Дорогой, все будет по-моему!

Кати прошлась по своему маленькому домику, представляя, как приятно будет снова стать здесь единственной хозяйкой. Можно купить гиацинтовой или розово-лиловой краски и обновить гостиную, выкрасив стены в цвет, который никогда не потерпел бы Джеймс. Можно весь день жечь свечи, не боясь, что он скажет, будто у нее пахнет как в церкви. Стенли снова будет позволено лежать на диване. Прежде чем без нескольких минут девять позвонили в дверной звонок, Кати успела мысленно заново оформить интерьер дома и совсем забыла об очередном визите Оуэна. Она стала задавать обычные вопросы («Как вы спите? Покажите, пожалуйста, язык»), слегка нервничая в ожидании, что он сейчас снова заговорит о своих несчастьях. Но Оуэн удивил ее.

– Я переезжаю, – сказал он вдруг.

– Да? Но это же хорошо.

Прежде он всегда говорил, что его ни за что не выживут из дома, несмотря на мучительную ситуацию.

– Я буду теперь жить на Спрингфилд-Лейн. Я только что снял там бунгало.

– Как вы решились? – спросила Кати.

– Вспомнил о том, что вы толковали мне на прошлой неделе. Что негативная энергия может тебя разрушить, если не поостережешься.

– Я твердила это вам с самого начала, – засмеялась Кати.

Оуэн взъерошил себе волосы.

– Наверное, до меня дошло наконец. Хочу сказать спасибо. Когда я решился, мне сразу полегчало. Точно, как вы и говорили. Я снова как бы обрел контроль над собой.

Кати почувствовала гордость – словно мать, наблюдающая, как ее сын впервые проехал по дорожке от дома до калитки на двухколесном велосипеде.

– Замечательно! – воскликнула она. – Вы молодец.

Как здорово было думать, что она изменила к лучшему чью-то жизнь, даже если эта жизнь совсем незначительная. Она упивалась этим чувством, даже когда Оуэн стал рассказывать, как он, укладываясь, перебросил вещи жены через забор, почти все предварительно изломав и испортив. Одну из них – маленькую китайскую вазочку эпохи Мин, которую мать Мириам подарила ей на свадьбу и которую Оуэн нашел в коробке на антресолях, – он запустил в теплицу Теда, разбив в ней стекло.

– Она, наверное, дорого стоила? – спросила Кати, не зная толком, что сказать.

– Ничего, поделом ему. Как-то ночью я заглянул через забор и увидел, как они там лизались. Совсем потеряли стыд, даже ставни не опустили, – скрипнул зубами Оуэн.

Кати невольно рассмеялась:

– Я говорю про вазочку.

– Ну не знаю. Может быть.

Было похоже, что, несмотря на все заверения Оуэна о решимости идти вперед, они продолжали буксовать на прежнем месте. («Она шлюха, он кусок дерьма».) Но когда Кати попросила его описать новый дом, Оуэн быстро переключился, и новообретенный оптимизм вернулся к нему. Оставшееся время они обсуждали ламинат и обои, и, хотя Кати с удовольствием удалилась бы в соседнюю комнату, пока иглы творили чудеса, как она поступала с остальными пациентами, час прошел гораздо плодотворнее и приятнее, чем прежде.

– Может быть, – рискнула предположить Кати, когда сеанс лечения был окончен, – когда вы устроитесь на новом месте, сможете подыскать себе и новую работу?

Она не стала добавлять то, что хотела добавить: «И тогда сможете выплатить мне деньги, которые задолжали», но намек был очевиден.

– Ну да, – заулыбался Оуэн, – кто знает, может, что и получится.

Когда он ушел, она надела жакет и поехала сначала в хозяйственный магазин на окраине Линкольна, где взяла каталог пастельных красок, а потом в газетном киоске купила несколько журналов по дизайну интерьера. Не помешает почерпнуть несколько новых идей.

– Я устал, может быть, не пойдем никуда? Ляжем спать пораньше?

– Но я заказала билеты, – невинно улыбнулась Стефани. – Ты столько раз говорил, что хочешь посмотреть этот фильм. Вот и решила сделать тебе сюрприз.

– Ну да. Прекрасная была мысль, только, пожалуй, мне не высидеть сегодня два часа. Может быть, обменяешь их на другой день?

Стефани старательно сделала обиженное лицо.

– Но я уже договорилась с Эдной, чтобы она пришла посидеть с Финном. Ну пойдем, Джеймс, я так давно никуда не ходила!

Джеймс сильно потер лоб ладонью.

