От сердца к сердцу

– А теперь скажи, чего хочешь ты?

Джеффри ждал, что жена, как обычно, быстро ответит: «Мне нужна только твоя любовь». Однако лавандовые глаза сказали ему, что она тоже ждет необычного подарка на годовщину свадьбы.

– Скажи же мне, – прошептал он, – что это?

– Я хочу, чтобы мы наконец стали семьей, Джеффри. – Джулия произнесла это тихо, неуверенно, извиняющимся тоном, но в ее голосе звучала надежда.

И вдруг в душе Джеффри тоже зародилась надежда. Наконец-то она скажет ему правду, и старая рана заживет.

– Я знаю, как ты занят, Джеффри, но если бы ты выкраивал хоть немного времени, которое мы бы проводили вместе… – Джулия явно оробела под пристальным взором мужа.

Однако она была полна решимости, потому что дальше тянуть было нельзя. Ее очаровательная девочка нуждалась в отце. Ей, правда, было отлично известно, что некоторые куда менее занятые отцы игнорируют собственных детей. Джулия и думать о них не хотела. Их дочь должна жить иначе. Между прочим, очень занятой папа лучшей подруги Мерри, Аманды, всегда находил время на общение с дочерью. Мерри нужен был Джеффри, так же как Аманде – Эдмунд. И Джулия тихо попросила:

– Прошу тебя, Джеффри…

Надежда, мелькнувшая было в сердце Джеффри, что старая рана заживет, рухнула. Джулия захотела изменить правила, по которым они жили все десять лет их брака, однако не собиралась открывать ему правду.

Итак, по прошествии этих десяти лет она просила его забыть ее ложь… просила стать отцом девочки, которую он едва знал.

Потому что Джеффри действительно плохо знал Мерри, точнее, ее внутренний мир. Наблюдательным журналистским глазом он следил, как маленькое живое существо превращалось в человечка. Вот Мерри младенцем угукает на руках матери… а вот она уже маленькая девочка с грациозными ручками и ножками. Ее белокурые волосики потемнели и превратились в золотистую пышную гриву… Ее голос так похож на голос Джулии, и она говорит спокойно и четко, а не выкрикивает что-то нечленораздельное, как это часто делают дети.

Да, Джеффри наблюдал за ней издали, словно за яркой, постоянно меняющейся картинкой на экране, но он не знал Мерри. Разумеется, он всегда приветливо здоровался с ней и тепло улыбался милой дочери своей единственной возлюбленной. Маленькая Мерри весело смеялась, тянула к нему пухлые ручки, но после возвращения Джеффри из Бейрута девочка явно смущалась в его присутствии и заливалась краской, когда ловила на себе его взгляд.

Обращаясь к Джеффри, Мерри называла его папой, и поначалу это весьма беспокоило его. Но за десять лет он понял, что девчушка не ждет от него ничего… И Джулия тоже.

До последнего дня.

Итак, Джулия захотела, чтобы он наконец принял ее ложь.

На десятую годовщину их свадьбы Джеффри попросил жену преодолеть страх перед полетами на самолете. А она, в свою очередь, обратилась к нему с просьбой преодолеть страх перед ее давним обманом, который был так важен для нее, что она до сих пор скрывала истину.

Мог ли он сделать это? Мог ли притворяться отцом маленькой девочки, которую зачал другой мужчина?

Джеффри не знал. Но, глядя в любимые, полные надежды глаза Джулии, он услышал собственный шепот:

– Хорошо, Джули. – «Обещаю, что постараюсь».

После того как старая рана была приоткрыта письмом покойной бабушки, Джеффри поспешил прикрыть ее мягкой плотной повязкой любви. Но теперь рана снова открылась: настойчивая ложь Джулии причиняла ему истинные страдания.

Желание Джулии, чтобы они стали семьей, было желанием вечной любви. Джеффри должен был почувствовать надежду, да, собственно, так оно и было, но старая, незалеченная рана вызывала в нем старые эмоции. Боль, гнев, возмущение предательством, таившиеся где-то в глубине его души, вдруг вырвались наружу, и Джеффри, как и когда-то, почувствовал себя оскорбленным.

Понадобится время, чтобы побороть все эти чувства, но он непременно сделает это.

