туфель.

Гэрт заставил меня выпить огромную порцию, и действительно полегчало. Я попросила его проверить, хорошо ли закрыты окна, все ли, потом он удостоверился, что входная дверь заперта, и накинул цепочку. Он спросил, не надо ли позвонить в полицию, но в конце концов мы рассудили, что я нанесла Мэгвичу гораздо больший вред, чем он нам, и лучше со служителями закона не связываться. Как только я представила, что передо мной выстроят для опознания нескольких, похожих (будто его клоны) Мэгвичей, то снова затряслась от страха, поэтому позволила Гэрту налить мне второй стакан.

Выпив половину этого второго, я вдруг разрыдалась. Буквально впала в истерику и никак не могла остановиться. Гэрт обнял меня, приговаривая, что это из-за пережитого шока, на самом деле я была просто супер, и он страшно мной гордится. И все твердил, что я, возможно, спасла жизнь и себе и ему, очень даже возможно.

Реветь я перестала, но тут же начала хохотать, нет, не над его словами, бесконечно трогательными, просто я взглянула на его лицо, а оно было ужасным. Гэрт был похож на панду, потому что черная обводка вокруг глаз размазалась, мы же тогда, на улице, то смеялись, то плакали от счастья. Белая густая крем-пудра местами стерлась, и сквозь ее остатки я увидела какую-то жуткую сыпь, но тут же сообразила, что это веснушки и что их очень много. Черные, торчавшие, как иглы у дикобраза, волосы, тщательно слепленные перед походом на лекцию, теперь упали, завесив лоб. Благодаря влажному вечернему воздуху волосы кое-где предательски закудрявились. Глядя на это перемазанное расплывшимся гримом лицо, я, пожалуй, в первый раз захотела увидеть, что же таится под бело-черной маской, и понять, почему Гэрт так ревностно скрывает свою внешность.

Он тоже глянул на меня, ничего не понимая.

— На что это ты смотришь?

— На тебя. Хорош!

— Ты тоже выглядишь сейчас не на миллион долларов, моя милая.

— А то я не знаю! Нам надо как следует помыться и выспаться.

Он застенчиво спросил:

— Ты не против, если я возьму твой шампунь и мыло?

— Не против. Бери что хочешь. Только имей в виду: мои вещи в шкафчике, а Марианны — на полке. На ее полке ничего не трогай — там расставлено все в определенном порядке, чтобы она знала, где что искать. — Я попыталась подняться с дивана. — А я пока поменяю белье на ее кровати. Уверена, она бы не возражала, что ты у нее поспишь.

— Не суетись, — посоветовал Гэрт. — Мне и на диване будет неплохо. Завернусь в пальтишко. Это же армейская русская шинель, из распроданных запасов. Классная вещь, очень удобная.

— Даже не желаю об этом слышать! После сегодняшнего приключения тебе надо по-человечески отдохнуть. Нам обоим.

Когда Гэрт, отмытый и облаченный в мое красное шелковое кимоно, вернулся из ванны, я его не узнала. Его кожа была по-прежнему бледной, но не мертвенно-белой, а теплой, сливочной, и сплошь в веснушках. Ими было усыпано не только лицо, но и все тело, заметила я, поскольку кое-как подпоясанное кимоно иногда соскальзывало, обнажая узкую, почти без растительности грудь.

Знаю, что вела себя не очень-то тактично, совсем не тактично, но я хлопнула два стакана бренди и плохо соображала. И потом, я была настолько ошарашена его преображением, что не смогла удержаться:

— Гэрт, у тебя ведь рыжие волосы?

Он замер, посмотрев на меня с опаской.

— Ну… да. И что?

— Ты их красишь?

— Ну да.

— Почему?

— Потому что я их ненавижу! Потому что в школе меня вечно дразнили из-за них и из-за веснушек. Вот я и подался в готы. Чтобы можно было перекраситься в брюнета и замазать физиономию белилами. — Передернув плечами, он плеснул себе еще бренди. — Надо было стать либо готом, либо геем. Геем — это уж извините, я выбрал стезю гота.

Я, разинув рот, глазела на его шевелюру.

— А какой у тебя настоящий цвет? Морковно-рыжий?

— Нет, не морковно. Это бы еще туда-сюда. В Шотландии полно пацанов с морковными волосами, цвета газировки «Айрн-брю». Но у меня они не как у всех. Мама говорит, что этот цвет называют тициановским. Будто мне от этого легче, — буркнул он, мрачно глядя в свои стакан. — Еще и вьются, сволочи, на всей башке. Вовремя не подсуетишься, сразу лохмы, как у рыжего королевского спаниеля. — Он сосредоточенно пощупал длинные черные кудри, похожие на упругие пружинки. — Со спины все за женщину принимают, рост ведь у меня так себе, средняк, а пьяные, они ж ни фига не видят, щиплют за жопу. Жесть. Вот и приходится распрямлять чертовы штопоры и красить их черной краской. Ну а брюнет с веснушками — это полный отстой. Видок кошмарный, будто я подцепил оспу или еще какую-нибудь пакость. Была у меня одна подружка, тусовалась с готами. Однажды она меня накрасила белилами, просто по приколу. Но мне жутко понравилось. Короче, запал я на это дело. — Он ухмыльнулся. — С тех пор за жопу никто не щиплет.

Я привыкала к новому Гэрту, я вдруг открыла для себя, что у него красивые ровные зубы и огромные зеленые глаза. А раньше были карими, клянусь! Его внешность притягивала, честное слово. Конечно, не красавец, спору нет, но по-своему очень симпатичный мальчик.

— Гэрт, ты же теперь совсем другой! Я раньше тебя просто не видела. Видела только жутковатое готическое обличье, а не самого человека. Знаешь, у тебя красивые глаза, зеленые, я их почему-то не замечала.

— Ну да, люди тебя и правда толком не видят, только твой прикид. И это радует. На меня все школьные годы глазели, сыт по горло.

Поднявшись с дивана, я поковыляла в сторону ванной, но тут комната сделала пируэт, и я сообразила, что переоценила свои возможности. Поэтому я крепко вцепилась в спинку кресла, потом снова уставилась на Гэрта и мечтательно изрекла:

— Хотела бы я увидеть твои волосы в первозданном виде. Пытаюсь представить… наверное, они… они точно потрясающие!

Он фыркнул и еще как следует хватанул бренди.

— Тетки мои постоянно трепали меня по волосам и причитали: «Девчонки умрут от зависти». Отлично, да? Хорошо хоть в школе за такие шуточки можно было врезать по морде.

— Я бы и сама прибила наглецов, которые тебя дразнили! Почему дети всегда так жестоки?

— Дети они и есть дети. Не был бы я рыжим, наверняка прицепились бы к чему-нибудь еще.

Гэрт подошел ко мне и наклонил голову:

— Настоящий цвет у корней. Пора подкрасить, но никак не выберу время.

Подняв руки к голове, он раздвинул густые черные пряди. В этот момент пояс развязался, и алое шелковое кимоно распахнулось. Гэрт глянул вниз. Я тоже глянула.

— Вот, смотри! — Он указал пальцем на медно-каштановую поросль. — Вот мой настоящий цвет!