– Ну хорошо, – сказал он. – Во сколько там начало?

Победа! Джеймс, конечно, и предположить не мог, что Стефани прекрасно знает, что в начале недели он ходил на новый супербоевик Уилла Смита с Кати. Кати сообщила ей в одном телефонном разговоре, что они с Джеймсом ходили в кино (чтобы отвлечь его от воспоминаний о закончившейся катастрофой вечеринке), и передала слова Джеймса, сказанные им после фильма: «Я лучше выколю себе глаза, чем еще раз пойду на это дерьмо».

– Супер! – воскликнула Стефани. – Иду выкупать билеты.

– Знаешь что, – сказал Джеймс, когда пришло время им выходить из дому, – я слышал, что фильм совсем не такой интересный, как говорится в рекламе.

– От кого ты слышал? – спросила Стефани.

– Прочел где-то рецензию. Уже не помню где.

– Ну, на каждый фильм приходится хотя бы по одной ругательной рецензии. Назови хотя бы один, который получил только положительные отклики?

Она видела, что ему до смерти хочется сказать: «Да я сам смотрел его, когда был в Линкольне, – полное дерьмо!» Но он не мог, ведь тогда ему пришлось бы объяснять, почему он не сказал ей об этом по телефону и не придумал, с кем именно ходил. Джеймс всегда делал вид, что в Линкольне он начисто лишен развлечений и разве что изредка заглядывает в паб выпить пива с Малкольмом и Саймоном. И сейчас, вымученно ответив: «Может быть, может быть», он неохотно принялся натягивать пиджак.

В кино Стефани усомнилась: не наказывает ли она себя больше, чем мужа? Казалось, этот на редкость идиотский фильм никогда не кончится. Джеймс ерзал на сиденье и вздыхал, и только это поддерживало ее силы. В одном особенно дурацком месте он наклонился к ее уху и предложил плюнуть на убытки и пойти в пиццерию. Но она сказала – нет, потому что вдруг фильм еще выправится.

– Черта лысого! – не скрывая раздражения, буркнул Джеймс.

– Откуда ты знаешь? Очень даже может!

– Да уж, – сказала она, когда фильм наконец кончился и они ехали в такси домой. – Кто бы мог подумать, что это окажется такая безнадежная чушь?

Джеймс промолчал.

– И он закатил глаза так, что стали видны одни белки!

Спеша наверх, Стефани слышала, как Финн разговаривает с кем-то по телефону. Она услышала звонок из ванной и крикнула: «Я возьму трубку!», – но без толку. Она понятия не имела, с кем говорит сын – это мог быть и агент по продаже, и какой-нибудь его приятель, – Финн был счастлив попотчевать кровавыми подробностями любого, желающего послушать про безвременную кончину хомяка Арона.

– И тут у него изо рта вывалился язык, – говорил Финн в тот момент, когда она забрала у него трубку.

– Кто это? – прошептала она.

– Бабушка, – ответил Финн, закатывая глаза, словно говоря: ну кто еще это может быть.

– Иди начинай делать задание про викингов, я сейчас приду и помогу тебе, – сказала Стефани, прикрывая трубку рукой. – Привет, Полин, как поживаете?

– Лучше, чем хомячок приятеля Финна, – смеялась в трубку ее свекровь.

Стефани, вопреки сложившемуся клише, искренне любила родителей мужа. Когда она первый раз пошла к Джеймсу в гости – к тому времени они встречались уже несколько месяцев, но Джеймс всегда говорил, что с родителями у него мало общего, – он всю дорогу извинялся за убогую хибару и узость взглядов своих родителей. Ей было смешно – он еще не виделся с ее родителями, а уже решил, что она происходит из состоятельной верхушки среднего класса. Он ошибся – ее семья была обедневшими низами среднего класса, но впоследствии она поняла, что это его предположение больше говорило о нем, чем о ней. Он стыдился своего происхождения.

Нарисованная им картина была такой убедительной, что, когда они остановились возле аккуратного домика в ряду множества таких же домиков, стоявших вплотную друг к другу, Стефани решила, что они не туда заехали. Ну да, здесь все дома одинаковые, но все они выглядели ухоженными. Она огляделась в поисках граффити, беспризорников и наркоманов, которых ожидала увидеть после рассказов Джеймса о своем детстве, но увидела только гипсового гнома в саду за каменной оградкой. Мать Джеймса, Полин, и его отец, Джон, распахнули двери и едва не задушили в объятиях единственного сына, а Стефани приняли как родную дочь, о которой всегда мечтали.