Фрося. Часть 4 (СИ)

Года наплывают стремительно и чем дальше, тем быстрей.

Ладно, всё, что я тебе сейчас наговорила, сказано всего лишь для затравки.

А теперь о главном…

Никуда я от тебя до сороковин по Коле не уеду, дело не в религии, а в традиции, которую ни ты, ни я, нарушать не любим и не будем.

Я уже тебе рассказала, что, по всей видимости, на моём хвосте сидят органы, а они, поверь, и сюда могут добраться, за них не берись.

Поэтому в ближайшее время, мы устроим с тобой приятное и полезное путешествие.

Упакуем аккуратно валяющиеся в твоём шкафу меха, за реальную цену которых можно, наверное, Волгу купить, а то и две, я ведь цен особо не знаю, этим Марк занимался, но и мы с тобой ведь в накладе не оставались.

Так вот, поедем мы подружка во Владивосток, мне Марк, в своё время, говорил, что там можно устроить хороший сбыт через иностранных и даже наших торговых моряков.

Трудно и опасно нам будет выйти на них, но рискнём, пан или пропал.

Если нас сцапают, то мне по любому, наверное, крышка, а ты не при делах, так подрядилась помочь подруге.

Если всё сложится удачно, а я в это верю, то мы возвращаемся с деньжатами в Таёжный, справляем сороковины по Коле и вместе уезжаем ко мне в Москву.

Тебе не надо ютиться у Лиды и зависеть от настроения зятя, временно будешь жить у меня, места вполне хватает…

— Фроська, дай хоть слово вставить, прёшь словно танк не разбирая дороги, а я, между прочим, тоже своё мнение имею…

— Не перебивай, я же тебя просила.

Что ты думаешь, я собираюсь делить с тобой кров до смерти?

Нет, моя дорогая, хотя это меня совершенно не пугает, ведь Сёмка нам не помеха.

Поверь, он живёт своей жизнью, мы с ним редко пересекаемся, а как он к тебе относится, ты знаешь не хуже меня.

Короче, не дрейфь, подсуетимся и справим тебе через годик-другой хотя бы однокомнатную квартиру в Москве.

Чем у нас будет плохая старость, у тебя дочь с внуками рядом и я не вдалеке.

Ну, а чтоб ты не думала, что я такая хорошая, то напомню, меня в ближайшее время могут посадить в тюрягу и неизвестно на сколько, хотя я буду этому всячески сопротивляться, а ты если что, присмотришь за Сёмкой.

Глава 29

Во время всего длинного монолога Фроси Аглая не сводила с неё глаз.

Рот у неё то открывался, то закрывался, несколько раз она пыталась встрять, но натыкалась на огонь в глазах подруги и на решительный жест руки, которым она пресекала всяческое вмешательство в её речь.

Но вот, Фрося замолчала, поднялась с валуна и стала напротив, в упор глядя на Аглаю.

— Фроська, ты долго думала, пока до этого додумалась?!

Какой Владивосток, какая Москва, о каком светлом моём будущем ты толкуешь?

Ты же видишь в каком я жалком физическом и моральном состоянии, краше в гроб кладут, мне не мехами торговать, а самогонкой из-под прилавка.

— А ты поговори, поговори, а я тебя послушаю, но завтра уже едем в Сосновск, где твоя Наташка находит нам толкового парикмахера, стрижём и красим твои пегие волосы, приводим мордашку и ноготки в порядок, а затем, тебя малость приодеваем, насколько позволит промторг вашего захолустья.

Для поездки во Владивосток будешь вполне готова, а в Москве наведу на тебя такой лоск, что вовсе засияешь у меня, как новогодняя ёлка.

Аглашенька, умоляю тебя, не надо спорить, на этот раз доверься моему чутью, я ведь тебе плохого не желаю.

Когда-то раввин Рувен говорил мне, чтобы выжить, надо использовать все до последнего шанса, дай себе этот шанс, а мне его дай, чтоб помочь тебе.

Аглая ничего не ответила на проникновенные слова подруги, а закрыла руками лицо и горько зарыдала.

Такой Аглаю Фрося ещё никогда не видела.

Она не пыталась успокоить подругу, пусть та выплачется.

Ведь Фрося и сама в трудные моменты жизни, а их у неё было немало, давала волю слезам, с ними порою уходили горечь утраты, боль, стыд, злость, а главное, жалость к себе.