Однако они все еще владели им спустя три недели, когда он вернулся в Бельведер после интервью с доктором Дайаной Шеферд, которая получила при нем бумаги на развод. По пути домой зловещие мысли более обычного преследовали Джеффри. С каким же облегчением он увидел спешащую ему навстречу Джулию, залюбовался обычным радостным блеском в ее лавандовых глазах! Они занимались любовью, а потом, когда она уснула в его объятиях, он смотрел на нее и думал об ее обмане – этом небольшом изъяне в бриллианте их любви. Затем, отодвинувшись от жены, Джеффри спросил себя: что за изъян привел к распаду брака Чейза Эндрюса и его великолепной Королевы Сердец?

Часть вторая

Глава 7

Манхэттен Июль 1989 года

Дайана стояла на балконе роскошного пентхауса, который они пять лет делили с Чейзом, и с облегчением наблюдала за тем, как первые лучи летнего солнца постепенно окрашивают небо в розовый цвет. Спала она ужасно, во сне ее преследовали кошмары. Когда же наконец проснулась, ей стали мерещиться неприятные видения. Некоторые из них были совсем свеженькими – о любви и браке, живших и погибших на этом легендарном чердаке. Однако были и другие – старые и зыбкие, болезненные воспоминания о Джонни и Сэме.

Ночь была такой длинной и темной. Зато с рассветом у Дайаны появилась надежда на то, что она сможет укрыться в своей больнице, и даже не просто в больнице, а в своей стерильной операционной.

Собирается ли она оперировать советского посла, спросил ее вчера Джеффри Лоуренс, самый популярный телеведущий страны. Известный журналист задал ей этот вопрос спокойным, ровным голосом, но спрашивать об этом было неэтично. Не то чтобы вопрос был незаконным, но Джеффри следовало промолчать.

Этично ли проводить сегодня операцию? Спала она отвратительно, за ночь не отдохнула. Однако Дайана привыкла к бессонным ночам и по опыту знала, что бессонница никак не отразится на ее способности собраться и действовать в операционной.

Потому что видениям там не было места. Ни видениям, ни воспоминаниям, ни эмоциям. Дайана была уверена, что сумеет прогнать все лишнее. За ее плечами были годы практики. Когда Дайана оперировала, каждая частица ее блестящего ума была сконцентрирована только на пациенте.

Дайана любила тишину и спокойствие операционной, нарушаемые лишь привычными звуками – тихим жужжанием вентилятора, ритмичным попискиванием кардиомонитора, едва слышным шипением отсосов, клацаньем ножниц при наложении швов, звяканьем инструментов и шелестом резиновых хирургических перчаток.

Иногда, правда, кто-то что-то говорил. Как правило же, Дайана без слов общалась со своими помощниками, со своей командой. Ей не было нужды говорить «скальпель», «зажим», «тампон», «пинцет», потому что опытная сестра сама знала, какой инструмент подать. Дайана не просила ассистентов помочь ей втягивать, отсасывать или прижигать; она также не обращалась к ним с просьбой осторожнее держать тонкий лепесток митрального клапана, пока она накладывает швы. Они все знали и понимали без слов.

Они знали, что Дайана вообще не любит разговоров в операционной. Однако ей было отлично известно, что некоторые хирурги болтают во время операции.

Говорят… или слушают музыку.

Разговоры не так отвлекали бы ее, а вот музыка… Звуки музыки могли всколыхнуть воспоминания и вызвать чувства, которым не место было в операционной; они могли напомнить ей о песнях любви, написанных и спетых специально для нее, о любви, которая умерла…

Музыку не разрешалось включать во время операции, поэтому видения не беспокоили Дайану, а ее талантливые руки уверенно творили волшебство.

Так будет ли она оперировать сегодня?

Да. И это было этично.

Выйдя из своего дома на роскошной Парк-авеню, Дайана через пять минут оказалась в раздевалке для хирургов в «Мемориал хоспитал». Повесив платье на металлический крючок, она надела голубую хирургическую пижаму, а потом потянулась к безымянному пальцу на левой руке, чтобы снять золотое, с четырехкаратным бриллиантом, обручальное кольцо. Это был привычный, почти автоматический жест.