Наконец, плечи Аглаи перестали вздрагивать, утихли всхлипы и она отняла руки от зарёванного лица.

Она громко высморкалась и подошла к берегу реки, осторожно наклонилась, набрала в пригоршни холодной воды и вытерла распухшее от слёз лицо.

Медленно волоча ноги, вернулась, села на прежнее место на валуне и, наконец, повернулась к Фросе, прямо посмотрев ей в глаза:

— Не знаю, ох, подружка, не знаю, всё, что ты сейчас мне наговорила слёту не осмыслишь и сразу не прожуёшь.

Мне надо или принять все твои предложения без возражений или резко всё отклонить.

Тебе только кажется, что я гром-баба, на самом деле я обыкновенная забитая деревенщина.

Ту жизнь, что ты мне нарисовала под стать тебе, а мне больше подходит роль самогонщицы, такой, как стала Шурочка.

Фроська, бедовая ты баба, это для тебя было просто ни о чём не думая, выхватить из рук матери еврейскую девчонку и спасти ей жизнь и, если бы только спасти, так поднять на ноги и лелеять, как родное дитя.

Кинуть в разгар войны полную добра хату, ушедшего воевать живого мужа и уйти с любовничком в глушь, и не просто отсидеться, а ещё, не задумываясь о последствиях, родить от него сыночка.

Это ты могла в трудные послевоенные годы поднять трёх ребятишек, обеспечив им очень даже достойную жизнь и каждому дать приличное образование.

Это ты могла двенадцать лет ждать своего любимого, не помышляя даже о другом мужике, а найдя его, примчаться к нему на другой конец света, тут же дать отворот-поворот коварному изменщику и кинуться в объятия практически к не знакомому мужичку с сомнительным прошлым и без надежд на будущее.

И это ещё не всё, поехала его разыскивать по всему Советскому Союзу, нашла, чтобы прикрыть его остывающие глаза и решиться родить от него ребёночка.

О, я могла бы и дальше перечислять все твои подвиги и сумасбродства, но глядя на тебя, вижу, что твоя сдержанность скоро лопнет, а мы обе не хотим ссоры между нами.

Послушай Фроська, всё то, что ты предложила, для меня неожиданно, не привычно и от всего этого мне как-то боязно.

Хотя, чего мне бояться, если даже смерть сейчас меня не страшит, а жизнь в сегодняшнем виде мне совершенно не мила.

И ещё, теперь самое главное, послушай теперь ты меня подружка…

Я искорёженная жизнью баба, люблю выпить, сквернословлю, не терплю, когда мной помыкают и привыкла жить сама себе хозяйкой… и такую чертовку ты хочешь взять с собой в Москву и поселить рядом…

Фрося поняла, что достучалась до сердца подруги и тут главное не перегнуть палку и она усмехнулась:

— Ну, подруженька у меня тоже не заржавеет, смогу дать тебе достойный отпор и за словом крепким на антресоль не полезу, но лучше обойтись без этого, поэтому, если будешь сильно донимать, то у меня есть дача, сяду на своего жигулёнка и укачу на несколько дней туда, ещё умолять будешь, чтоб вернулась.

От этих слов Фроси, только что недавно горько плакавшая женщина улыбнулась:

— Ну, правильно, приеду к вам в хату и выгоню вашего тату.

Фрося поняла, что она добилась того, чего хотела и не стала больше нажимать на подругу, чтобы не спугнуть её хрупкую надежду на будущее.

— Что-то я начинаю зябнуть, а не пора ли нам вернуться домой, а то уже темнеет, а начнём выбираться отсюда, не ровён час, впотьмах ещё в грязюку влезем по пояс.

Со значительно улучшеным настроением подруги вернулись в дом, подкинули в печку дровишек и начали накрывать на стол к ужину.

Это дома Фрося могла намазать булку с вареньем и с кружкой чая лёгенько поужинать возле телевизора.

В Сибири каждый приём пищи настоящий ритуал, свято хранимый хозяйками и рюмка, другая водочки за вечерней едой почти в каждой семье было делом привычным, и не осуждаемым жёнами, которые и сами зачастую поддерживали в этом мужей.

Фрося не стала возражать против выставленной Аглаей початой в обед бутылки и даже сама пододвинула свою рюмку под разлив:

— Вот, это по-нашему.